Дети любят рассказы о старших, о том, как они были маленькими, любят напрягать воображение, представляя себе двоюродного деда или бабушку, о которых они знают по семейным преданиям, но никогда не видели. В таком настроении мои малыши 1 как-то вечером примостились возле меня, чтобы послушать о прабабушке Фильд 2 - той, что жила в просторном доме в Норфольке (он был во сто раз больше, чем дом, где жили они с папой); в его стенах - по крайней мере, так считали почти все в тех местах - произошли трагические события, с недавней поры им известные по балладе "Дети в лесу".3 Достоверно лишь то, что весь этот рассказ о детях и жестоком их дяде можно было увидеть красиво вырезанным по дереву на каминной доске в большом зале - весь рассказ вплоть до снегиря-красногрудки, - пока какой-то сумасбродный богач не сорвал ее и не заменил новомодной мраморной без всяких рассказов. Тут
* Тогда были они неуместны (лат.}.
** страшусь сказать (лат.).
106
Алиса бросила на меня один из взглядов своей незабвенной матери, слишком нежный, чтобы назвать его укоризненным. Затем я стал говорить, как набожна в добра была прабабушка Фильд, как все до единого любили и уважали ее, хоть она и не была настоящей хозяйкой этого просторного дома, а только им управляла (и все же про нее можно сказать, что во многих отношениях она была хозяйкой его) по поручению владельца, который предпочел жить в более новой и более благоустроенной усадьбе, приобретенной где-то в соседнем графстве. Но прабабушка все-таки жила так, как если бы дом был ее собственным, и при жизни, как могла, поддерживала достоинство этого дома, пришедшего после нее в упадок, так что его едва-едва не снесли, а все его старинные украшения содрали и доставили владельцу в его новый дом, где их расположили совсем по-иному, и у них стал такой же нелепый вид, как если бы кто-нибудь вздумал убрать старинные надгробия, которые дети видели недавно в Вестминстерском аббатстве и установить их в безвкусной, раззолоченной гостиной леди К. Тут Джон усмехнулся, как бы говоря: "это, и вправду, было бы глупо". Потом я сказал, что когда бабушка умерла, на ее похороны отовсюду, даже из далеких окрестностей, стеклись все бедняки и кое-кто из дворян, чтобы оказать уважение к ее памяти, такой она была хорошей и набожной женщиной, до того хорошей, что знала наизусть всю Псалтырь и, кроме того, большую часть Священного писания. Тут маленькая Алиса всплеснула руками. Потом я рассказал, как высока, стройна, изящна была когда-то прабабушка Фильд и как в молодости слыла лучшей плясуньей - тут Алисина правая ножка невольно стала отбивать такт, пока под моим строгим взглядом не замерла - лучшей плясуньей, сказал я, во всем графстве, пока ее не настиг жестокий недуг, именуемый раком, и боль согнула ее тело, но не сломила ее бодрого духа, который остался стойким и твердым, так она была добра и набожна. Потом я рассказал, что она обычно спала одна в уединенной спальне большого уединенного дома и что она верила, будто в полночь появляется привидение - два младенца, которые скользят вверх и вниз по большой лестнице рядом с комнатой, где она спит, но говорила, что "эти невинные души не причинят ей вреда"; зато я очень боялся их, хотя никогда не видел этих младенцев и в те дни со мной спала няня, - ведь я никогда не был и вполовину так добр и набожен, как прабабушка. Тут Джон раздвинул брови во всю ширь и постарался придать себе храбрый вид.
107
Потом я рассказал, как добра была она ко всем своим внукам, собирая нас в этом просторном доме по праздникам и в каникулы, и что я в особенности проводил там обычно долгие часы наедине с собою, глазея на старинные бюсты двенадцати цезарей 5, которые когда-то были римскими императорами, пока эти старинные мраморные головы не начинали, казалось, оживать у меня на глазах или я сам не превращался в такой же мрамор, как они; как я никогда не уставал слоняться то по огромному особняку, по громадным пустынным комнатам с обветшавшими штофными обоями, развевающимися портьерами и резными дубовыми панелями с почти облезшею позолотой, то в разбитых по старинке обширных садах, где почти никогда не было ни души, разве что попадался мне навстречу одинокий садовник, и еще я рассказал, как гладкие арабские и обыкновенные персики свисали со шпалер и не соблазняли меня (кроме как разочек-другой) сорвать их, ибо это были запретные плоды 6, и к тому же мне больше нравилось бродить посреди старых печальных тисовых деревьев и елей и сбивать красные ягоды и еловые шишки, годные разве на то, чтоб смотреть на них, или лежать на свежей траве среди чудесных садовых запахов, или греться в оранжерее, пока мне не начинало чудиться, что и я понемногу созреваю в благодатном тепле вместе с апельсинами и круглыми маленькими лимонами, или наблюдать за плотвою, как она носится стайками взад и вперед в рыбном пруду в глубине сада, а большая злобная щука висит под водой на полпути ко дну в полной неподвижности, как если бы она насмехалась над дерзко резвящеюся рыбешкой, - мне больше нравились эти деятельно-праздные развлечения, чем сладостные ароматы всех этих персиков, апельсинов и других немудреных ребячьих приманок. Тут Джон потихоньку положил на блюдо гроздь винограда, которою, как конечно Алиса заметила, он замышлял поделиться с нею, и оба, видимо, решили пока что отказаться от своего неуместного намерения. Потом в несколько более возвышенном тоне я рассказал, что хотя прабабушка Фильд любила всех внуков, она особенно отличала своею любовью их дядю, Джона Л., потому что уж очень он был красив и смел и среди нас - словно король; вместо того чтобы одиноко киснуть в углу, как некоторые из нас, он, такой же крошечный мальчуган, как мы, садился верхом на самую что ни на есть норовистую лошадь и за одно утро заставлял ее обскакать добрых полграфства и присоединялся к охотникам, если натыкался на них; все же он любил старый просторный дом и сад, но в нем жила такая неуемная живость, что ему было невмоготу жаться всегда в их пределах; еще я рассказал, как дядя стал взрослым мужчиною столь же храбрым, сколь и красивым, к восхищению всех и особенно прабабушки Фильд, и как часто многие мили таскал он меня на спине, когда я был хромоногим мальчишкой и от боли едва мог ходить, - ведь он был изрядно старше меня, а потом он и сам стал хромоногим, и я, увы, не всегда проявлял должное терпенье, когда он порою страдал от боли и бывал раздражителен, а я недостаточно помнил, как заботился он обо мне, когда я был хромоногим; когда же он умер, не прошло и часа, как мне показалось, что он умер давным-давно, - до того велико расстояние между жизнью и смертью; и поначалу я думал, что легко перенес его смерть, но позднее мысль о ней все возвращалась и возвращалась, и хотя я не рыдал и не сокрушался всем сердцем, как иные а, как я думаю, сокрушался бы он, если б я умер, все же я всякий день тосковал по нем, а до этого даже не знал, как сильно его люблю. Я тосковал по его доброте и тосковал по его брюзгливости, и я больше хотел, чтобы он снова был живой и мы могли снова ссориться с ним (ибо мы ссорились иногда), чем чтобы он вовсе не вернулся, и без него мне было так же скверно, как было ему, их бедному дяде, когда доктор отнял у него ногу.
108
Тут дети расплакались и спросили, не по дяде ли Джону они носят траур, и взглянули на меня, и попросили не рассказывать про дядю, а про дорогую покойную маму. Тогда я рассказал, что семь долгих лет, иногда надеясь, иногда отчаиваясь, но всегда неотступно я ухаживал за прекрасной Алисой У-н 7, и как мог объяснил, отчего у девушек появляется робость, скованность и нерешительность, но, вдруг внезапно обернувшись к Алисе, увидел, что душа первой Алисы глядит на меня ее глазами с такою отчетливостью перевоплощения, словно она снова была тут же рядом. И я стал сомневаться, которая из них стоит предо мной и чьи это блестящие волосы. И пока я пристально смотрел на детей, они начали понемногу тускнеть, всё отступая в отступая, пока, наконец, в бесконечной дали мне стали видеться только два грустных личика и без слов они непостижимо обратили ко мне такие слова: "Мы не дети Алисы и ее твои, да и вообще мы не дети. Дети Алисы звали отцом Бартрума. Мы - ничто, меньше чем ничто, чем сновидения. Мы лишь то, что могло бы быть, и принуждены ждать на унылых берегах Леты миллионы веков, прежде чем обретем существованье и имя", - и тут сразу проснувшись, я увидел, что спокойно сижу в холостяцком кресле, где задремал возле моей неизменной, верной Бриджет, но Джон Л. (или Джеймс Элия) ушел навсегда.
Впервые - в "London Magazine" (январь 1822 г.).
1 ... мои малыши... - Лэм был бездетен. Он считал, что взятая им на себя обязанность заботиться о душевнобольной сестре в обстановке, когда приступы болезни часто и неожиданно повторялись, не позволяет ему заняться устройством собственной семейной жизни. Позже, в 1823 г. Лэм и его сестра взяла на воспитание девочку-сиротку и удочерили ее. Она была итальянкой по происхождению и звали ее Эмма Изола (Isola, 1809-1892). В 1833 г. Эмма вышла замуж за молодого друга Лэма, поэта Эдварда Моксона (Moxon, 1801-1858), который был также издателем и выпустил первое собрание сочинений Лэма.
2 ...о прабабушке Фильд... - Имеется в виду бабушка Лэма.
3 ..."Дети в лесу" - популярная английская народная баллада, опубликованная Томасом Перси (Percy, 1729-1811) в издании "Памятники старинной английской поэзии" ("Reliques of ancient English poetry", 1765): отец, умирая, оставил своему брату сына и дочь, а брат, наняв двух разбойников, поручил им отвести детей в лес и там убить. Один из разбойников убивает другого, но бросает детей в лесу, где они погибают. Жестокий дядя разоблачен, он теряет своих детей, все имущество и умирает в тюрьме.
4 Вестминстерское аббатство - см. е. 230, примеч. 6.
5 ...бюсты двенадцати цезарей... - Можно предположить, что здесь речь идет об изображениях наиболее достойных римских императоров, например Траяна, Адриана или императора-философа Марка Аврелия.
6 ...гладкие арабские и обыкновенные персики... это были запретные плоды... - С этими строками можно сравнить одно место из не вошедшего в книги "Элии" очерка "Последний персик": "Все комментаторы в мире не смогут меня убедить, что еврейское слово из второй главы "Бытия", переводимое как "яблоко", не должно быть заменено "персиком".
7 Алиса У-и - см. с. 224, примеч. 3 и с. 239, примеч. 23. По-видимому, вышла замуж за лондонского ростовщика Бартрума.