Принято говорить, что пьеса сыграна хорошо или дурно в зависимости от достигнутой на сцене иллюзия подлинности. Речь идет не о том, может ли вообще такая иллюзия быть совершенной Наибольшее приближение к ней, как нам доводилось слышать, возможно тогда, когда кажется, будто актер не замечает присутствия зрителей. В трагедии, как и во всем, что призвано волновать чувства, такая безраздельная поглощенность происходящим на сцене, очевидно, совершенно необходима. И все же в действительности наши самые даровитые трагики всякий день обходятся без нее;
пока их обращения к публике с напыщенными и бурно чувствительными речами не слишком часты и назойливы, нужная для драматического интереса иллюзия подлинности достигается, можно сказать, несмотря на них. Но, оставив трагедию в стороне, уместно поставить вопрос, не следует ли высочайшее мастерство актера видеть в том, что изображая в комедии персонажей несколько сумасбродных или возмущающих наше нравственное чувство, он, даже когда не обращается прямо к публике, тем не менее, устанавливает с нею молчаливое взаимопонимание и заставляет ее бессознательно соучаствовать в происходящем на сцене. Чтобы добиться этого нужна предельная тонкость, но ведь мы говорим лишь о великих художниках на театральном поприще.
* Тога мужчины (лат.).
160
Вряд ли возможно ощущать в себе или наблюдать в других более прискорбную слабость природы человеческой, чем трусость. Показать на подмостках труса, точно такого, как в жизни, значит вызвать в присутствующих что угодно, кроме веселости. Большинство из нас еще помнит трусов Джека Баннистера 1. Что могло быть приятнее, забавнее их? Мы любили этих проказников. Это получалось только благодаря прелестному искусству актера, который даже в разгар приступа самого необоримого страха упорно, но деликатно внушал нам, зрителям, что он и вполовину не такой трус, за какого мы его привяли. Мы видели у него все обычные признаки этого недуга - дрожащие губы, подгибающиеся колени, выбивающие дробь зубы - и могли бы поклясться, что "этот человек перепуган". И все время мы забывали или таили в глубине души от самих себя, что он ни на миг не терял самообладания, что тысячей дурашливых взглядов и жестов, предназначенных для нас и, как предполагалось, вовсе не видных его товарищам по сцене, он явственно обнаруживал, что уверенность в собственных возможностях его никогда не покидала. Было ли это неподдельным изображением труса или, скорее, только подобием, которое искусный художник умудрялся подсунуть нам вместо подлинника, но мы со своей стороны потворствовали этому обману, чтобы испытать большее наслаждение, чем могло бы нам дать точное воспроизведение слабоумия, беспомощности и полнейшего ничтожества - как мы знаем, непременных спутников трусости в действительной жизни.
Почему настоящие скупцы так ненавистны, а на театральных подмостках так сносны, если не потому, что ловкий актер скорее при помощи полунамеков, чем непосредственного обращения к нам, освобождает эти персонажи от большой доли их гнусности, как бы привлекая наше сочувствие к опасностям, подстерегающим их сокровища, баулы с деньгами и деловые бумаги? Благодаря таким тонким приемам улетучивается на добрую половину мерзостность подобного персонажа - замкнутость, которая в действительной жизни отвращает от него людские симпатии. Скупец становится симпатичным, то есть не подлинным скупцом. Здесь снова занимательное подобие подставляется на место неприятной действительности.
Брюзгливость, раздражительность - прискорбные слабости стариков, в жизни вызывающие мучительное чувство, - на театральных подмостках развлекают не только комизмом уснащающих их добавочных черточек, но частично и силою нашей убежденности, что их перед нами разыгрывают, что это только подобие, а не голая правда. Они занимают нас, потому что их показывают почти такими, как в жизни, или совсем близко к ней, но не точно так, как в самой жизни. Когда Гэтти2 играет старика, что же он, в самом деле сердится? Или это лишь потешная подделка под гнев, ровно настолько похожая, чтобы ее узнать, не испытывая тягостного ощущения реальности?
161
Комики, сколь бы парадоксальным это ни показалось, бывают иногда слишком естественными. Это относится и к одному покойному ныне актеру. Не могло быть ничего искреннее или правдивее игры мистера Эмери 3, поэтому ему так удавались роли Тайка 4 и персонажей трагических. Но когда он вносил в комедию ту же суровую поглощенность своим делом на сцене, ту же упрямую слепоту и то же забвение всего по ту сторону занавеса, это производило впечатление резкого диссонанса. Он оставался особняком среди остальных personae dramatis *. Между ним и ими устанавливалась столь же слабая связь, как между ним и публикой. Он был как бы третьей стороной - сухой, отталкивающей и всем далекой. Его исполнение, взятое само по себе, было мастерским. Но комедии ни к чему подобная непреклонность, ибо ей не нужна та же степень достоверности, что серьезной пьесе. Степень достоверности, потребную для той и другой, можно показать, сославшись на разную степень правды, какую мы ожидаем от рассказчика печальной или веселой истории. Если в первой мы заподозрим хоть самую малость лжи, мы полностью отвергнем ее. Не польются наши слезы, если мы заподозрим обман. Но рассказывающему веселую повесть предоставлен широкий простор. Мы довольствуемся меньшим, чем непреложная правда. То же самое и с театральной иллюзией подлинности. Признаемся, в комедии мы любим видеть, что зрителей как бы принимают за кулисы, посвящают в события пьесы, но только как свидетелей, В комическом актере, чуждающемся общения и близости с теми, кто пришел в надежде найти развлечение, есть что-то крайне непривлекательное. Макбету полагается видеть кинжал, но он никому не может об этом сказать. Однако старому дурню в фарсе не возбраняется мнить, будто он видит нечто, и сознательно, словами и взглядами, оповестить об этом партер, ложи и галерею так же ясно, как если бы оп об атом сказал во весь голос. Когда в трагедии какой-нибудь наглец вроде Озрика 6 вмешивается в серьезные страсти на сцене, мы оправдываем презрение, с которым к нему относятся. Но когда в комедии, предназначенной исключительно для того, чтобы развлечь и вызвать веселость хитроумными перипетиями, забавный наглец докучает занятому человеку, омрачая его досуг и распоряжаясь у него в доме, как в своем собственном, такое же выражение презрения (впрочем, вполне естественное) нарушит меру наслаждения у зрителей. Чтобы вторжение оказалось комичным, актер, играющий роль жертвы, должен, несколько отойти от природы; короче говоря, он должен подумать о публике и выразить ровно столько досады и раздражения, сколько совместимо с веселой комедией. Иными словами, его замешательство должно казаться полупритворным. Если он прогоняет незваного гостя с серьезным лицом человека разгневанного и особенно если выражает свое негодование тоном, который в свете неминуемо повлек бы к вызову на дуэль, его чересчур реальная манера игры разрушит причудливое и чисто сценическое существование другого персонажа (каковой, чтобы производить комическое впечатление, нуждается в противостоящей ему комичности со стороны персонажа-антагониста) и превратит пьесу, предназначенную вызвать не полноту доверия, а веселье, в нечто поистине оскорбительное, способное не так развлечь, как опечалить нас зрелищем страданий, терзающих человека достойного. Весьма разумный актер (в большинстве своих ролей), по-видимому, впал в эту ошибку, играя с мистером Ренчем 6 в фарсе "Непринужденный" 7.
* действующих лиц (лат.).
162
Изобилие примеров могло бы наскучить; и этих довольно, чтобы показать, что комедия не всегда требует от исполнителя того строгого отказа от всякого общения с публикой, который почитается правилом, что в иных случаях допустим компромисс и все цели театрального развлечения достижимы при помощи разумного взаимопонимания, провозглашенного не слишком явно между леди и джентльменами по обе стороны занавеса.
Впервые - в "London Magazine" (август 1825 г.)
1 Джек Баннистер - см. с. 253. примеч. 54,
2 Гэтти (Gatly) Генри (1774-1844) - актер. Вначале выступал в курортном городе Бате (1807-1812), где пользовался большим успехом в ролях крикунов в стариков. В Друри-лейнском театре работал в 1813-1833 п.
3 Эмери (Emery) Джон (1777-1822) "- актер, выступавший в Хеймаркетском а Ковент-Гарденском театрах. По отзыву Ля Хента, его исполнение ролей крестьян было "почти совершенным", В анонимной статье "Нового ежемесячного журнала" ("New Monthly Magazine", октябрь 1821) сказано: "Это - один из самых искренних, сердечных, пылких актеров, он - наполовину Менден... Но у него страстность, а не юмор, основательность, а не воображение...".
4 Тайк - персонаж комедии популярного в те времена драматурга Томаса Нортона (см, с. 253, примеч. 55) "Школа реформы, или Как управлять мужем" ("The School of Reform, or How to Rule a Husband", 1805) He премьере этой пьесы в Ковент-Гарденском театре 15 января 1805 г. Тайка играл Эмери. Впоследствии эта роль была призвана лучшей в его репертуаре.
5 Озрик - один из придворных в трагедии Шекспира "Гамлет".
6 Ренч (Wrench) Бенджамин (1778-1843) - комедийный актер, появившийся в Лондоне после нескольких лет деятельности в провинции. В Лондоне выступал в различных театрах, но в годы 1809-1815 преимущественно в Друри-лейнском.
7 "Непринужденный" - музыкальный фарс в 2 актах Самюела Джеймса Арнольда (Arnold, 1774-1852). Тайк - персонаж комедии популярного е re времена драматурга Томаса Нортона (см, с. 253, примеч. 55) "Школа реформы, или Как управлять мужем" ("The School of Reform, or How to Rule a Husband", 1805) He премьере этой пьесы в Ковент-Гарденском театре 15 января 1805 г. Тайка играл Эмери. Впоследствии эта роль была призвана лучшей в его репертуаре.