Предыдущий | Содержание | Следующий
"Торонто Дейли Стар", 9 сентября 1922
СТРАСБУРГ. ФРАНЦИЯ. Мы сидели в самом дешевом ресторане из всех дешевых ресторанов на вульгарной и крикливой улице де Пти Шамп в Париже.
Мы - это миссис Хемингуэй, Уильям Э. Нэш, младший брат мистера Нэша и я сам. Мистер Нэш объявил где-то между омарами и жареной рыбой, что он завтра уезжает в Мюнхен и собирается лететь из Парижа в Страсбург. Миссис Хемингуэй размышляла над его сообщением до появления почек в соусе из шампиньонов и потом сказала: "Почему мы никуда не летим? Почему всегда кто-то другой летит, а мы вечно сидим дома?"
Это был один из тех вопросов, на который нельзя ответить словами, и потому я пошел вместе с мистером Нэшем в контору Франко-румынской авиакомпании и купил два билета для журналистов за полцены в один конец из Парижа в Страсбург, заплатив сто двадцать франков. Экспрессом из Парижа в Страсбург десять с половиной часов, а самолетом - два с половиной часа.
Охватившее меня уныние ввиду предстоящей поездки начало было рассеиваться, но как только я узнал, что мы летим над Вогезами и должны быть у дверей агентства на улице Оперы в пять утра, оно опять значительно усилилось. Слово "румынский" в названии компании тоже действовало не очень-то ободряюще, но служащий за конторкой уверял меня, что у них нет румынских пилотов.
На следующее утро, ровно в пять, мы были в агентстве. Для этого мы должны были встать в четыре, собраться, одеться и разбудить владельца единственного поблизости такси, в темноте барабаня в его дверь. Владелец этого единственного такси подрабатывает по ночам в Баль Мюзет игрой на аккордеоне, и пришлось довольно долго барабанить в дверь, чтобы его разбудить.
Пока таксист менял покрышку, мы болтали на улице с парнем, который держит charcuterie * на углу. Он встал встретить молочника. Лавочник сделал нам пару бутербродов, рассказал, что во время войны служил в авиации и спросил меня о первых результатах скачек в Энгьене. Таксист пригласил нас к себе в дом выпить чашку кофе, предупредительно спросив, не желаем ли мы белого вина, и, согретые кофе, пережевывая бутерброды, мы с ветерком покатили по пустынным, серым, утренним улицам Парижа.
Нэши уже ждали нас в агентстве, приволочив на себе два тяжеленных чемодана, потому что у них не было знакомого шофера. Вчетвером мы поехали в большом закрытом лимузине в Бурже - самая неинтересная поездка, какую можно сделать по Парижу, - и в павильончике на летном поле выпили еще по чашке кофе. Француз в промасленном свитере взял наши билеты, разорвал их пополам и сказал, что мы полетим в двух разных самолетах. Они были видны из окна павильончика, маленькие, серебристые, аккуратные и сверкающие в лучах раннего солнца. Мы были единственными пассажирами.
Наш чемодан втолкнули под сиденье рядом с местом пилота. Мы вскарабкались по двум ступенькам в душную тесную кабину, механик дал нам ваты заткнуть уши и запер дверцу. Пилот залез на свое сиденье позади нашей закрытой кабины, механик дернул пропеллер вниз, и мотор заревел. Я оглянулся на пилота. Это был маленький коренастый человек в кепке, надетой задом наперед, в промасленной овчинной куртке и больших перчатках. Самолет сначала побежал по земле, подскакивая, как мотоцикл, а потом медленно поднялся в воздух.
Мы взяли курс почти прямо на восток от Парижа, уходя все выше и выше в небо, точно мы сидели в лодке, которую медленно поднимал великан, а земля под нами становилась плоской. Казалось, что она расчерчена на бурые квадраты, желтые квадраты, зеленые квадраты и на большие плоские зеленые пятна леса. Я начал понимать живопись кубистов.
Иногда мы спускались так низко, что видели велосипедистов на шоссе, крутившихся точно монетки по белой узкой ленте. А когда мы опять набирали высоту, весь ландшафт сжимался. Все время нас опоясывала дымка пурпурного горизонта, делавшая землю скучной и неинтересной. Все время не прекращался стреляющий рев мотора, и все время мы смотрели вперед в щелевидные окошки на землю, а позади видели открытую кабину, широкую переносицу пилота, его овчинную шкуру, которая двигалась вместе с грязной перчаткой, перемещавшей рычаг то в одну сторону, то в другую, то вверх, то вниз.
Мы летели над огромными лесами, мягкими, как бархат, над Бар-ле-Дюк и Нанси, серыми городами с красными крышами, над Сент-Мийелем и над бывшей линией фронта, и в открытом поле я увидел старые траншеи, зигзагами бороздящие поле, изуродованное воронками артиллерийских снарядов. Я окликнул миссис Хемингуэй, чтобы она посмотрела вниз, но она не услышала меня. Ее подбородок покоился в воротнике нового мехового пальто, которое она хотела обновить поездкой на самолете. Она крепко спала. Пять часов было слишком рано для нее.
Над линией фронта 1918 года мы попали в грозу, что заставило пилота спуститься очень близко к земле, и мы полетели, придерживаясь канала, видневшегося внизу сквозь сетку дождя. Лотом после бесконечного простора скучного и однообразного ландшафта мы пересекали Вогезы, и они, казалось, встали, чтобы приветствовать нас, и мы полетели дальше над лесистыми горами, то возникавшими, то пропадавшими под нами в пелене дождя.
Самолет набрал высоту и вышел из грозы к яркому солнцу, и мы увидели направо от себя скучную, очерченную деревьями мутную ленту Рейна. Мы поднялись еще выше, сделали поворот влево, а потом долгий прекрасный вираж вниз, так что сердце замерло, как при спуске на лифте, и когда мы были уже над самой землей, резко взмыли еще раз вверх, потом нырнули еще раз вниз, и колеса нашего самолета коснулись земли, подпрыгнули, и мы с треском покатили по гладкому полю к павильончику, совсем как на мотоцикле.
Там стоял лимузин, готовый доставить нас в Страсбург. А мы пошли в павильончик для пассажиров, чтобы дождаться второго самолета. Официант спросил нас, не собираемся ли мы продолжить наш путь в Варшаву. Все было неожиданно и очень приятно. Раздражал только запах касторки из мотора. Но потому, что самолет был маленький и очень быстрый, и потому, что мы летели рано утром, нас не укачало.
- Когда у вас была последняя катастрофа? - спросил я официанта.
- В середине июля, - сказал он, - погибло трое.
В то же самое утро на юге Франции медленно ползущий поезд сорвался с вершины крутого подъема, врезался в другой поезд, поднимавшийся вверх, и разнес в щепки два вагона. Погибло свыше тридцати человек. После июльской катастрофы наступил резкий спад в работе авиалинии Париж-Страсбург. Но число пассажиров, пользующихся услугами железной дороги, остается прежним.
Предыдущий | Содержание | Следующий