Мы поступаем чересчур опрометчиво, огулом зачисляя наших предков в дураки из-за чудовищной, на наш взгляд, непоследовательности их представлений о ведовстве. Мы находим, что в делах и отношениях зримого мира они были столь же разумны, а в понимании исторических аномалий столь же проницательны, как и мы. Но раз допустив, что открыт мир незримый, а с ним и неукротимая деятельность злых духов, - какой мерой возможности, вероятности, уместности в сообразности - того, что отличает допустимое от явно нелепого, могли они руководствоваться, прежде чем отвергнуть или принять на веру те или иные свидетельства? Если девы чахли, медленно угасая, в то время как истаивали перед огнем их восковые изображения, если хлеба полегали, скот увечился и вихри в дьявольском разгуле вырывали с корнем дубы в лесу, а вертелы и котлы пускались в устрашающе безобидный пляс вокруг какой-нибудь сельской кухни, когда не было ни малейшего ветра - все это казалось одинаково вероятным, пока были непонятны законы, управляющие такого рода явлениями. Представление о том, что князь тьмы, минуя красу и гордость нашей земли, свирепо осаждает податливое воображение немощной старости, для нас a priori * так же правдоподобно, как и неправдоподобно, ибо мы не располагаем ни средством постигнуть его цели и виды, ни данными, чтобы установить, по какой цене эти старческие души пойдут на торжище дьявола. Или, раз воплощением всяческой нечисти почитался козел, вовсе незачем гак уж удивляться, что дьявол якобы является иногда в его образе и подтверждает тем самым подобное олицетворение. Что между обоими мирами вообще установились связи, было, возможно, ошибкой, но поскольку такое допущение было однажды сделано, я не вижу, почему какому-нибудь подтвержденному свидетельствами рассказу этого рода следует доверять меньше, чем любому другому, только оттого, что он нелеп. Нет закона для суждения о беззаконном, и нет правила, которое годилось бы для опровержения грез.
Я не раз думал о том, что не мог бы существовать во времена общепризнанной веры в ведовство, что не мог бы заснуть в деревне, где одна из жительниц слыла колдуньей. Наши предки были более смелыми или более толстокожими, нежели мы. При всеобщей вере, что эти ведьмы общаются с прародителем зла, при убеждении, что их бормотанье - дань аду, не находилось ни одного простоватого мирового судьи, который поколебался бы выдать приказ на арестование их, ни одного тупоголового полицейского чина, который постыдился бы привести его в исполнение, как если бы к суду притягивали самого сатану! Просперо 1 в своей ладье со своими книгами и волшебным жезлом позволяет врагам завлечь его на неведомый остров. А между тем ему ничего бы не стоило, мы полагаем, поднять по пути бурю-другую. Его покорность являет собою точное подобие непротивления ведьм властям предержащим. Что препятствует демону Спенсера разорвать в клочья Гийона 2, и кто поставил ему непременным условием, что Гийон должен пройти через испытание обольсти тельным искушением,- мы не в силах догадаться. Законов этой страны мы не знаем.
* наперед (лат.).
69
С раннего детства я отличался исключительным любопытством по части ведьм и рассказов о ведовстве. Моя няня, а ещё больше - позабытая, почти легендарная тетушка снабдили меня добрым запасом их. Начну с указания на обстоятельства, впервые направившие мою любознательность в это русло. В комнате, где размешались книги моего отца, почетное место принадлежало "Истории Библии" Стэкхауза 3. Она изобилует картинками, из которых одна, изображающая ковчег, и другая - храм Соломонов, нарисованный с такими подробностями, словно художник видел его собственными глазами, особенно привлекли мое ребяческое внимание. Там была, кроме того, картинка, на которой волшебница вызывала из земли Самуила 4 - уж лучше бы я ее никогда не видал! Впрочем, к этому мы еще вернемся. Стэкхауз - это два громаднющих тома, и снимать, напрягаясь изо всех сил, фолианты такой огромной величины с занимаемого ими места на верхней полке мне доставляло немалое удовольствие. Я не держал в руках этого сочинения с той поры до нынешней, но я помню, что в нем содержались расположенные по порядку рассказы из Ветхого завета, причем к каждому рассказу присовокуплялось возражение и непременно следовавшее за ним опровержение возражения. Возражение представляло собой сводку всяческих доводов против достоверности Писания, выдвинутых придирчивостью как древнего, так и новейшего неверия, и было составлено с избыточной, почти лестной откровенностью. Опровержение было кратким, скромным и исчерпывающим. Отрава и противоядие - оба были пред вами. Сомнениям, таким путем возбужденным и тут же преодоленным, казалось, был раз и навсегда доложен конец, Дракон был повержен во прах, и самому крошечному малютке оставалось только растоптать его, но из чрева рассеянных заблуждений выползали драконята-детеныши - еще у Спенсера умерщвленное чудовище вызывало такие опасения, впрочем не оправдавшиеся, - против которых доблесть столь юного святого Георгия,5 как я, была бессильна. Привычка ожидать возражения но поводу любого отрывка повела к тому, что я стал измышлять все новые и новые возражения и, тут же их опровергая, гордился собой. Я. впал в колебания и растерянность, стал скептиком в длинном ребячьем платьице. Чудесные библейские повествования, которые я прочел или слышал в церкви, утратили чистоту и непосредственность воздействия и превратились в собрание исторических и хронологических догматов, подлежащих защите от всевозможных опровергателей. Я не то чтобы перестал верить в правдивость этих повествований, но (ведь это почти то же самое) уверился в том, что есть такие, которые могут усомниться или уже усомнились в них. Дать ребенку возможность узнать, что на свете вообще есть неверующие - почти то же самое, что сделать его неверующим. Легковерие - слабость в мужчине, но сила в ребенке. О, как безобразно сомнения в Писании звучат в устах младенца и вчерашнего сосунка!
70
Я бы заблудился в этих лабиринтах и, надо думать, вконец бы зачах, не получая иной пищи, кроме пагубной шелухи, когда бы на мое счастье не обрушилось на меня несчастье. Переворачивая с излишнею торопливостью картинку с ковчегом, я на свою беду нанес ущерб этому хитроумному сооружению, угодив неосторожными пальцами прямо в двух крупнейших четвероногих - слона и верблюда, которые пялят глаза (и это неудивительно!) из двух последних окон рядом с рулевой рубкой этого неповторимого произведения корабельного зодчества. С той поры Стэкхауз был заперт и стал для меня запретным сокровищем. Вместе с книгой из моей головы мало-помалу выветрились и возражения с опровержениями, и с тех пор они редко тревожили меня. Но от одного впечатления, оставленного чтением Стэкхауза, ни замки, ни запоры не могли меня оградить, и ему-то и суждено было терзать мои детские нервы гораздо серьезнее. Экая отвратительная картинка!
Я был ужасно подвержен нервным страхам. Ночь, одиночество и темнота были для меня сущим адом. Страдания, которые я выносил из-за них, оправдывают это выражение. Насколько можно полагаться на память о событиях столь отдаленных, я, кажется, ни разу с четвертого года отроду и вплоть до седьмого или восьмого не положил головы на подушку без уверенности, которая не находила бы подтверждения, что увижу некий устрашающий призрак. Не будем винить одного старика Стэкхауза; скажу вам, что его картинке, там, где волшебница вызывает из земли Самуила (ах, этот старик, укрытый плащом!), я обязан - нет, не полночными ужасами, адом моих детских лет, но особенностями и обличием посещавших меня видений. Именно он обрядил для меня страшную ведьму, восседавшую по ночам на моей подушке и неизменно разделявшую со мной ложе, когда тетушка или няня от меня отлучались. Пока книга была доступна мне, я день напролет грезил наяву над этим рисунком, а ночью во сне просыпался (если допустимо столь смелое выражение) и убеждался, что мое видение - сама истина. Я не решался даже при дневном свете входить в комнату, в которой я спал, не повернувшись липом к окну, а спиною к постели, где лежала моя облюбованная ведьмой подушка. Родители не ведают, что творят, когда оставляют своих нежных малюток засыпать в темноте и одиночестве. Искать дружескую руку, надеяться услышать родной голос - и просыпаться с пронзительным воплем, не находя никого, кто мог бы утешить, - какое это ужасное потрясение для их бедных нервов! Позволить им бодрствовать до полуночи при свете свечи в часы, которые именуются нездоровыми, и то, я полагаю, с медицинской точки зрения было бы много разумнее. Эта отвратительная картинка, как я сказал, определила характер моих сновидений - если то были и впрямь сновидения, - ибо местом их действия неизменно была комната, где я лежал. Если бы этот рисунок никогда не попадался мне в руки, воображаемые страхи все равно нахлынули б на меня в том или ином обличий и мне бы виделись
Медведь безглавый, негр иль обезьяна, -
но из-за него мои фантазии отлились именно в эту форму. Не книга, не картинка, не россказни глупых слуг вселяют в детей эти безотчетные ужасы.
71
Все они могут самое большее придать этим ужасам то или иное направление. Милый маленький Т. X.,6 при воспитании которого самым тщательным образом исключались все оттенки суеверия, которому никогда не разрешалось слушать рассказы о домовых и привидениях, разговоры о дурных людях и даже читать или слушать печальные истории, находит весь этот мир страхов и ужасов, от которого он был с такой непреклонностью огражден ab extra,* в "преследующих его фантазиях" 7, а на своей детской полунощной подушке этот выпестованный в оптимизме ребенок просыпается в холодном поту при виде образов, отнюдь не почерпнутых из преданий, по сравнению с коими думы приговоренного к казни - сама безмятежность.
Горгоны и гидры, и жуткие химеры, рассказы о Келено и гарпиях 8 могут воспроизводиться в охваченном суевериями мозгу - но они и ранее в нем пребывали. Они всего лишь отпечатки, типы, тогда как архетипы внутри нас и вечны. Как бы иначе повествованье о том, что в состоянии бодрствования воспринимается нами как лживая выдумка, могло бы вообще нас волновать? Или как объяснить, что
Слова без смысла, темный бред,
В нас порождают страх того,
Чего на самом деле нет?
Разве все эти предметы внушают нам естественный страх потому, что мы считаем их способными причинить телесный ущерб? Совсем нет! Эти ужасы восходят к далекому прошлому. Они древней тела и, не будь его, были бы совершенно такими же. Все беспощадные, терзающие, подробно описанные Данте дьяволы, все рвущие на части, калечащие, истязающие, душащие, жгущие на огне демоны, неужто они хоть вполовину так страшат дух человеческий, как простая мысль о том, что бестелесный дух следует за ним по пятам -
Как путник, что спешит в ночи
Со страхом и тоской
С дороги сбившийся, назад
Взгляд не бросает свой:
Он чует, что идет за ним
Какой-то призрак злой **
Что рассматриваемый нами вид страха имеет духовную природу, что он тем сильнее, чем он беспредметнее на земле, что он неодолим в дни безгрешного младенчества - все это нелегко понять, но без этого нельзя хотя бы отчасти представить себе условия бытия до сотворения мира или, ко крайней мере, заглянуть в туманную страну нашего предсуществования.
Ночные фантазии давно перестали мучать меня. Признаюсь, у меня изредка бывают кошмары, но не целые полчища их, как в ранней юности.
* со стороны (лат.).
** Кольридж. Старый моряк (Пер. В. Левина. - Ред.)
73
Бесовские рожи, едва я задую свечу, и теперь появляются предо мной и глядят на меня; но я знаю, что они всего лишь наваждение, даже если не в силах избавиться от их присутствия, и я борюсь и сражаюсь с ними. Оберегая честь своего воображения, я почти стыжусь сказать, до чего скучными и прозаическими стали мои сновидения. В них нет ничего романтического и мало сельской природы. В них - архитектура и здания, чужестранные города, которых я никогда не видел и вряд ли смою надеяться, что увижу. За один воображаемый день я посещал Рим, Амстердам, Париж, Лиссабон - их церкви, дворцы, площади, рынки, лавки, предместья, развалины, - испытывая неизъяснимый восторг и видя все отчетливо, как на плане в как при свете дня, словно все это было наяву. Я когда-то бродил среди Вестморлендских холмов 9 - моих самых высоких Альп, но во сне моему сознанию не удается воспроизвести их величие, и я просыпаюсь снова и снова в бесплодных попытках хоть как-нибудь воскресить перед своим внутренним зрением очертания Хелвеллина 10. Мне мнится, я опять в этом краю, но горы куда-то исчезли. Бедность моих сновидений унижает меня. Ведь вот Кольридж властен по одному своему желанию вызвать к жизни ледяные замки и праздничные чертоги Кублы-хана, дев Абиссинии, песни Абары и пещеры,
Где Альф, священная река 11,
Течет...
и тем скрасить себе одинокие ночные часы, тогда как мое воображение не порождает даже свистульку. Перед Барри Корнуоллом 12 в ночных видениях резвятся тритоны и нереиды, возвещая о рождении сыновей Нептуновых, а я, сколько бы ни напрягал воображение, за целую ночь могу вызвать из небытия разве что тень рыбной торговки. Чтобы показать в истинном, несколько обидном свете мою незадачливость, я расскажу, что, как только я прочел возвышенные "Сновидения" названного поэта, моя фантазия устремилась вослед этим призрачным обитателям моря, и мои скудные созидательные способности в меру своих возможностей принялись за работу, чтобы ночью усладить мое безрассудство подобием сновидения. Мне чудилось, что среди океанских валов празднуется какая-то свадьба и волны влекут меня и вздымают ввысь, что участники свадебною поезда по обычаю трубят передо мной в свои раковины (ибо я, будьте уверены, был главенствующим здесь божеством); так мы весело неслись по беспредельным океанским просторам до того самого места, где Ино Левкотея 13 (помнится, именно Ино) должна была встретить меня белоснежными объятиями своими, но когда морские валы мало-помалу затихли и море из бурного стало спокойным, а затем слилось с течением полноводной реки, эта река, как бывает во сне, когда вдруг появляется что-то знакомое, оказалась не чем иным, как милой Темзой, и две-три ласковые волны выплеснули меня в целости и бесславии к подножию дворца я Ламбете 14.
73
Степень творческой мощи нашей души во сне может оказаться далеко не шатким критерием меры поэтической одаренности, присущей той же душе наяву. Один пожилой джентльмен, мой приятель и большой шутник, так широко пользовался этим критерием, что при виде любого знакомого ему юноши, обуреваемого честолюбивым желанием стать поэтом, его первый вопрос к нему был: "А скажите, молодой человек, какие вы видите сны?". Я настолько верю теории моего старого приятеля, что всякий раз, когда ощущаю возвращение этой никчемной склонности, немедленно нисхожу в приличествующую мне стихию прозы, помня об этих ускользающих нереидах 15 и о моей злосчастной высадке прямо посреди суши.
Впервые - в "London Magazine" (октябрь 1821 г.).
1 Просперо - герой комедии Шекспира "Буря".
2 Гийон – один из героев поэмы Эдмунда Спенсера (Spenser, 1552-1599) "Королева фей" ("The Faerie Queen", 1590-1596). Рыцарь Гийон воплощает самообуздание. Он уничтожает колдунью Акразию и ее "Дворец блаженства".
235
3 ... "История Библии Стэкхауза. - Речь идет о книге богослова Томаса Стэкхауза (Stackhouse, 1677-1752), вышедшей в 1737 г.
4 ...волшебница вызывала из земли Самуила... - По Библии (1-я книга Царств, 28), волшебница из деревни Эндор по просьбе древнеизраильского царя Саула вызвала из-под земли тень пророка Самуила, и тот предрек ему гибель.
5 Святой Георгий - мученик христианской церкви, считался покровителем Англии. Из древних мифов на него перенесена легенда о герое, который убивает дракона и спасает царскую дочь, предназначенную ему в жертву.
6 Милый маленький Т. X. - "Торнтон Хент - мое любимое дитя", как говорит о нем Лэм в стихотворении "К Т. П.-Х.". Отец этого ребенка - Ли Хент (см. с. 221, примеч. 66).
7 ...преследующих его фантазиях... - выражение Шекспира из трагедии "Макбет" ("thick-coming fancies", акт V, сц. 3).
8 Горгоны и гидры ...рассказы о Келенб и гарпиях... - Перечисляются чудовища древнегреческих мифов. У гидр много голов и змеиное туловище, у химер - голова льва, туловище козы, хвост дракона. Келено в "Энеиде" Вергилия (III, 211-258) - "из гарпий величайшая", как она говорит о себе.
9 ... среди Вестморлендских холмов... - Вестморленд - одно из северных графств Англии, расположенное в гористой местности.
10 Хелвеллин - самая высокая гора Вестморленда.
" ...чертоги Кублы-хана... Альф, священная река... - образы из незаконченного стихотворения Кольриджа "Кубла-хан" (1816), где он описывает собственные бредовые видения в опиумном сне. Альф - созданная фантазией автора река, как бы объединившая Нил и Алфей (в Греции), которые, по представлениям древних, часть пути совершали под землей (Нил) и под морем (Алфей). "Абиссинская дева", гора Абора (тут у Лэма описка) названы Кольриджем там же.
12 Барри Корнуолл - см. с. 216, примеч. 28.
13 Ино Левкотея - дочь мифического основателя Фив Кадма. Она воспитала бога виноградарства Диониса, сына Зевса от смертной Семелы. Ревнивая Гера навлекла безумие на мужа Ино Атаманта, который убил их сына Леарха. Спасая от Атаманта второго сына - Меликерта, Ино бросилась с ним в море; они стали морскими божествами: Ино - Левкотеей, Меликерт - Палемоном.
14 ... дворца в Ламбете. - Подразумевается одно из наиболее старинных сооружений Лондона, резиденция главы англиканской церкви, архиепископа Кентерберийского.
15 ...ускользающих нереидах... – Нереиды - в греческой мифологии, морские нимфы, дочери морского божества Нерея.