Лэм Ч. СТАРЕЙШИНЫ ИННЕР-ТЕМПЛЯ

СТАРЕЙШИНЫ ИННЕР-ТЕМПЛЯ

Я родился и провел семь первых лет моей жизни в Темпле. Его церковь, его палаты, его сады, его фонтан, чуть не сказал его река, - ибо в те юные годы чем была для меня эта королева всех рек, как не потоком, омывавшим наши милые края? - вот мои самые ранние воспоминания, и по сей день ни одни стихи я не твержу про себя так часто и взволнованно, как строки Спенсера 1, где он говорит об этих местах.

Законов наших стран защитник и хранитель
Здесь трудится сейчас. Когда-то же в садах
И залах Темпля вы бы видели обитель
Храмовников, пока на всех земных путях
Гордыня их не обратила в прах.

И действительно, это самая изысканная часть нашей столицы. Для сельского жителя, впервые попавшего в Лондон, какой внезапный переход по неожиданным переулкам от забитых толпою Стренда 2 или Флит-стрит к великолепным просторным площадям и старинным зеленым уголкам Темпля! Какой веселый открытый вид у той его части, которая с трех сторон обращена к большому саду; та внушительная громада

Строений мощных, хоть они и носят
Название Бумажных,

что составляет резкий контраст с другою, именуемой Харкорт, более легкой, более ярко облицованной, где находится веселый Кроун-оффис-роу 3 (место благословенного моего рождения), прямо напротив потока, омывающего нижний сад своими еще не оскверненными торговлею водами и, казалось бы, только чти отлученного от груди туикенемских наяд! 3

Чего ни отдать за то, чтобы появиться на свет в таким месте! До чего похож на залы университетских колледжей чудесный Елизаветинский зал, где плещет фонтан, струи которого я столько раз заставлял подыматься и опускаться к величайшему изумлению юных пострелов, моих сверстников: не догадываясь о его сложном устройстве, они склонны были усматривать колдовские чары в его таинственном механизме! Какой стариной веяло от почти стершихся циферблатов солнечных часов и начертанных на них нравоучительных сентенций! Эти часы казались ровесниками Времени, которое отмеряли, и откровения о беге его получали непосредственно с неба, в общении с источником света! До чего же неприметно ползла темная линия, за которой напряженно следили ребячьи глаза, жаждавшие увидеть ее движение, всегда неуловимое, нежное, как мимолетное облачко или первое приближение сна!

Как часовая стрелка, юность наша,
И прелесть наша сходят с ваших лип 4.

Какое мертвенное уныние наводят стенные часы со своими грузными свинцовыми и бронзовыми внутренностями, с назойливой или торжественной тупостью своих сообщений, если сравнить их с простым, алтарю подобным строением и немым, но сердечным языком старинных солнечных часов! Те стояли, словно садовый бог христианских садов. Отчего они едва ли не всюду исчезли? Если их практическая польза превзойдена более современными изобретениями, то моральная польза от них и красота могут оправдать их применение и в дальнейшем. Они говорили о труде в меру, о развлечениях, не затягивавшихся после захода солнца, о воздержности и упорядоченности. Они были самыми первыми часами первобытного мира. Едва ли Адам мог обходиться без них в раю. Они указывали, когда нежным растениям и цветам идти в рост, когда птичкам приниматься за свой серебряный щебет, когда овцам отправляться на пастбище или в загон. Пастух "причудливо их вырезал на солнце" 5 и, став мыслителем благодаря такому занятию, снабдил изречениями, более трогательными, чем на могильных плитах. Хорошо придумал увековеченный Марвеллом садовник 6, который в дни увлечения замысловато разбитыми садами создал солнечные часы из трав и цветов. Я должен привести чуть ниже его стихи, ибо, как и все его серьезные сочинения, они исполнены остроумной изысканности. Надеюсь, их не сочтут неуместными в разговоре о фонтанах и солнечных часах. В них нарисованы прелестные картины садов.

Вот жизнь! Здесь ветви яблонь сами
Ко мне спускаются с плодами;
Из гроздей виноградных в рот
Мне сладкий пьяный сок течет,
И абрикос и персик нежный
Мне в руки падают небрежно
Хоть я о дыню и споткнусь,
Упасть на травку не боюсь.
Мой дух покорен этой власти,
Готов он раствориться в счастье:
Пусть в нем, - ведь море он без дна -
Вселенная отражена.
Но духу мало отраженья,
Он жаждет, алчет сам творенья
В зеленой свежести садов
Своих морей, своих миров.
Здесь у лепечущей криницы,
Под яблоней, где свищут птицы.
О плоти позабыв своей.
Мой дух витает средь ветвей.
Как птицы, он поет, порхает,
Крылом серебряным махает.
И в перьях радужных его
Всех зорь струится торжество.
Вот клумба в виде циферблата,
Нарядной пестротой богата:
Здесь отмечает солнце ход
Часов блаженнейших черед.
И каждому должно быть ясно,
Они текут здесь так прекрасно.
Что с помощью цветов и трав
Ведя им счет, садовник прав.

Так же быстро исчезают и искусственные водоемы нашей столицы. Большинство из них иссякло или заложено кирпичом. Но там, где хоть один из них сохранился, как например в зеленом уголке позади Тихоокеанского торгового дома, сколько свежести придает он мрачному зданию! На площади у Линкольн-инн четыре крылатых мраморных мальчугана (в те дни, когда я был не выше, чем их изваяния) развлекались детской забавой, извергая из невинно игривых уст всегда свежие струйки. Теперь их нет, да и сам ключ заглох. Мне говорят, что мода на фонтаны прошла и подобные затеи почитаются ныне ребячеством. Почему бы не потешить ребят и не оставить фонтаны на месте? Судейские, я полагаю, тоже были когда-то ребятами, и в них эти фонтаны пробуждают образы прошлого. С какой это стати все должно отдавать взрослостью и взрослыми? Разве весь мир вырос, и детство умерло? Разве в груди мудрейших и лучших не осталось ничего от детского сердца, того, что отзывается на самые ранние очарования? Фигуры фонтана были гротескными? А разве у живых фигур в тугих париках, которые все еще там же мелькают и разглагольствуют, менее варварский вид? Разве всплески их пылкой риторики хоть наполовину столь свежи и невинны, как рокот игривых прохладных струек, исходивший от этих уничтоженных херувимов?

Недавно черты готики были приданы главному входу в здание Иннер-Темпля и фасаду библиотеки, видимо, для того, чтобы уподобить их основной части здания, на которую они совсем не походили. Что сталось с крылатым конем, установленным над входом? Такой величественный был герб! А кто убрал фрески, изображавшие добродетели, которые украшали по итальянскому образцу конец тех строений, что зовутся Бумажными 7, - мое первое соприкосновение с аллегорией! Кто ответит мне за все это? Мне так этого недостает.

Терраса, которую называли мы плац-парадом, правда, осталась, но не сохранились следы тех шагов, благодаря которым ее каменные плиты внушали всем благоговейный трепет. Она теперь стала обыденной и пошлой. В прежние времена старейшины распоряжались ею почти как своею собственностью, во всяком случае, в первую половину дня. Никто не смел ни обгонять, ни теснить их. Облик и одеяние их определяли вид плац-парада. Проходя мимо них, вы держались на почтительном расстоянии. Теперь мы гуляем там на равных правах с их преемниками. Проказливый взгляд Дж-лла 8, всегда готового отпустить шутку, можно сказать, приглашает неизвестного прохожего поспорить с ним в остроумии. Но где тот дерзкий, что посмел бы состязаться с Томасом Ковентри 9, чье тело было квадратным, поступь тяжелой и слоновьей, лицо прямоугольным, точно у льва, шаги решительными и устремленными прямо вперед, а сам он - неотвратимым на своем пути, как движущаяся колонна, пугалом для подчиненных, гордецом с равными и вышестоящими, разгонявшим детей одним своим появлением, ибо они бежали от его нестерпимой близости, как если б спасались от медведя пророка Елисея 10. Его рычание отдавалось в их ушах громом, обращался ли он к ним с шуткой или выговором; его интонации, когда он подзывал их к себе, были особенно отталкивающими и устрашающими. Облака нюхательного табаку, усугубляя естественный страх пред его речами, вырывались из обеих его величественных ноздрей и затемняли окрестный воздух. Он подносил к носу табак не понюшками, но сразу полною горстью, ныряя за ним под широченные отвороты своего старомодного жилетного кармана; жилет у него был красный и сердитый, кафтан - цвета темного раппи, того оттенка, в какой первоначально была окрашена ткань, с последующими добавками, и на нем - золотые пуговицы, каких никто уже не носил. В таком виде он шествовал по террасе.

Рядом с ним иногда можно было увидеть фигуру менее резко очерченную-задумчиво изящного Сэмюела Солта 11. Они были сверстниками, но, кроме этого и принадлежности к стряпческому сословию, между ними не было ничего общего. В политике Солт был вигом, а Ковентри - убежденным тори 12. Последний отпускал немало грубых сарказмов - ибо Ковентри отличался бесцеремонным, колючим юмором - по адресу политических единомышленников своего собеседника, каковые сарказмы отскакивали от его кроткой груди, как пушечные ядра от мешков с шерстью. Никто б не мог вывести из себя Сэмюела Солта.

Солт слыл за очень умного человека, тонкого, проницательного знатока законов и судебной практики. Подозреваю, однако, что его познания были не так уж обширны. Когда он сталкивался с трудными денежными вопросами в делах о наследстве или каких иных, он обычно передавал их с самыми краткими указаниями своему помощнику Ловелу 13, маленькому живому человечку, который тут же легко распутывал их благодаря своей исключительной природной сметке. Просто непостижимо, что славою о своих талантах Солт был обязан только умению соблюдать важность всегда и во всем. Он отличался застенчивостью - любой ребенок мог бы в одну минуту привести его в замешательство - крайней леностью и нерешительностью. Но несмотря на все это, люди считали его неутомимым тружеником. Ни в чем он не мог безнаказанно на себя положиться. Никогда ее обряжался он к званому обеду без того, чтобы не забыть своей шпаги (их носили тогда) или какой-нибудь иной обязательной принадлежности туалета. Во всех таких случаях Ловел не сводил с него глаз и обычно подсказывал ему, как поступить. Если только представлялась возможность сказать что-либо некстати, Солт ни за что ее не упускал. Однажды он собирался на обед к родственнику злосчастной мисс Блэнди 14 в день ее казни, и Ловел, проницательно предвидевший возможные промахи Солта, перед его уходом очень настойчиво внушал ему никоим образом не обмолвиться в такой день ни малейшим намеком на ее судьбу. Солт искренне пообещал соблюсти этот наказ. Но и четырех минут не просидел он в гостиной, где собравшиеся дожидались приглашенья к столу, как среди последовавшей в общем разговоре заминки поднялся со своего места, выглянул в окно и, привычным движением одернув манжеты, заметил: "Сегодня пасмурный день", после чего добавил: "мисс Блэнди наверно уже повесили". Такие истории происходили с ним постоянно. И все же некоторые из самых видных людей того времени считали нужным советоваться с Солтом не только о делах юридических, но и об обычных жизненных затруднениях деликатного свойства - и все только из-за его манеры держаться. Он никогда не смеялся. Ему также везло у женщин - было известно, что дамы от него в восхищении и что две-три, как говорили, умерли от любви к нему-возможно потому, что он никогда не увивался за ними. не расточал любезностей и едва ли оказывал им даже обычное внимание. Он был красив лицом и хорошо сложен, но, по-моему, ему недоставало той живости души, которая могла бы представить его женщинам в выгодном свете. В глазах у него не было блеска. Но не так думала Сьюзен П.;15 уже пожилой шестидесятилетней женщиной она, по словам очевидцев, однажды холодным вечером в полном одиночестве орошала мостовую Б-д Роу 16 такими крупными слезами, что можно было услышать, как они капают, ибо в тот день умер ее друг - тот, кого она сорок лет преследовала своей безнадежной страстью, которую не могли угасить или умерить годы, которую даже давно установившиеся и постепенно еще более окрепшие предубеждения закоснелого холостяка не могли отклонить от лелеемой цели. Кроткая Сьюзен П., теперь у тебя есть друг на небесах!

Томас Ковентри был младшим сыном знатной семьи, носившей это имя. Он провел юность в стесненных обстоятельствах, и это смолоду привило ему привычку к бережливости, никогда не покидавшую его и в последующей жизни, так что после одного-двух нежданно-негаданно свалившихся на него наследств он в то время, когда я его знал, был обладателем четырех- или пятисот тысяч фунтов и выглядел и вел себя так, что предположить у него хотя бы на мойдор меньше 17 было никак невозможно. Он жил в мрачном доме против водоразборной колонки в Серджентс-инн 1? на Флит-стрит. Адвокат Дж. живет там и поныне во исполнение возложенного на себя обета, о причине которого я по сей день не имею понятия. У Ковентри была премилая усадьба в Hope Край 19, где он в летнее время редко проводил больше одного-двух дней сряду, но предпочитал в знойные месяцы стоять у окна в этом сыром, душном, похожем на колодец особняке и наблюдать, говорил он, "как служанки набирают воду весь день напролет". Подозреваю, что у него были особые причины для подобного предпочтения. Hie currus et arma fuere.* Он. видимо, думал, что так его сокровища будут целее. Его дом походил на несгораемый шкаф. Ковентри был на редкость скуп - скорее накопитель, чем скряга, - а если и скряга, то отнюдь не из безрассудной породы Эльвза 20, посеявшего недоверие к людям этого типа, которые, однако, не могут существовать без таких замечательных свойств, как твердость духа и целеустремленность. Можно ненавидеть законченного скрягу, но нельзя, как мне представляется, попросту его презирать. Сберегая пенсы, он часто приобретает возможность тратить фунты и притом в размерах, оставляющих нас, беззаботных и щедрых малых, бесконечно далеко позади. Однажды он выложил 30000 фунтов на благотворительность для слепых. За своими хозяйственными расходами он строго следил, но держал стол, подобающий джентльмену. Он знал, кто входит в его дом и кто из него выходит, но очаг на его кухне никогда не остывал.

Солт был в этом, как и во всем, его противоположностью; он никогда не знал, какими средствами располагает; пользуясь в соответствии со своим положением лишь скромным достатком и не умея по своей беспечности его увеличить, он мог бы понести тяжелый урон, не будь возле него честных людей. Обо всем заботился Ловел. Он был одновременно его клерком, верным слугою, цирюльником, другом, "хлопальщиком" 21, поводырем, хронометром, слушателем, казначеем. Солт ничего не предпринимал, не посовещавшись с Ловелом, и при любой неудаче ждал и боялся его порицания. Готовность Солта отдать себя в руки Ловела была бы даже чрезмерной, не будь они чистейшими в мире. Он, пожалуй, отказался бы от своего права хозяина на почтительность со стороны Ловела, если бы тот хоть на мгновенье забыл, что он только слуга.

Я знавал этого Ловела. Это был человек неисправимой и безнадежной честности. Добрый малый, вдобавок и "с норовом". Когда он вступался за угнетенных, то никогда не останавливался перед неравенством сил в не подсчитывал своих противников. Однажды он вырвал из рук вельможи шпагу, которую тот против него обнажил, и эфесом нещадно отколотил его. Владелец шпаги нанес оскорбление женщине - как раз тот случай, когда преимущества другой стороны не могли бы предотвратить вмешательства Ловела. На следующий день он с непокрытою головой стоял перед тем же лицом, смиренно прося извинить, его за вмешательство, ибо Ловел никогда не забывал чинопочитания, если дело не шло о чем-то особо важном.

* Здесь были колесницы и оружие (лат.).

Ловел был самым живым человечком на свете; лицо у пего было веселое, как у Гаррика,22 на которого, как говорила, он очень походил (это подтверждает сохранившийся у меня портрет) ; он уступал только Свифту и Прайору 2Э в искусстве сочинять юмористические стихи; будучи самоучкой, восхитительно лепил головы из глины и алебастра; в совершенстве точил доски для крибиджа и всевозможные настольные безделушки; с одинаковой легкостью играл в кадриль 24 или в кегли; приготовлял пунш лучше, чем любой человек его положения в Англии; сыпал забавнейшими остротами и словечками и вообще был гак горазд на всевозможные проказы и выходки, что дальше некуда. Он был поклонником удочки и, кроме того, таким неприхотливым, сердечным, честным спутником, что мастер Исаак Уолтон 213, отправляясь на рыбную ловлю, позвал бы его с собой. Я видел его уже в старости а в упадке; он был разбит параличом и, дойдя до последней степени удручающей слабости человеческой, превратился в "жалчайший остаток того, чем он некогда был", во даже тогда его взгляд вспыхивал живым огоньком при упоминании о его обожаемом Гаррике. Лучше всего он был в роли Бейза 26, говорил Ловел, "он весь спектакль не сходил со сцены и все время был занят". Иногда Ловел рассказывал а о своей прежней жизни: как он прибыл маленьким мальчиком из Линкольна,27 чтобы поступить в услужение, и как ею мать рыдала при расставании с ним и как он возвратился повидаться с нею после нескольких лет отсутствия в нарядной ливрее, и она радовалась этой перемене и едва могла поверить, что это "ее собственный мальчуган". И затем, когда возбуждение проходило, он принимался всхлипывать, а я всем сердцем желал, чтобы в своем печальном втором детстве он обрел мать, а мог бы снова прижаться головою к ее коленям. Но общая мать всех пас спустя недолгое время тихо призвала его к себе.

Когда Ковентри в Солт прогуливались до террасе, и ним чаще всего в качестве третьего присоединялся Питер Пирсон.
В те дни не ходили, взявшись под руку, "как ныне наши триумвиры шествуют по улицам", но обычно шли, заложив обе руки за спину важности ради, или держали хотя бы одну руку позади, а другой несли трость. Пирсон отличался благожелательностью, но не располагал к себе. Судя по выражению лица, он был не то чтоб несчастлив, но скорей неспособен к счастью. Щеки его были без кровинки, почти белые. Его взгляд не привлекал, напоминая взгляд нашего великого филантропа (но без его угрюмости). Я знаю, что он творил добрые дела, но никогда не мог до конца понять, какой он человек. Ровесником вышеназванных, но подчиненным им был Дейнс Варрингтон28 - еще один чудак; дородный а четырехугольный, он, вероятно, старался шагать, как Ковентри, однако ему было далеко до достоинства, присущего его образцу. Но и у него дела шли недурно, поскольку он был порядочным знатоком древностей и братом епископа.

"Когда они прогуливались по террассе...".

Когда ему подошел срок отчитываться за год в своих обязанностях казначея, собравшиеся единодушно отказались утвердить следующий необычайный расход: «Кроме того, мистер Аллен, садовник, издержал по моему указанию двад-цать шиллингов на приобретение отравы для воробьев». Потом был еще старый Бартон 29 - жизнерадостная противоположность его, взявший па себя наблюдение за меню для парламентской залы, где, как в соответ-ственных помещениях колледжей, обедают старейшины Иннер-Темпля, Больше я о нем ничего не знаю. Далее идут Рид и Тупенни; Рид — доб-родушный и дородный, Тупенни — добродушный, но худой и неистощи-мый на меткие остроты по поводу своей внешности. Если Тупенни был просто худ, то Уорри — изнурен и хил. Многие наверно еще помнят его (ведь он принадлежал к более позднему поколению) и его неповтори-мую походку: три шага и затем неизменный прыжок. Шаги были мел-кими и короткими, как у ребенка, только-только начинающего ходить, а прыжок сравнительно мощным, точно фут по отношению к дюйму. Где он выучился этой фигуре и как додумался до нее, — этого я так и не узнал. Она не была ни изящнее, ни удобнее обычной походки. Подозре-ваю, что это получалось из-за крайней хрупкости его сложения. Так он, видимо, пытался сохранить равновесие. Тупенни частенько подсмеивался над его худобой и обращался к нему не иначе, как «Братец-силач», но Уорри не любил шуток. Его черты дышали злобой. Говорили, будто он изо всей силы щипал свою кошку за уши, когда что-нибудь было не по нем. В те же годы подвизался и Джексон; его называли всеведущим Джексоном. У него была репутация человека, который превосходит всех современников по части разносторонних знаний. Среди своих менее обра-зованных собратьев по Темплю он был монахом Бэконом 30. Вспоминаю забавный эпизод, когда повар с бесконечными оговорками и извинениями обратился к нему с вопросом, как правильно писать в обеденном меню говяжий кострец: уж кто-кто, а Джексон наверняка это знает! Он решил, что орфография этого слова должна быть такой, как я написал выше, подкрепив свой авторитет столь сильными доводами из области анатомии, что отпустил от себя эконома (хотя бы на время) просвещенным и счаст-ливым. Некоторые в поныне неправильно называют эту часть туши крестцом, исходя из мнимого сходства очертаний ее кости с крестом. Я чуть не забыл Мингея с его железной рукой, но он появился несколько позже. Он потерял правую руку при каком-то несчастном случае и за-менил ее хватательным крюком, которым владел с достаточной лов-костью. Я обнаружил эту замену прежде, чем вырос настолько, чтобы самостоятельно рассудить, искусственная у него рука или нет. Я и сей-час помню, как она меня изумляла. Это был шумный человек с громопо-добным голосом. И я воспринимал эту странность, его руку, как эмблему власти — что-то вроде рожек на челе Моисея Микеланджело 31. Барон Мазерес 32, который разгуливает (или совсем недавно разгуливал) в ко-стюме времен короля Георга II, замыкает собою мои несовершенные вос-поминания о старейшинах Иннер-Темпля в былые дни.

Фантастические тени, куда вы исчезли? А если подобные вам все еще существуют, почему их больше нет для меня? Непостижимые, полувнятные видения, зачем является разум и срывает облекавшую вас пелену сверхъестественности, то яркую, то мрачную? Почему в моем рассказе так тускнеют ваши образы, создавшие для меня, для моих детских глаз мифологию Темпля? В те дни боги являлись мне, ступая по земле под видом «облаченных в плащи стариков» 33. Пусть развеются грезы класси-ческого язычества, пусть изникнут феи я всяческий вздор волшебных сказок — все же в сердце ребяческом никогда ее иссякнет родник невин-ного и благого суеверия: в нем будут прорастать животворные семена преувеличения, извлекай из повседневного неведомое и необычайное. В этом крошечном Гесеме 34 будет свет, тогда как мир взрослых погру-жен во мрак здравомыслия а вещественности. Пока живы детство и пи-тающие его грезы, воображение еще не расправит своя священные крылья, чтобы покинуть нашу землю.

Постскриптум. Я был несправедлив к кроткой тени Сэмуэля Солта. Вот что значит положиться на несовершенную намять и на ложные представления детства! Право же, я всегда считал его закоренелым холо-стяком! Между тем этот джентльмен, как мне сообщает Р. П., женился смолоду, и, когда супруга ею в первый год брака умерла от родов, впал а глубокую меланхолию, от которой, возможно, никогда окончательно не исцелился. В сколь новом свете предстает теперь его отказ (о, назо-вите это иным менее резким словом!) от нежной Сьюзен П., какая кра-сота раскрывается в некоторых странностях этого робкого и замкнутого характера! Пусть никто отныне не принимает рассказы Элии за досто-верные воспоминания! Они поистине всего лишь тени действительно бывшего, они правдоподобны, во не безупречно правдивы и пребывают где-то на дальних границах и окраинах истории. Он не столь честный летописец, как Р. Н.,35 и, быть может, ему было бы лучше посоветоваться с этим джентльменом прежде, чем посылать в печать свои сырые записки. Но почтенного помощника казначея, благоговеющего перед прежними и новыми своими начальниками, немало смутили бы неприличные воль-ности Элии. Славный человек, может статься, вовсе не ведает, до какой распущенности дошли журналы в наш беззастенчивый век; он лишь смутно догадывается о существовании ах, кроме разве «Джентльмена»; ведь его самые смелые ежемесячные расследования в этой области уже давно ограничиваются священным полем некрологов, помещаемых в чест-ном «Урбанисте» 36. Да, минуют долгие годы, прежде чем имя Р. Н. до-полнит эти столбцы не внушающей зависти лести! А пока, о нынешние старейшины Иннер-темпля, будьте к нему добры, ибо сам он —- добрей-шее существо. Если его одолеют недуги — сейчас он еще в начальной и бодрой поре старости —- не оставьте его своими заботами, памятуя о том, что «и сами вы стары» 37. Пусть по-прежнему благоденствует крылатый конь, ваш старинный герб и ваша кокарда, пусть будущие Кукеры и Селдены 38 прославят вашу церковь и ваши палаты, пусть неотравленные воробьи за отсутствием более искусных хористов прыгают по вашим ал-леям, пусть румяная и опрятная няня, которая с вашего разрешения прогуливает своего резвого подопечного в ваших величавых садах, приседает, когда вы проходите мимо, в самом старательном и застенчивом реверансе, пробуждая в вас молодое волнение чувств, пусть малыши нового поколения разглядывают вас, когда вы меряете шагами великолепную террасу, с тем же суеверным преклонением, с каким мальчик Элия вперял взор в почтенных старцев, придававших торжественный вид плац-параду в прежние годы!

100

Темпль - район в западной части лондонского Сити, ограниченный с юга Темзой, а с севера улицей Флит-стрит, идущей параллельно Темзе. Некогда здесь находились здания могущественного в средние века рыцарского ордена Тамплиеров ("Храмовников"). После 1346 г. (уничтожение ордена) Темпль перешел во владение судебных учреждений. Помимо Круглой церкви (см. с. 241, примеч. 26), сохранились здания так называемого Внутреннего Темпля (Иннер-Темпль) и Среднего Темпля (Мидл-Темпль), построенные вокруг группы внутренних дворов XVI-XIX в. Оба Темпля входят в число "иннов". Слово "инн" означало "жилой дом", "резиденцию", "гостиницу"; они и были гостиницами для студентов-юристов, причем часто назывались по именам владельцев (Клиффордз-инн, Линкольнз-инн и т. д.). Со временем в них обосновались юридические школы. С конца XVII до середины XIX в. преподавание в "иннах" не велось, и молодые юристы получали юридические знания из книг и под руководством юристов-практиков.

243

Четыре юридических корпорации получили название "судебных иннов": Иннер-Темпль, Мидл-Темпль, Линкольнз-инн, Грейз-инн. Только эти четыре "инна" давали право выступать в суде. Корпоративный характер этих организаций особо сказывался в их структуре. На низшей ступени адвокатской лестницы находились атторнеи и солиситоры. Они получали первичные адвокатские навыки в процессе практики и были заняты подготовкой бумаг. Далее следовали барристеры, допущенные к судебному "барьеру" (bar). Барристеры высшей квалификации назывались сарджентами. Первоначально звание барристера соответствовало степени магистра прав, сарджента - доктора прав. Сардженты не утруждали себя второстепенными функциями, например нотариальными, барристеры часто выполняли их. На вершине этой лестницы находились "бенчеры" (от слова bench - скамья). На русский язык часто ошибочно переводят это слово как стряпчие. В настоящем издании они называются старейшинами. Только старейшины имели право присваивать звание барристера или лишать этого звания. Обилие гражданских исков делало корпорацию адвокатов весьма влиятельной в английской общественной жизни. Английские литературоведы особо выделяют этот очерк Лэма, считая, что автору в высшей степени удалось проникнуть и в дух отживших корпоративных учреждений и нравов, и дать выразительные портреты в мягкой манере, способной вызвать симпатии, тогда как судейские у Диккенса очерчены со злой беспощадностью гротеска.

1 ... строки Спенсера... - цитата из стихотворения Спенсера (см. с. 235. примеч. 2) "Проталамион". Это слово, созданное Спенсером но аналогии с "Эпиталамион" (от "эпиталама" - свадебная песнь) должно означать "предбрачную песнь".

2 ... Стренд - одна из центральных улиц Лондона, когда-то был набережной Темзы (на левом, северном берегу). Впоследствии примыкающая к реке сторона улицы была застроена.

3 … туикенемских наяд. – Туикенем - местечко, расположенное на Темзе вверх от Лондона а графстве Мидлсекс. Здесь было много прекрасных домов с парками, и когда-то здесь жило немало выдающихся в истории страны людей. Тридцать лет провел в этих местах знаменитый английский поэт Александр Поп. Наяды - намек и на статуи в парках, и на мир поэзии Попа.

4 Как часовая стрелка... наших лиц… Двустишие из 104-го сонета Шекспира ("Ah! yet doth beauty, like a dial-hand, Steal from his figure, and no pace perceived!").

5 Пастух "причудливо их вырезал на солнце" - Неточная цитата из поэмы Вордсворта "Прогулка": "The shepherd-lad, that in the sunshine carves...".

6 ... увековеченный Марвелом садовник... - Марвел (Marvcll) Эндрю (1621- 1678) - английский поэт, представитель так называемой "метафизической школы" в поэзии. Стихи в тексте - из его большого стихотворения "Сад" ("The Garden").

7 ... строений, что зовутся Бумажными... - Подразумеваются здания Суда королевской скамьи - The Office of His (Her) Majesty's Papers, сокращенно: Papers (Бумаги), в функции которого входили дела, касавшиеся непосредственно короны, а также наблюдение за деятельностью местных судов.

8 Дж-лл - Биографы расшифровывают это обозначение как Джекилл, чиновник Канцлерского суда.

9 Томас Ковентри (Coventry, 1712?-1797) - судебный деятель, старейшиной стал в 1766 г.

10 ... спасались от медведя пророка Елисея.-В Библии (4-я книга Царств, 2) рассказывается, что пророк и чудотворец Елисей проклял детей, которые смеялись над ним а называли его "плешивым". Проклятие тотчас исполнилось: из лесу вышла две медведицы и растерзали сорок два ребенка.

11 Солт (Salt) Сэмюел (ум. 1792) - юрист, покровитель семейства Лэмов. Барристером стал в 1753 г., старейшиной - в 1782, в годы 1768-1790 был членом парламента.

12 ...Солт был вигом, а Ковентри... тори - см. с. 214, примеч. 39.

13 Довел-Прототипом этого лица является отец Лэма, Джон Лэм.

14 мисс Влэнди (Blandy) Мери - единственная дочь атторнея Френсиса Блэнди. Отец отказал ей в согласии на брак с морским офицером Вильямом Крейстоуном, подозревая, что Крейстоун уже женат, как это и подтвердилось впоследствии. Мери по совету возлюбленного стала давать отцу небольшими дозами мышьяк. Спустя некоторое время он умер, Мери была изобличена, присуждена к смерти и повешена 6 апреля 1752 г.; Крейстоун спасся бегством.

243

16 Сьюзен П. - Сьюзен Пирсов, сестра одного из старейшин Иннер-Темпля Питера Пирсона.

17 Б-д Роу - Бедфорд Роу, улипа в Лондоне.

i"' ... на мойдор меньше... - Мойдор - старинная золотая португальская монета, одно время имевшая хождение и в Англии.

18 ... Сарджентс-инн... - Помимо названных ранее "судейских иннов", существовало еще девять им подчиненных. Среди них - Сарджентс-инн, который в старину объединял всех сарджентов,

16 Ворс Крей - небольшой городок и дачное место на речке Крей вблизи Лондона, в графстве Кент.

20 ...из безрассудной породы Элъеза - намек на Джона Эльвза (Elwes, 1714- 1789), который, унаследовав состояние своего отца, жил весьма скромно.

21 ... "хлопальщиком".. .-В "Путешествии Гуливера" Джонатана Свифта (ч. III, гл. 2) "хлопальщики" - слуги, которых держали богатые лапутяне, отличавшиеся рассеянной задумчивостью. На их обязанности было слегка хлопать по губам собеседников хозяина, которым надлежало что-либо сказать, и по ушам тех, к кому говоривший обращался.

22 Гаррик - см. с. 240, примеч. 2.

г3 Прайор - см, с. 221, примеч. 58.

24 ...для криббиджа... играл в кадриль...- см. с. 225-226. примеч. 8, 12.

25 Исаак Уолтон - см, с. 223, примеч. 28.

26 ... в роли Бейза... - Бейз (что означает "лавровый венок") - герой фарса "Репетиция" {"The Rehearsal", 1672), приписываемого Джорджу Вильерсу (Villiers), герцогу Бэкингемскому (Buckingham, 1628-1687) и пародирующего стиль трагедий того времени. Под именем Бейза высмеян поэт-лауреат Джон Драйден (см, с. 216, примеч. 29). Первое выступление Гаррика в этой пьесе (3 февраля 1742 г.), как и последующие спектакли, принесли ему подлинный триумф.

27 Линкольн - город в Англии.

28 Барринетон (Barrington, 1727-1800) Дейнз - юрист, сперва барристер, затем старейшина, но также антиквар и натуралист, автор "Естественной истории Селборна" и других работ.

29 Бартон (Barton) Чарльз (1768-1843) - юрист, автор сочинений по правовым вопросам.

30 ... он был монахом Бэконом. - Имеется в виду Роджер Бэкон (Bacon, он 1214-ок, 1292), один из предшественников естественнонаучного познания природы, основанного на опыте. Он был ученейшим человеком своего времени и принадлежал к монашескому ордену францисканцев.

3! ... вроде рожек на челе Моисея Микеланджело. - Подразумевается одна из фигур надгробия папы Юлия II, созданная в 1513-1516 гг. У этой монументальной фигуры над головой рожки, обозначающие лучи, - такова традиция изображения предводителя еврейского народа, возникшая в результате неверно переведенного библейского текста.

82 Барон Мазерес (Maseres) Френсис (1731-1824) - математик, историк, автор юридических сочинений, переводчик произведений французской литературы.

33 ..."облаченных в плащи стариков".-Лэм употребляет множественное число, так как в английском издании Библии Эндорская волшебница (см. с. 236, примеч. 4) говорит: "Я увидела богов, выходящих из земли". Это один из немногих уцелевших в английском переводе Библии следов политеистических представлений.

34 Гесем - см. с. 220. примеч. 37.

35 Р. И. - Рендал Норрис; см. с. 218, примеч. 2.

36 ...в честном "Урбанисте". - Имеется в виду издание, предпринятое в январе 1730 г. Эдуардом Кейвом (см. с. 214, примеч. 41), под названием "Журнал Джентльмена, или Ежемесячный осведомитель торговца, издаваемый Сильванусом Урбаном, джентльменом". Это был первый случай употребления слова "magazine" в смысле "журнал". Через некоторое время тираж журнала достиг 15.000 экземпляров. "Сильванус" по-латыни - лесной, "Урбан" - английское производное от urbanus - горожанин.

345

37 ... "и сами вы стары"... - цитата из трагедии Шекспира "Король Лир" (акт II, сц. 4): "...если вам любезна старость, мило послушание и сами вы не молоды..." (пер. Б. Пастернака).

38 ...будущие Хукеры, и Селдвны…- Хукер - см. с. 221, примеч. 54; Селден - см. с. 215, примеч. 12.

содержание

СТАРЕЙШИНЫ ИННЕР-ТЕМПЛЯ

КОММЕНТАРИИ