Предыдущий | Содержание | Следующий
"Торонто Стар Уикли", 22 декабря 1923
Когда было еще темно, служанка Ида, маленькая немочка, вошла в комнату и развела огонь в большой изразцовой печке, и вспыхнувшие сосновые дрова загудели в трубе.
За окном далеко внизу лежало серо-стальное озеро с возвышающимися над ним снежными громадами остроконечных гор, а еще дальше над всем этим тяжелый гребень Дан-дю-Миди сиял от первого прикосновения утра.
На улице было очень холодно. Когда я глубоко вдохнул воздух, я почувствовал, как он влился в меня. Казалось, его можно было пить глотками, как холодную воду.
Я дотянулся ботинком до потолка и громко стукнул.
- Эй, Чинк! Рождество!
- Урраа! - донесся голос Чинка сверху из маленькой комнаты под самой крышей шале.
Сама уже встала. Она была в теплом шерстяном халате и толстых лыжных носках из козьей шерсти.
Чинк постучал в дверь.
- С рождеством, mes enfants (1)! - сказал он, широко улыбаясь. На нем тоже был утренний наряд из шерстяного халата и толстых носков, точно мы были членами одного монашеского ордена.
В столовой гудела и потрескивала печка. Сама открыла дверь.
На высокой белой изразцовой печке висели три длинных лыжных носка, раздувшихся странными шишками и буграми. Вокруг печки были сложены коробки, а на полу лежали две новенькие блестящие пары ясеневых лыж. Они были слишком длинные, чтобы поместиться под низким потолком шале.
В течение недели каждый из нас совершал таинственные поездки в швейцарский городок, вниз на берег озера. Хэдли и я, Чинк и я, Хэдли и Чинк возвращались в сумерках с загадочными коробками и свертками, которые потом прятались по углам шале. И наконец мы были вынуждены совершить поездки поодиночке. Это было в день накануне рождества. Потом поздно вечером мы тащили жребий, кому первому набивать носки. Каждый поклялся не шпионить.
Чинк с 1914 года проводил рождество в армии. Он был нашим лучшим другом. Впервые за многие годы мы почувствовали, что наступило рождество.
Мы позавтракали, как обычно едят ранним рождественским утром, не разбирая вкуса, поспешно глотая, вскрыли носки до леденца в самом кончике, и сложили в кучу подарки, чтобы потом их разглядеть как следует.
После завтрака мы быстро оделись и помчались ни обледенелом дороге в голубовато-белом сиянии альпийского утра. Поезд уже отходил. Мы с Чинком бросили лыжи в багажный вагон, и все трое вскочили на ходу.
Вся Швейцария была в движении. Лыжники - мужчины, женщины, девушки и парни - ехали на поезде вверх в горы в своих плотно облегающих голубых капюшонах, девушки в крагах и бриджах для верховой езды. Они шумели, перекликались друг с другом в забитых до отказа вагонах. Швейцарцы обычно ездят третьим классом, но по таким большие праздникам, как рождество, третий класс переполнен, и те, кому не хватает места, толпятся в неприкосновенном красноплюшевом первом классе.
Шумный, веселый поезд ползет по склону, карабкаясь вверх к вершине мира.
В Швейцарии на рождество не бывает днем праздничного обеда. Все на улице, в горах, с завтраком в рюкзаках и в предвкушении обеда вечером.
Когда поезд достиг высшей точки подъема, все высыпали наружу, н груда лыж была разобрана и перенесена из багажника в открытый вагон тряского маленького поезда, который побежал вверх прямо по склону горы на своих зубчатых колесах.
С вершины мы увидели весь мир, белый, сверкающий от снега и бесконечные горные хребты, протянувшиеся во всех направлениях.
Здесь начиналась трасса бобслея, которая петляла и кружила в обледенелых изгибах далеко внизу. Мимо нас пронеслись санки, вся команда работала ритмично, а когда они со скоростью экспресса устремились к первому повороту, команда крикнула: "Пронеси!", и санки, описав кривую в ледяной пыли, помчались дальше вниз по зеркальной дорожке.
Как бы высоко вы ни были в горах, всегда найдется склон, поднимающийся вверх.
К нашим лыжам были прикреплены ворсом назад полоски тюленьей шкуры, что позволяло продвигаться по снегу при подъеме. Если бы лыжи начали катиться назад, то это движение предотвратил бы ворс тюленьей шкурки. Лыжи гладко скользят вперед, но в конце каждого рывка притормаживаются.
Вскоре мы поднялись выше отрога горы, которая нам казалась вершиной мира. Мы продолжали идти гуськом, делая длинные зигзаги по гладкому легкому снегу.
Позади остались последние сосны, и мы выехали на плато. Здесь начинался первый спуск длиной в полмили. На краю обрыва показалось, что лыжи ушли из-под ног, и одним рывком мы все вместе камнем упали вниз, как птицы.
На другом склоне мы опять долго карабкались вверх. Солнце нещадно пекло, и мы, обливаясь потом, изнемогали от жары. Нигде нельзя так загореть, как зимой в горах. И так проголодаться. И так сильно испытывать жажду.
Наконец мы дошли до места завтрака, старого деревянного сарая, занесенного снегом, где летом, когда эта гора превращается в зеленое пастбище, крестьяне держат скот. Все, казалось, исчезло под нами.
Воздух на такой высоте (около 6200 футов) как вино. Мы надели свитеры, которые поднимались снами, вытащили завтрак и бутылку белого вина и, улегшись на рюкзаках, растворились в солнце. При подъеме на нас были темные очки, защищающие от блеска снежных полей, а теперь мы сняли их и смотрели на этот яркий сверкающий новый мир.
- Мне очень жарко, - сказала Сама. Она сожгла лицо, несмотря на свежий загар и веснушки.
- Тебе надо мазать лицо сажей, - предложил Чинк.
Но вряд ли вы найдете женщину, пожелавшую пользоваться этим популярным среди горнолыжников средством, предохраняющим от снежной слепоты и загара.
После завтрака и легкого дневного сна миссис Хемингуэй, во время которого мы с Чинком отрабатывали повороты и торможение на склоне, пока солнце не отдало весь жар, надо было начать спускаться. Мы сняли тюленьи шкурки и натерли лыжи воском.
А потом одним длинным, стремительным, падающим, душу захватывающим броском оказались внизу. Никакое ощущение в мире не может сравниться с этим семимильным спуском с горы. Вы не делаете семь миль с одинаковой скоростью. Вы едете так быстро, как только можете себе представить, потом вы едете еще и еще быстрее, потом в вашем сознании не остается ничего, потом вы не понимаете, что произошло, но земля приближается и обступает вас со всех сторон, и вот вы уже сидите, освобождаетесь от лыж и озираетесь. Обычно мы падали все вместе. Иногда никого не было видно.
Но ехать некуда, только вниз. Вниз в стремительном, то взлетающем, то ныряющем полете быстрых ясеневых лыж по легкому, разлетающемуся, как порошок, снегу.
Еще рывок - и мы выскочили на дорогу, проходившую по отрогу горы, где остановился фуникулер. Теперь мы влились в быстро несущийся поток лыжников. Швейцарцы тоже спускались вниз. Бесконечный поток стремительно несся по дороге.
Дорога крутая и скользкая, и остановиться невозможно, поэтому ничего не остается делать, как беспомощно нырять дальше, точно вы попали в мельничный лоток. Так мы шли вниз. Сама где-то впереди. Временами мелькал ее синий берет, пока не стало совсем темно. Вниз, вниз, вниз по дороге спускались мы в сумерках мимо шале, которые в темноте вспыхивали веселыми рождественскими огоньками.
Потом длинная вереница лыжников устремилась в чернеющий лес, держась одной стороны, чтобы пропустить команду и сани, поднимавшиеся по дороге. Начали чаще попадаться шале с окнами, освещенными свечками рождественских елок. Когда мы, глядя перед собой на обледенелую дорогу и на человека впереди, проскочили шале, мы услышали окрик из освещенной двери.
- Капитан! Капитан! Остановитесь!
Это был швейцарский немец, хозяин нашего шале, В темноте мы чуть не пробежали мимо.
Впереди на повороте мы нашли упавшую миссис Хемингуэй. Притормозив скользящим движением лыжи, мы остановились, сбросили их, и уже втроем пошли пешком вверх по холму к огням шале. Огни весело горели на фоне темных сосен, а в доме нас ждала большая рождественская елка и настоящий рождественский обед с индейкой, на столе сверкало серебро, стояли высокие рюмки на тоненьких ножках и бутылки с узкими горлышками, а индейка была большая, поджаристая и красивая, и все десертные тарелочки были выставлены, и Ида прислуживала в HOBOM накрахмаленном фартуке.
Такое рождество возможно только на крыше мира.
Предыдущий | Содержание | Следующий