Глава IV
Борьба за использование «физиологических» альманахов. «Французы в их собственном изображении» — крупнейшее собрание физиологии. Особенности передовой альманашной физиологии начала 40-х годов. Отказ от сатиры; его причины и результаты. Разработка антибуржуазной темы.
Борьба прогрессивных писателей и художников с литераторами «золотой середины» за любимый массами жанр «физиологического» очерка с большой наглядностью обнаруживается на страницах альманахов 40-х годов.
Орлеанистские литераторы выступают в этот период с самостоятельными альманахами. Достаточно вспомнить в качестве примера два вышедших один за другим очерковых опуса Жанена — «Зима в Париже» и «Лето в Париже» 1, чтобы иметь представление о произведениях подобного рода.
В своем описании Парижа 40-х годов Жанен резко расходится с демократической физиологией. Участники оберовской «карманной» серии и передовые сотрудники лучших альманахов видели в гизотистском Париже полицейский террор, коррупцию всего государственного и административного аппарата, хищничество финансовой аристократии, грубый эгоизм, пошлость и моральную развращенность окружающей трон буржуазии, продажность прессы, страшную эксплуатацию масс. Жанен слагает дифирамбы Гизо, Тьеру, Луи-Филиппу, с энтузиазмом описывает Париж богачей, вскользь, барски-снисходительно упоминает о «Bоn peuple» и его нуждах.
Наряду с этим в 40-е годы можно наблюдать снижение требований к жанру нравоописательного очерка со стороны литераторов умеренного, буржуазно-республиканского направления.
1 J. Janin. Un hiver a Paris;.L'Ete a Paris. P., dinner, 1843.
230
Так, известный журналист, хроникер «Насьональ» — Форг (псевдоним Олд Ник) в 1843 г. совместно с Гранвилем издал альманах «Неприятные мелочи человеческой жизни» 2, сводивший задачу физиологии к фарсовому бытописательству. Блестящая юмористическая изобретательность Гранвиля в значительной степени теряет здесь свою силу, из-за примитивности литературного текста, которому вынуждена была сопутствовать иллюстрация. Однако тот же Гранвиль в составленном им самостоятельно сборнике сатирических рисунков с текстом — «Иной мир»3, рассказывая о «физиологических превращениях» племянника Робера Макэра доктора Пуффа, несмотря на фантастический колорит книги, во многом родственен демократическим «карманным физиологиям».
В условиях резкого углубления политической реакции, которой правительство банкиров отвечало на восстание Бланки и стачки 1840 года, становилась невозможной организация больших целеустремленных демократических альманахов типа «Революционного Парижа» или даже серии Бешэ. Правда, Паньер, переиздавший в 1838—1840 гг. сборник Гийомена, в начале 40-х годов стал выпускать «Французский народный альманах», позднее слившийся с «Альманахом демократической Франции» 4. Здесь печатались выдержки из органа демократических республиканцев — «Реформ», парламентские речи Ледрю Роллена, статьи Распайля, Г. Кавеньяка, Луи Блана, Этьена Араго и др., памфлеты Корменена, а также публицистика, стихи и проза: М. Альтароша, Ф. Пиа, Л. Бастида, Л. Фесто, П. Лашам-боди, Беранже, А. Клера, М. Деборд-Вальмор, Ф. Одебрана, А. Эскироса, А. Монье и т. д. Интересно отметить, что в этих альманахах публиковались карикатуры Домье, Травьеса и др., заимствованные из «Шаривари» или из «физиологических» изданий Обера. Установить с точностью общее количество выпусков указанных альманахов нам не удалось. Кроме перечисленных здесь сборников, республиканские издательства тех лет, по всей очевидности, публиковали и другие аналогичные опусы. Интересные сведения сообщает по этому вопросу о своих «Письмах из-за границы» П. В. Анненков. («Отечественные записки», 1842, т. XX, кн. 2). Характеризуя «Almanach populaire» как издание, «где в коротеньких статьях приведены факты разных бедствий, нужд и требований бедного класса», он пишет: ...успех ,,Альманаха" произвел огромную фамилию политических альманахов под разными заглавиями: альманах владельцев, мастеровых, честных людей, и проч. Все эти книжечки блистают за стеклами книгопродавцев, развернутые часто на самых жарких своих страницах, и филиппика таким образом против порядка вещей зароняется в душу проходящего невольно почти...».
2 Petltes miseres de la vie humaine par Old Nick et Grandville P., H. Fournier, 1843.
3 Un autre monre Transformations, visions, incarnations, ascensions, locomotions, explorations peregrinations, excursions, stations. Cosmogonies, (antasmagones, reveries, folatreries, faceties... Metamorphoses, zoomorphoses, lithomorphoses, metemps'ychoses, apotheoses et aul-ies choses, par Grandville. P., H. Fournier, 1844.
4 «Almanach populaire de la France», 1842, 1843, 1844;«Almanach de la France demo-Jratique», 1845.
231
Оба названные издания, очевидно, близкие к газете «Реформ» и выходившие при участии известных левореспубликанских политических деятелей и прогрессивных писателей, наряду с политическими статьями, печатали также беллетристический материал, в частности, очерки. Так, например, в первом из альманахов можно обнаружить чрезвычайно интересный вариант макэриады, принадлежавший Жаку Дюпре. В разгаре своих приключений Робер Макэр и Бертран попадают на необитаемый остров. Макэр тотчас же объявляет остров своей собственностью и превращает Бертрана в раба. Хозяин сытый и довольный греется на солнышке, работник трудится без устали и еле зарабатывает на пропитание. В ответ на жалобы Бертрана, вероломный друг читает ему лекции по «политической экономии», доказывающие незыблемость собственнического строя, и обвиняет Бертрана в революционном бунтарстве. Но вот напавшие на остров корсары увозят Робера Макара, и Бертран, получив в свои руки орудия производства, начинает процветать без хозяина.
232
Только вернувшись в Европу и встретившись с Макэром, он снова становится жертвой эксплуатации. «Не говорите же нам, — пишет автор, — что праздный кормит труженика, богатый бедного, предприниматель рабочего» 5.
Однако альманахи подобного типа, рассчитанные, по всей вероятности на рабочего читателя, носили в целом политико-просветительный и научно популярный характер, были невелики по размеру, издавались небольшим тиражом, постоянно подвергались конфискациям и другим цензурным пре следованиям.
Некоторые из участников «физиологического» течения 40-х годов как например, М. Альтарош, Ф. Пиа, А. Клер, М. Экар и др., сотрудничали также у Паньера. Но, в силу сложившихся к тому времени политических и цензурных условий, большинство демократических литераторов и журналистов вынуждено было широко использовать «легальную» трибуну популярных очерковых альманахов, выпускавшихся различными издательствами.
Французские нравоописательные альманахи 40-х годов, объединявшие большое количество очерков и очеркистов, дают возможность проследить соперничество между различными внутрижанровыми тенденциями и обнаружить стремление лучших авторов к упрочению традиций физиологии в ее наиболее серьезном общественно-актуальном плане.
В этом смысле интересен издававшийся в 1842—1843 гг. Поль де Коком двухтомный альманах «Великий город» 6. Большинство очерков было написано здесь самим Поль де Коком. Остальные принадлежали Бальзаку. Ф. Сулье, Э. Бриффо, Л. Куайльяку и ряду других авторов. Иллюстраторами являлись Домье, Гаварни, Гранвиль и др.
Белинский положительно оценивал в 40-е годы Поль де Кока как очеркиста. В рецензии на русский перевод «Физиологии женатого человека». встреченный в штыки группой Булгарина, Белинский хвалил ее автора — Поль де Кока — за остроумие, живость и верность «природе».
Очерки Поль де Кока, опубликованные им в альманахе «Великий город», тоже по своему хороши. Здесь, как и в своих лучших романах, он описывает «легко и верно», по выражению «Шаривари», превосходно знакомый ему мирок парижских мещан и ремесленников.
Кроме того, очерки популярного французского романиста, как уже отмечалось выше, имели значительные преимущества перед его романами.
5 См. «AImanach populaire de la France», 1844.
6 La Grande Ville; nouveau tableau de Paris comique, critique et philosophique, pai Ch. Paul de Kock. Illustrations de Gavarni, Victor Adam, Daumier, d'Aubigny, H. Emy etc Paris, au bureau central des publications nouvelles, 1842—1843, 2 vol.
233
Сохраняя динамичность изложения, живость диалога, свежесть бытовых сцен, колоритность народной разговорной речи и «простонравный» юмор, свойственный лучшим страницам его крупной прозы, Поль де Кок в нравоописательной миниатюре 40-х годов полностью отбрасывает портившую его романы искусственную приключенческую интригу и характерную для них гривуазность.
Вместе с тем, в очерках Поль де Кока из «Великого города» чувствуется значительно большая смысловая собранность по сравнению с его «Картинками нравов» 1825 года. Наряду с грациозными, не лишенными наблюдательности, но незначительными по содержанию юмористическими набросками о новинках парижской торговли и промышленности, в новом альманахе Поль де Кока шире представлена и глубже, чем в 1825 году, освещена тема народного быта. Очерки Поль де Кока 1842—1843 гг. «Чердаки», «Ночлежка», «Трущобы и мышеловки», «Прачки», «Розничная продажа утешения (продавцы водки)», «Семья из народа» и др. по силе и выразительности показа народной нужды и ужасного положения парижских пролетариев сближаются с новым социальным направлением французской литературы, о котором говорил Энгельс, и напоминают лучшие страницы «Парижских тайн» Эжена Сю.
Однако очерки Поль де Кока в «Великом городе», как и его «Физиология женатого человека», живые, яркие, близкие к национальной демократической традиции жанра и, пожалуй, больше всего к Ретифу де ла Бретонну, все же оставались только правдивыми зарисовками маленьких кусочков жизни, эскизами, лишенными каких-либо обобщений. Ф. Сулье, Э. Бриффо и другие участники республиканских изданий 30-х годов, имевшие опыт в области общественно-политической сатиры, придя в «Великий город», пытались отточить и расширить своими очерками передовую идейную тенденцию альманаха. Большая заслуга в этом принадлежит лучшему из его иллюстраторов — Домье. С ограниченной бытописательной манерой Поль де Кока решительно расходился и Бальзак, поместивший в его сборнике лучшую из своих социально-политических физиологии — «Монографию о парижской прессе».
Во французской литературе и публицистике 30—40-х годов обсуждение вопроса о состоянии национальной прессы и ее роли в общественной жизни страны проходило необычайно горячо и не могло не превратиться в дискуссию. Мы уже знаем, что Жанен, выражая мнение своего лагеря, выступил на страницах популярного альманаха «Французы» с апологией орлеанистской прессы.
234
Демократическая очеркистика Июльской монархии занимала в этом споре воинствующую позицию. Не только обе газеты Филипона, но и многочисленные альманахи, сборники, альбомы того времени широко использовались передовыми литераторами, журналистами и художниками для выступлений против буржуазной печати. Только в «Сто одном Робере Макэре» этой теме посвящено три острых сатирических очерка. В 1841 г. появилась написанная анонимным автором специальная «Физиология прессы» 7.
Эта книжечка, вышедшая в «карманной» серии издательств Ленэ и Обера, содержит очень обстоятельную характеристику крупнейших парижских газет и их ведущих сотрудников. Автор «Физиологии прессы» тоже не питает никакого уважения к правительственной периодике, к «этим клочкам бумаги», которые называют себя «органами общественного мнения». По своим политическим взглядам он принадлежит, очевидно, к умеренным республиканцам, так как выше всех других газет ставит «Насьональ». Неизвестный автор физиологии называет журналистов по именам, не стесняется говорить о них едкие и неприятные вещи. Но ему не хватает глубины мысли и уменья обобщать факты. И все же «Физиология прессы» 1841 г. — остроумная книжка, ценный справочник для читателя, интересующегося биографиями французских журналистов и историей газетного дела во Франции 30—40-х годов.
Как известно, Бальзак уже во второй части «Утраченных иллюзий», вышедшей в 1839 г., шире и глубже своих современников поставил вопрос о нравственном разложении буржуазной журналистской среды и показал настоящих хозяев прессы — спекулянтов и капиталистов, подлинных «министров литературы». Перенесение действия романа в обстановку Реставрации не обмануло читателей. Художественный памфлет Бальзака вызвал злобную контратаку со стороны реакционных журналистов, возглавляемую Жаненом. Страсти еще больше разгорелись после появления «Монографии о парижской прессе» (1843), написанной Бальзаком для альманаха «Великий город».
Первый из пяти выпусков, составлявших «Монографию», вышел 21 января 1843 г., а уже через месяц, 20 февраля Бальзак подвергся крикливым и злобным нападкам того же Жанена на страницах «Журналь де Деба». Жанен пытался унизить Бальзака как человека и художника, обвинял «злосчастного монографиста» в том, что тот якобы стремится свести личные счеты с обидевшими его критиками, бессовестно чернит отечественную прессу для удовлетворения своего мелкого тщеславия и «слепой досады». «...Господин Бальзак просто болен, — издевательски писал Жанен, — он ...до крови кусает читателей..., грязными, давно не стриженными ногтями, он сдирает кожу с персонажей, которых сам же выдумал...» 21 февраля представителю орлеанистской печати ответил «Корсэр». Республиканский листок решительно брал под защиту автора «Монографии», «писателя огромного достоинства», и называл выступление популярного фельетониста «Деба» «чудовищной смесью грубости, оскорблений и кабацкого жаргона».
7 Physiologic de la Presse. Biographie des Journalistes et des journaux de Paris et de la province. P., Jules Laisne; Aubert et 0ie, 1841.
235
По мнению анонимного критика из «Корсэр», «бешеный гнев» создателя «Гильотинированной женщины» был вызван справедливостью упреков Бальзака.
Вскоре в спор о Бальзаке, продолжавший разгораться во Франции, вмешался Теккерей. Более вежливо, чем «Корсер», но не менее решительно, Теккерей возражал «чемпиону французской прессы» - Жанену, отстаивая Бальзака как большого художника, чье творчество «сливается с традициями народа». Английский писатель не считал критику Бальзака ни субъективной, ни предвзятой и свою большую статью посвятил пересказу содержания «Монографии» и характеристике ее наиболее удачных сатирических приемов 8.
Шум, поднятый вокруг бальзаковского памфлета, нашел отклик даже в консервативном русском журнале «Библиотека для чтения» (1843, № 2), который, впрочем, присоединился к мнению Жанена и называл «Монографию о парижской прессе» — «собранием пасквилей на всех тех, кто насмехался над тридцатилетней женщиной и ее изобретателем».
«Монография о парижской прессе» — вершина в развитии сатирической французской физиологии. Ее название свидетельствует о намерении автора всесторонне осветить избранную тему. Подзаголовок («Выдержки из естественной истории двуруких в обществе») говорит о том, что Бальзак сохранил обычные для физиологического очерка шутливые параллели с биологией.
Как того требовала жанровая специфика, произведение Бальзака состоит из ряда небольших главок, каждая из которых содержит детализированную характеристику одного из типов журналистской среды. Наглядности этих характеристик чрезвычайно способствуют блестяще выполненные Бальзаком пародии на всевозможные виды публикаций парижских газет. Каждая главка завершается «аксиомой» — краткой сатирической сентенцией, подводящей итог авторской мысли.
Художники Домье, Адам, Эми украсили памфлет Бальзака острыми карикатурами, в которых современные литераторы могли легко узнать самих себя.
Автор «Утраченных иллюзий» и здесь рассматривает газетный мир французской столицы прежде всего в аспекте господствующей в нем стихии буржуазной журналистики. Именно этим объясняется скептическое определение всего отряда парижских журналистов термином «gendelettres», который Бальзак откровенно производит от слова жандарм («comme gendarme»). Горькая острота, не требующая комментариев.
Отряд «gendelettres», по Бальзаку, состоит из двух главных видов: публицистов и критиков. «Основной характер упомянутых видов заключается в отсутствии всякого характера, — утверждает Бальзак в вводной главке.
8 См. W. M. Thackeray. Balzac on the Newspapers of Paris. «Foreign Quarterly Review», 1843, July.
236
Они, «подобно похотливым мухам», перелетают из одной газеты в другую или тайно сотрудничают в газетах различных партий. Но это совершенно естественно, — ведь беспринципность и ренегатство свободно произрастают в позорных «условиях современной политики». Первая «аксиома» Бальзака:
«Прессу можно убить так же как народ, дав ей свободу» 9 — явный намек на псевдодемократическую сущность «либеральной» монархии Луи-Филиппа, которая объявила себя «лучшей из республик».
Общая оценка деятельности буржуазных публицистов в условиях Июльской монархии у Бальзака крайне пессимистична. Во времена Руссо и Монтескье, говорит он, публицисты были первоклассными писателями, идейными вождями, способными на большие обобщения. Теперь — это дешевые писаки, занятые скоропреходящими злободневными пустяками.
9 Н. de Balzac. Monographic de la Presse parisienne, CEuvres completes, t. XXI. P., Calmann Levy, 1879, p. 366. В дальнейшем страницы этого издания будут указываться в тексте.
237
Стоит только какому-нибудь прыщу выскочить на поверхности политического тела, - пишет Бальзак, - как публицист его тотчас же раздирает, заставляет кровоточить и извлекает из этого книгу, которая является простой мистификацией.
Журналисты — первый подвид породы публицистов — делятся, по Бальзаку, на несколько разновидностей. Вот сатирические «портреты» некоторых из них. Директор — главный редактор — владелец — управляющий. Это «публицист, который ничего не пишет», «способный на все, так как он ни к чему не способен». Но подчиненные создают хозяину славу «гиганта мысли». Благодаря влиянию своей газеты, он имеет возможность стать кем угодно: государственным советником, директором театра, но обычно предпочитает оставаться тем, кем он есть «привратником славы, трубачом спекуляций, поваром избирательной кухни» (367). Честные и идейные, влюбленные в свое ремесло собственники газет — редкое исключение. Как правило — это крупные спекулянты и политические авантюристы. Подобно современному правительству, на которое они сами иногда нападают, журналисты этой категории жадны и консервативны.
238
Они боятся всякого прогресса мысли, окружают себя посредственностями, позволяющими им делать газету по дешевке.
Вторая разновидность журналиста — тенор, т. е. составитель передовиц, тех злободневных словесных «бутербродов», которыми «публичный листок» ежедневно потчует своих подписчиков. Автор передовиц уверен в том, что именно он направляет общественное мнение и, как тенор в театре, делает сборы газете. Но на деле — газетный «тенор» всецело зависит от владельца издания — работодателя и от абонентов, вносящих подписную плату. Зло и скорбно говорит памфлетист о тирании обывательской массы, которая не терпит в прессе смелой аналитической и обобщающей мысли, способной нарушить рутину мещанского сознания. Сенсационная передовица, появления которой жадно ждет обыватель, по существу, не что иное как подкрашенная «китайская тень» его собственных куцых взглядов. Задача тенора в том, чтобы «обожествлять мысли» (362) подписчиков, и «марать бумагу» (371) с выгодой для хозяйской кассы. Такая работа постепенно убивает всякое дарование, умерщвляет идеи, уничтожает индивидуальный стиль. От ее пошлого однообразия «тенор» наживает себе «мозоли на мозгу» (371), начинает довольствоваться несколькими привычными штампами. Ему необходим только один талант — уменье писать «по-иезуитски» (371), с помощью темных, запутанных фраз лавировать в политическом лабиринте и втираться в доверие читателя.
В этой главе Бальзак с особенно блестящим остроумием и необычайной точностью сатирической имитации, восхитившей Теккерея, пародирует передовицы крупнейших парижских газет. Вымышленные «цитаты» сопровождаются едкими комментариями автора «Монографии», в которых он высмеивает трескотню парижских «теноров», раздувающих пустячные или вовсе не существующие факты с целью привлечь внимание публики, издевается над низкопоклонным «патриотизмом» Деба, купленным на правительственную субсидию, откровенно намекает на то, что Тьер чрезвычайно ловко вербует «теноров» для властей.
Пресса вовсе не так свободна, как можно вообразить, судя по нашим лозунгам «свободы печати», - утверждает Бальзак. К своему стыду, она свободна только в том, чтобы бить слабых.
Редактор хроники и рекламы — «прислуга за все», «домашняя кошка» газеты. Он получает от хозяина ежемесячную плату и потому зависит от него вдвойне.
Раздел под названием «Публицист-проходимец» позволяет Бальзаку разоблачить мошенничества парламентских репортеров, умеющих с помощью целой сети хитрых уловок поднять значение речи своего депутата и, наоборот, обесславить, унизить оратора враждебной партии, «аннулировать» эффект его выступления.
Самый прочный тип газетного мирка — журналист-политический деятель (второй подвид публициста со многими вариантами).
239
Каждый орган периодической печати имеет своего «политического пророка» (384), т. е. покупает услуги какого-нибудь депутата или известного общественного деятеля. Этот человек часто не способен был бы руководить даже общественной уборкой мусора, но тем храбрее берется он представлять политическое лицо газеты. «Чем ничтожнее политический деятель, тем он больше подходит для роли Великого Ламы газеты», гласит беспощадная бальзаковская «аксиома» (384).
Есть также публицист-пустомеля. Его специальность — популяризация (у Бальзака - вульгаризация) современных политических, социальных и философских проблем. «...Публицист-вульгаризатор распространяет идеи, взятые из лоханки общих мест... Его статьи как пустой погреб. Это глубоко, но там ничего нет» (391). «Пустомеля» - бог буржуазии, ибо он вполне отвечает уровню своего читателя. Особенно ценятся «пустомели» из «Деба» — «любимцы властей» (392). «Аксиома» для публицистов: «Чем меньше идей, тем выше поднимешься» (392).
Публицист с портфелем — «кумир Бэотии либеральной эпохи» (393) — популярный лектор Сорбонны или Коллеж де Франс, которому почитатели приписывают создание новых философских и политических систем, хотя у него нет других взглядов, «кроме тех, что угодны министру» (393).
Не менее безжалостно представлены в «Монографии» типы парижских критиков: молодой белокурый критик, т. е. критик-новичок — воплощение наглости и безграмотности; критик-хулитель, который ничего не читает, повторяет мысли своей любовницы и тем строже судит об авторах; критик-балагур, прикрывающий собственную тупость вечными шуточками, критик-подпевала или иначе критик-кретин — заведующий отделом официальных похвал; великий критик, даже комплименты которого опасны для писателя; утонченный критик-эвфуист, способный галантно задушить автора под перинами своих рыхлых, ватных фраз; лихой браво бульварной прессы — наемный убийца литературных репутаций; самый блестящий и самый пустой из критических «пачкунов» (409) — фельетонист и т. д. Вся эта армия суетится на «публичной площади литературы» (417), движимая инстинктами мелкого честолюбия, карьеризма и стяжательства.
Бальзак беспощадно разоблачает мнимое могущество буржуазной печати, показывает ее несамостоятельность, продажность, полную зависимость от биржи и орлеанистского правительства. Он подходит к своей теме гораздо смелее, резче, глубже, чем автор «карманной» «Физиологии прессы» пли, например, Леон Гозлан, написавший очерк о прессе для «Беса в Париже». «Монография» Бальзака резко контрастирует также с написанной в манере сценического памфлета комедией Дельфины Жирарден «Школа журналистов» (1839), наделавшей тогда много шума во Франции и за ее рубежами. Эта пьеса не лишена наблюдательности и литературного блеска, но писательница ограничивается здесь морализаторской критикой развращенности журналистов, выступает в защиту «жертв прессы», людей, погубленных якобы газетными остроумцами ради личной мести, выгоды или просто для красного словца. Кстати, среди «подзащитных» автора находим министра Июльской монархии и его тестя-банкира.
240
Интересно, что Бальзак, беспощадно критикуя наряду с правительственной прессой органы легитимистской и буржуазно-либеральной оппозиции, положительно оценивает в своей «Монографии» демократические газеты. Именно в них, по мнению памфлетиста, можно встретить идейных. принципиальных, действительно талантливых журналистов. С особенной симпатией упоминает он о левореспубликанских сатирических листках, называя их «солью журнализма». Эта тенденция в оценках Бальзака была прекрасно понята современниками. Не случайно «Корсэр» в рецензии на «Монографию» утверждал, что он не принимает на свой счет авторской критики. Веселая, остроумная, бесконечно едкая, пестрящая забавными каламбурами и меткими неологизмами, безжалостно ранящая врага «Монография о парижской прессе» написана в духе боевой демократической публицистики тех лет. По своему общему тону, она, несомненно, связана с памфлетами Бальзака 1831—1832 гг., помещенными в газете Филипона.
Расхождения между очеркистами различных лагерей обозначились и в серии Кюрмера — «Французы в их собственном изображении» 10 — наиболее раннем и самом последовательном в своей физиологической тенденции альманахе рассматриваемого периода.
Известный парижский книготорговец и литературный коммерсант Кюрмер, издававший книги всевозможных сортов вплоть до дешевых выпусков Евангелия, стремился прежде всего, как и Ладвока в 30-е годы, « материальному успеху своего начинания. В подборе авторов и тематики «Французов» Кюрмер руководствовался, главным образом, запросами широкой читательской аудитории и популярностью того или иного сотрудника. Опытный книгоиздатель, он отдавал себе отчет в росте влияния «социальной» темы на литературу тех лет. Поэтому в его альманах был приглашен Бальзак, а также многие литераторы и журналисты из филипоновских газет и демократических сборников 30-х годов. Однако эта группа не составляла численного большинства в коллективе «Французов» и дополнялась авторами самых различных социально-политических сфер и литературных направлений, а частично, и случайными для искусства людьми 11.
10 Les Francais peints par eux-memes. Encyclopedic morale du XIX-e siecle. P., L. Curmer, 1840—1842, 8 vol.
11 Всего в восьмитомном альманахе «Французы в их собственном изображении», состоящем из 254 очерков, приняли участие 137 авторов. Привожу именной список в алфавитном порядке: A. Achard, Etienne Arago, Jacques Arago, d'Arlincourt, Altaroche, Ancelot, Andreas, Anglemont, Anonyme, M. d'Anspach, Eugene Auhert. P. Audebrand, J. Augier, H. Auger, E. Avond, iM. Aycard, iBalzac, J. iBard, Eugene Bereste, Bawr, Roger de Beauvoir, P. Bernard, C. Bernay, L.-A. Berthaud, Billioux, E. Blaze, Petrus Borel, E. Brit-fault, Brisset, Raymond Brucker, Cerfberr de Medelsheim, Chaudes-Aigues, Aug. Chevalier, A. de Circourt, A. Cler, L. Colet, F. Coquille, Cordellier Delanou, L. Couailhac,- M. de Courchamps, A. de Courcy, G. Cournand, G. d'Alcy, E. Dauriac, A. Dauvin, S. David, L. Delatre, G. Delmas, Taxile Delord, A. Delrieu, A. Des Essarts, A. Dubuisson, A. Durai, E. Dufour, A. Dumas, B. Durand, Ch. Durand, A. Durantin, P. Duval, Ecarnot, M. d'Espil-ly, F. Fertiault, A. Fremy, Ch. Fries, M. de Flassan, Eugenie Foa, V. Gaillard, Th. Gautier, L. Gozlan, F. Guichardet, Eugene Guin.ot, Hilb'ert, A. Jadin, J. Janin, R. de La Barre, F. de Joncieres, L. Jousserandot, A. Karr, Poul de Kock, E. de La Bedollierre, A. Lecberc, Augus-te de Lacroix, J. Ladimir, A. de Laforest, G. La Landelle, La Rivalliere Franehdorfr, J. La-valiee, Ed. Lassene, G. de Lavigne, A. Legoyt, S. de Longueville, Lorentz, H. Lucas, M. Marc, J. Mainzer, A. Marie, Martin (J. des Basses-Alpes), B. Maurice, Mery, Molery, H. Monnier, Christophe Moreau, F. Mornand, Gerard de Nerval, A. Nettement, Ch Nodier, Eugene Nus, Nyon, Old-Nick. Ornano, Ed. Ourliac, Noel Parrait, Perlet, R. Perrin, J.-J. Pre-vost, F. Pyat, A. Rabut, August Ricard, Elias Regnault, H. Rolland, Ch. Romey, H. de Ro-milly, Roseval, Ch. Rouget, L. Roux, Alberic Second, F. Soulie, Tegoumi-Niho-Touka, h. Texier, Timon, Tissot, Eugene Valbezen, F. Valrine, Viel-Castel, E. Villemin, M. Waldor, F. Wey.
241
Уже рассмотренное выше предисловие Жанена к первому тому «Французов» свидетельствовало о реакционности теоретической установки издания, что отражено в целом ряде опубликованных здесь очерков буржуазно-охранительной, орлеанистской ориентации.
242
Спекулируя на возраставшем успехе жанра, очеркисты правительственного лагеря использовали «физиологическую» технику для того, чтобы влиять на читателя в наиболее актуальных вопросах современной общественной жизни и политики. Чрезвычайно характерны в этом отношении выступления на страницах альманаха Кюрмера самого Жанена. Пользуясь социально-педагогической устремленностью физиологического очерка, Жанен пытался приспособить его для популяризации авторитета «короля-гражданина». Однако его очерк «Король», посвященный почтительному описанию государственной деятельности Луи-Филиппа и его идеализированной «нравственной физиономии», — псевдофизиологическая фальшивка, далекая не только от социально-исторической типизации, но и от простого портретного сходства. Жаненовский Луи-Филипп — вымышленная фигура орлеанистского плаката: мудрый, мужественный, трудолюбивый государь, возведенный на престол свободным волеизъявлением народа.
Учитывая трудность реабилитации «короля-груши», опозорившего себя к тому времени двенадцатилетним грабительским хозяйничаньем в стране, ненавидимого народом и бесповоротно скомпрометированного республиканской карикатурой, Жанен прибегает к самым дешевым и навязчивым агитационным приемам. Стремясь, в первую очередь, подкупить буржуазного читателя, он окружает Луи-Филиппа ореолом всех мещанских добродетелей: чадолюбия, супружеской верности, домовитости, христианского стоицизма. Даже слишком хорошо известную современникам жадность Луи-Филиппа к деньгам, его грязные махинации с наследством принца Конде, его связи с биржей Жанен истолковывает как одно из главных достоинств «первого буржуа нации», который раньше всех в своей стране понял, что «для того чтобы стать значительным человеком в современном обществе, нужно прежде всего обладать крупным состоянием» и т. п.
В своем усердии на службе орлеанскому дому Жанен смехотворно сочетает «высокий» стиль, испещренный мифологическими образами, с языком лавки. Сравнивая Луи-Филиппа, оплакивающего смерть сына — герцога Орлеанского, с благородным старцем Приамом, автор «Физиологии короля» агитирует, вместе с тем, за удовлетворение новых денежных требований Луи-Филиппа и уверяет читателей, что никто другой не смог бы лучше управлять Францией «за такую цену» 12.
Руководящая верхушка издания «Французов» — этой «моральной энциклопедии XIX в.» — очевидно, хорошо понимала необходимость заплатить дань «народной» проблематике, привлекавшей в 40-е годы всеобщее внимание. Жанен в той же «Физиологии короля» называет серию Кюрмера «народным Версалем» и сам обращается в очерках «Гризетка» (т. I), «Парижский гамен» (т. II) и др. к демократической теме.
12 J. Janin. Le Roi, «Les Francais», t. V, p. C.
243
Характерная для Жанена тенденция к лакировке буржуазной действительности приобрела покровительственный, официально-оптимистический оттенок в физиологиях «народных» типов. Нарисованные им фигуры «благородной героини мансард» — гризетки и «короля парижских улиц» — гамена, слащавы, антиреалистичны, оторваны от живой социальной среды.
Чрезвычайно характерны в этом смысле также два больших цикла очерков Моро-Кристофа: «Заключенные» и «Бедные» («Физиология нужды»). Моро-Кристоф, инспектор парижских тюрем, в очерках о заключенных не только позволяет себе некоторую либеральную критику существующей пенитенциарной системы, но и вдается в своеобразную филантропическую «социологию». «Нужда, - пишет Моро-Кристоф, — не является матерью преступлений и если она становится преступной, то это следствие той аморальности, которая... роднит ее с богатством и праздностью». «Громадное количество пролетариев» среди заключенных и каторжан, по его словам, объясняется численным преобладанием пролетариата во французском обществе. «Пропорционально численности пролетариата, — говорит Моро-Кристоф, — и честных людей больше среди пролетариата, чем среди патрициев».
Демагогический смысл заигрываний представителя орлеанистской администрации с «бедным классом» особенно ясно обнаруживается при характеристике автором типов «политических заключенных». Этот раздел «физиологического» обзора преступности во Франции, предпринятого Моро-Кристофом, представляет собой откровенный и злобный пасквиль на освободительное движение эпохи Июльской монархии. Обвиняя «всех политических злоумышленников» в низком карьеризме, в стремлении каждого из них «стать 'королем, императором, первым консулом, или просто подняться выше, обогатиться за счет ограбления других», Моро-Кристоф очень сдержанно, однако, отзывается о бонапартистах и легитимистах. Все свое негодование Моро обрушивает на республиканцев; он перечисляет все «преступления» республиканских «убийц» против «нации», называет «заговорами» восстания 1834 г. в Париже, Лионе, Сент-Этьене, Люневиле, Абуа, и всецело одобряет жестокую расправу властей с арестованными повстанцами 13.
Второй цикл «документальных» очерков Моро-Кристофа не менее характерен для буржуазно-либеральной демагогии автора и его псевдонаучного социологизирования. Признавая наличие связи между возрастающим обнищанием масс и ростом промышленности, Моро считает, однако, «материальные» причины второстепенным фактором пауперизации.
13 См. Moreau-Christophe. Les Detenus. «Les Fran^ais», t. IV, 1841, p. 9, 42—44.
244
Единственно правильное объяснение тяжелого экономического положения народа и современных социальных конфликтов, по его мнению, может дать лишь религиозная доктрина. Благополучие народов и наций, согласно концепции Моро, обеспечивается высоко развитым религиозным чувством. «Добродетельный народ никогда не бывает бедным, — заявляет Моро. — Если он становится бедным, значит он перестал быть добродетельным». Только порок может стать нищим. Конкретные причины современной нищеты сотрудник Кюрмера видит в «лихорадочно возрастающих потребностях бедняков», в «пожирающей их ненасытной жажде наслаждений».
Орлеанистская псевдореалистическая «физиология» не проходила и мимо темы рабочего класса, пытаясь использовать ее в целях буржуазно-охранительной, антиреволюционной пропаганды. Таков, например, очерк журналиста правительственной ориентации Бриссе — «Парижский рабочий», помещенный в последнем томе «Французов».
Разыгрывая филантропа и либерала, Бриссе рисует сусальную, пряничную фигуру парижского «пролетария», чье счастье якобы заключается в «непрестанном труде и подчинении законам». Бриссе вскользь упоминает о промышленных кризисах, вызывающих безработицу, о стычках между пролетариями и предпринимателями, т. е. о фактах, скрывать которые в 1842 году стало уже невозможным.
14 См. Moreau-Christophe. Les Pauvres. «Les Fran^ais», t. IV, p. 102, 128.
245
Но наряду с этим автор реакционной кюрмеровской физиологии беззастенчиво искажает события классовой борьбы и их подлинные причины; он назойливо пытаете»? доказать читателю, что реальных поводов для недовольства рабочих орлеанским правительством не существует и что всему виной «вредное» влияние оппозиционной литературы, республиканских «агентов-провокаторов» и т. п. В целях «мирного» разрешения конфликта между пролетариатом и буржуазным обществом Бриссе предлагает ввести прежде всего «суровое религиозное воспитание» и «дисциплинирующую армейскую службу» для рабочих 15.
Новаторская, положительная роль сборника «Французы в их собственном изображении», завоевавшая ему первое место среди французских ^«физиологических» альманахов начала 40-х годов, заключалась, прежде всего, в попытке «монографического» изображения всех общественных сфер современной Франции в полном национальном объеме. Вопреки узко-парижской тематике большинства других альманахов эпохи Июльской монархии и «карманных физиологии», издание Кюрмера в трех специальных томах под названием «Провинция» рисует все департаменты страны с их природой, экономикой, занятиями и нравами трудящегося населения, этнографическими и фольклорными особенностями. По полноте реалистического изображения трудовой народной Франции сборник Кюрмера не имеет себе равных во французской нравоописательной литературе 30—40-х годов. Это отмечала «Шаривари», называя альманах Кюрмера в рецензии на его первые выпуски «полной картиной французских нравов», «памятником современной эпохи» и т. п. (6. VI. 1840 и др.). Несравненно слабее основного текста «Французов» был бесплатно рассылавшийся подписчикам этой серии сборник юмористических очерков «Призма». Однако и здесь можно обнаружить ценные публикации, которые будут использованы нами в дальнейшем анализе изданий Кюрмера.
Именно эти качества завоевали «Французам» симпатии передовых русских современников. «Отечественные записки», начиная с 1841 г., систематически сообщали своим читателям о появлении отдельных выпусков серии Кюрмера в лавке петербургского книгопродавца Исакова. Белинский, видевший одну из основных задач русского реалистического очерка в ознакомлении читателей «с различными частями беспредельной и разнообразной России», в этой связи приветствовал инициативу альманаха Кюрмера перешагнуть заставы столицы, обратиться к изображению «общественных нравов французов вообще» 16.
Лучшие нравоописательные альманахи 40-х годов или, точнее, передовые сотрудники этих альманахов продолжали сохранять тесные связи с национально-демократической линией развития жанра от «Характеров» Лабрюейера до «Новой картины Парижа» и «Парижского музея» Юара.
15 См. Вгisset. L'Ouvrier de Paris, «Les Francais», t. V. 111 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. VIII. М., 1955, стр. 377, 377—378.
246
Особенно близкое идейно-тематическое родство, естественно, соединяло авторов серийного очерка 40-х годов с параллельно развивавшейся «карманной физиологией». Тем не менее, задачи и масштабные возможности бытописательных сборников этого периода создали почву для формирования нового, несколько обособленного вида физиологического очерка, наиболее четко сложившегося в восьмитомнике «Французов».
Своеобразие кюрмеровской физиологии заключалось, прежде всего, в ее тенденции к отклонению от сатирического жанра в сторону «серьезного», «объективного» бытописания. Указанная тенденция была двойственной по своим причинам и неоднородной по результатам. С одной стороны, она являлась фактором отрицательным, следствием трудных цензурных условий и ограничительных требований издательства17. С другой, — имела, несомненно, прогрессивное, новаторское значение.
17 О давлении Кюрмера на писавших для него авторов упоминает в тексте «Французов» М. Экар — в прошлом участник «Революционного Парижа», в 40-е годы сотрудник «Реформ». Об этом же говорили в «Призме» Л. Куайльяк, П. Беряар и др.
247
Попытка участников «физиологических» альманахов отказаться от сатирических приемов обнаруживается, в первую очередь, на буржуазной тематике.
Уже одни «Французы» содержали много десятков физиологии, посвященных «цензовому» Парижу, характеристике различных буржуазных профессий от банкира, дипломата и парламентского деятеля до мелкого ростовщика, чиновника, лавочника. Оценка буржуазии у лучших очеркистов из сборников «Французы», «Призма», «Великий город» и др., безусловно, оставалась критической. Наиболее остроумные их очерки посвящены разоблачению буржуазного быта, морали, семьи, брака, воспитания и т. д.
Герой знаменитой сатирической эпопеи Домье-Филипона Робер Макэр, умудренный собственным злачным опытом философ буржуазного «браковедения», всем другим формам супружества откровенно предпочитал современную — «un manage d'argent». Форма «денежного брака» — основной мотив критики семейной морали буржуазии в «физиологических» альманахах. «Денежный брак» отдает юных девушек в объятия распутных подагрических старцев, плодит тупость и косность парижских «menages», делает адюльтер явлением естественным и закономерным.
Известный республиканский журналист, сотрудник газет «Бон санс» и «Насьональ» Ипполит Люка в физиологии неверной жены писал: «Слово «адюльтер» произносится редко, как неприличное, но сам факт прелюбодеяния стал теперь слишком обычным... Многие женщины уверены в том, что адюльтер является венцом брака, они воображают, что их существование будет неполным, если они не сумеют, так сказать, подняться в собственных глазах от ранга жены до уровня любовницы, как к высшей ступени на лестнице страсти». Устанавливая различные социальные типы адюльтера, И. Люка утверждает, что супружеские измены являются особенностью высших классов, результатом «скуки я безделья» и, главным образом, того, что в современном буржуазном обществе «брак редко соответствует человеческим склонностям», ибо «вопрос о браке решает не любовь, а состояние»18.
Фредерик Сулье в содружестве с лучшим художником-жанристом того времени — Гаварни создал для серии Кюрмера блестящий по силе наблюдательности и сарказма очерк «Дополнительный муж», юмористически типизирующий бальзаковскую ситуацию: Нусинген-Растиньяк. Законный муж знает об измене жены, но использует существование любовника для собственного комфорта 19.
18 Н. Lucas. La Femme adultere. «Les Francais», t. Ill, p. 265—266.
19 См. F. Soulie. Le Second Mari, «Les Francais», t. IV.
248
Единственные связи в семье — денежные. Молери пишет для «Призмы» «Физиологию искателя наследства». Англемон в очерке «Кладбищенский садовник» рассказывает о том, как смерть любимого мужа становится источником обогащения для неутешной вдовы. Она использует надгробную плиту как коммерческую рекламу своего магазина.
В том же критическом плане проблему буржуазной семьи рассматривают в других альманахах Л. Гозлан, Э. Гино, Поль де Кок и др.
В унисон с «карманными физиологиями» и с великолепными шаржами Домье, появлявшимися тогда в «Шаривари», авторы серийных физиологических очерков часто и много пишут об уродствах воспитания молодого поколения в буржуазной семье и школе.
При Луи-Филиппе система просвещения являлась монополией правящего класса. Реформа начальной школы, проведенная Гизо в 1833 г., укрепляла контроль государства над низшим образованием, но, из-за повышенных норм платы за обучение, делала его недоступным для детей простолюдинов. Средняя школа еще больше, чем начальная, была закрыта для народа и подчинена официальной буржуазной идеологии. Наряду с государственными и духовными средними учебными заведениями существовали частные пансионы, целиком отданные на откуп дельцам-предпринимателям.
249
Не меньшими недостатками отличалась во Франции 30—40-х годов организация высшего образования, вызывавшая постоянные нападки демократической печати. На всех ступенях системы образования в период господства финансовой аристократии с особенной откровенностью царили взяточничество, коррупция, обкрадывание учащихся.
Э. Урлиак, давший в «карманной» «Физиологии школьника» критический обзор всех видов современной французской школы от сельского училища, ютящегося в церковном дворе, до парижского университета, где профессора «продают свои знания, как продавали бы подсолнечное масло или сахар в лавке» 20, написал для «Призмы» живой и остроумный очерк «Начальная школа». О постановке обучения в средней школе, о продаже бакалаврских дипломов, о развращении юношества безграмотными и корыстными учителями рассказал читателям того же сборника Де Ромильи 21.
Известный республиканский историк и литератор Элиас Реньо лучше других авторов сумел разгадать классовую подоплеку организации школьного обучения во Франции 30—40-х годов. «Начальник пансиона, — пишет Реньо во втором томе «Французов», — живет обманом и не может жить иначе. Это главный принцип его деятельности... соответствующий всей экономической и моральной системе современного общества» 22. Вся постановка дела в частном пансионе, начиная с содержания программ и кончая раздачей призов и отметками на экзаменах, основана на хитром денежном расчете, превращена в особую отрасль промышленности. Хозяин пансиона присуждает награды только детям богатых родителей и этим обеспечивает себе их денежную благодарность. Он и его жена — экономка пансиона — всячески обворовывают воспитанников на еде, на одежде, на белье, выманивают у них ценные подарки и т. д. Такой пансион процветает. Его глава вскоре приобретает крупную недвижимую собственность, становится избирателем и затем депутатом.
Разнообразная общественная деятельность буржуа — одна из центральных тем серии Кюрмера и других альманахов. Основная обличительная идея этого цикла физиологии высказана в очерке Эжена Гино — «Директор театра в Париже»: «Мы живем в эпоху, когда каждый хочет обогатиться как можно быстрее, когда каждая идея монетиаируется» 23. Мысль о всеподавляющем господстве собственности и чистогана в орлеанской Франции наиболее четко и сатирически выразительно сформулировал на страницах серии Кюрмера даровитый литератор Амедей Ашар, произведения которого в первой половине 40-х годов рекламировала «Реформ».
20 Physiologic de I'Ecolier, par E. Ourliac. P., Aubert, 1841.
21 Hubert de Rоmillу. Une education universitaire.
22 См. Elias R egnault. Le Maitre di Pension. «Les Francais», t. II.
23 E. Guinot. Le Directeur de theatre a Paris. «Les Francais», t. IV, p. 143.
250
В очерке «Собственник» А. Ашар писал: «Преклоните колени перед величием этого слова; в нем соединены все силы современного общества... это священная арка конституционного королевства... Собственник нашего времени может сказать, как Людовик XIV: «Государство — это я!»»24.
Однако в целом, анализ проблемы буржуазии, почти всегда лишенный на страницах сборников этих лет политической остроты, взятый преимущественно в бытовом и моральном плане, выглядел обедненным.
Доказательством может служить множество примеров. Как известно, сила бальзаковских антибуржуазных идей не ослабевала с годами. «Кузина Бетта» (1046) — один из поздних романов великого французского реалиста, где, по его собственным словам, «дух и характер... буржуазии передан целиком». Но, тем не менее, сравнивая «Физиологию чиновника» с «Нотариусом» Бальзака, написанным специально для Кюрмера, нельзя не ощутить различия между боевой сатирой «карманной физиологии», предназначенной для республиканского издательства, и сдержанным подчеркнуто «аполитическим» тоном нравоописательного очерка, сделанного по заказу консервативного альманаха.
В маленькой «Физиологии ростовщика» Шарль Маршаль сумел использовать балаганные шутки, гротескную типизацию для смелых итогов о всеобъемлющей власти тысячеголовой гидры ростовщичества и о господстве банка над обществом. Очерк Ф. Фертио о банкире в кюрмеровской «Призме» не лишен значения как литературный документ, описывающий с хорошим знанием дела профессию банкира с ее внешней, технической стороны. Но здесь полностью отсутствует та остро-оценочная общественная характеристика, то драгоценное зерно социально-исторической и политической типизации, которое можно найти в «карманных физиологиях» Маршаля, Юара, Филипона и др.
Л. Юар в «Парижском музее» уже метафорическим сравнением орлеанистского дипломата с «мокрой курицей» опорочил бесславную, антинациональную внешнюю политику Луи-Филиппа. Филипон в «Физиологии мошенника» в нескольких словах обнажил перед читателями низменный, своекорыстный смысл этой политики. Громоздкая же физиология дипломата, написанная по заданию издательства Кюрмера одним из случайных для «физиологической» литературы авторов, оказывается серой, растянутой, официально-патриотической статьей, детально описывающей круг деятельности чиновников министерства иностранных дел Июльской монархии 25.
24 А. Асhard. Le Proprietaire. «Les Francais», t. V, p 337—338.
25 La Rivalliere Frauendorff. Le Diplomate. «Les Francais», t. IV.
251
Создание внесатирической физиологии демократических типов. Ее поэтика и общественно-литературное значение. Физиологии парижской бедноты. «Крестьянские» физиологии. Тема рабочего класса в «физиологических» альманахах.
Переход ряда участников грандиозных альманахов начала 40-х годов к новому внесатирическому виду физиологии имел и другие, прогрессивные основания, связанные с задачами изображения народной среды.
Идея описания всего современного французского общества, теоретически сформулированная на страницах «Призмы» в «Беседе по поводу «Французов»», могла быть подсказана опытному книготорговцу Кюрмеру широкими общественными настроениями тех лет и традицией французского бытописательного очерка XVII—XVIII—XIX вв. Но осуществление этого замысла пошло по пути, зависящему уже не только от издателя, но и от собранного им творческого коллектива.
Конечно, серия Кюрмера с ее ограничительными редакционными требованиями и слишком пестрым составом авторов не могла стать полноценной трибуной для пропаганды демократических идей, какой были для очеркистов 30-х годов альманахи Гийомена или Бешэ. Но уже возможность сконцентрировать в одном издании широкую и всестороннюю картину народной жизни должна была показаться передовым деятелям французской культуры начала 40-х годов перспективной и привлекательной. Недаром, наряду с большой группой передовых французских литераторов и журналистов, активное участие в обеих сериях Кюрмера приняли лучшие художники карикатуристы и жанристы прогрессивного направления, уже известные своим сотрудничеством с демократической прессой и литературой: Белланже, Домье, Гаварни, Гранвиль, Эми, Жанрон, Лами, А. Монье, Мейсонье, Шарле, Травьес и многие другие.
Опубликование серий Кюрмера сразу обогатило галерею «простонародных» типов французского физиологического очерка большим количеством образов. В альманахах «Французы в их собственном изображении» и «Призма» можно встретить характеристику следующих «народных» профессий и занятий:
батрака
браконьера
борца
бродяги
бродячего музыканта
винодела
водоноса
возчика
гамена
гончара
грузчика
детей, работающих на фабрике
заключенного
золотаря
извозчика
кассирши
252
каторжника
китобоя
клерка
кондуктора
контрабандиста
котельщика
кочегара
крестьянина
крысомора
кузнеца
кухарки
кучера
маляра
матроса
малярного подмастерья
металлургического рабочего
механика
молочницы
наборщика
натурщика
нищего
огородника
официанта
поденщика
парижского рабочего
пастуха
перевозчика
пирожника
плотника
портового рабочего
починщика фаянса
почтальона
привратницы
провинциального актера
продавца газет
продавца галет
продавца домашней утвари
продавца кроличьих шкурок
продавца лука
продавца прохладительных напитков
продавца торфа
публичного писца
работницы
рабочего морских арсеналов
рабочего типографии
рассыльного
разносчика кофе
ремесленного подмастерья
садовника
санитара
сестры милосердия
сиделки
слепца-нищего
солдата
сплавщика леса
статиста
смолевара
стекольщика
суфлера
ткача
торговки фруктами
торговца жареной рыбой
торговца свежими яйцами
трактирщика
трактирной служанки
точильщика
трубочиста
уличного певца
уличного сапожника
фигурантки
чернорабочего
чистильщика сапог
цветочницы
шахтера и др.
Список этот далеко не полон и может быть значительно расширен и детализирован за счет многочисленных занятий и мелких промыслов трудового французского населения, описанных в томах «Провинции».
Понятия «народ», «трудящаяся масса» трактовались тогда передовыми очеркистами в духе социальных представлений французской мелкобуржуазной демократии.
253
Гаварни. «Контрабандист»
Характерное для орлеанистской Франции разорение и обнищание мелких производителей, частично переходивших в ряды пролетариата, способствовало свойственному теоретикам этой категории отождествлению рабочего класса и мелкого крестьянства с низшими слоями среднего сословия: мелкими торговцами, ремесленниками и т. п.
Литераторы французской мелкобуржуазной демократии начала 40-х годов XIX столетия были далеки от того глубокого понимания противоречий внутри массы французского «народа», которые обнаружил в 1848 г. великий предшественник русской социал-демократии А. И. Герцен. В письмах из Парижа от 1 и 20 июня 1848 г. Герцен писал:
«Из пепла, брошенного умирающим Бабефом, - родился французский работник. Будущность Франции — его... Потому что это единственное сословие во Франции, которое доработалось до некоторой ширины политических идей, которое вышло вон из существующего замкнутого круга понятий. Потому что его товарищ по несчастию, бедный земледелец, представляет в противоположность деятельному протесту работников — страдательное, тупое хранение status quo.
254
Парижский работник принял в наружности что-то серьезное, austere *... Что за мощный народ, который, несмотря на то, что просвещение не для него, что воспитанье не для него, несмотря на то, что сгнетен работой и думой о куске хлеба, — силою выстраданной мысли до того обошел буржуази, что она не в состоянии его понимать — что она с страхом и ненавистью предчувствует неясное, но грозное пророчество своей гибели — в этом юном бойце с заскорузлыми от работы руками...».
«На закраине между работником, пролетарием и буржуази находится бедное мещанство. Оно грубо и резко представляет внутри себя антагонизм народа и буржуази. Часть его считает себя народом и ненавидит больше работника богатую буржуази; тут начинается нравственное население. Франции, это сословие республиканское, благородное, здесь люди имеют верования, здесь живы предания Великой революции... Возле них... такая же бедная буржуази, но отделившаяся от народа, — это мелкие лавочники, мастеровые-хозяева, сидельцы, эписье, консьержи богатых домов, лакеи, главные наемщики — тут во всей грубости являются все недостатки мещанства, ненависть к народу, скупость, надменность и проч.» 26.
Для понимания интерпретации «народной» темы во французской физиологии полезно прежде всего познакомиться с деятельностью одного из самых плодовитых очеркистов времени Июльской монархии — Ла Бедольера.
Эмиль де Ла Бедольер (1812—1883), хорошо известный в свое время литератор и публицист левого направления, кроме ряда очерков о французских ремесленниках, крестьянах и. рабочих в других сборниках, опубликовал собственный «физиологический» альманах под названием «Профессии и ремесла», целиком посвященный демократическим типам, — единственное тогда во Франции издание подобного рода.
«Эта книга, — писал в предисловии к своему альманаху Ла Бедольер, — имеет целью изобразить народные нравы, познакомить читателя с жизнью тружеников, до сих пор пренебрегаемой и безвестной. Из темной, презираемой массы народа, изнемогающего под бременем оброков и тяжкого труда, за последние полвека вышли замечательные люди: поэты, ученые, капитаны, художники, юристы, механики, коммерсанты, люди, которые своими идеями и своей деятельностью двигают мир вперед... Поэтому, рисуя народные типы, мы находим больше вдохновения, чем те, кто в сотый раз возвращается к описанию нравов и пороков буржуазии».
* Суровое (франц.).
26 А. И. Герцен. Собрание соч. в тридцати томах, т. V. М., Изд-во АН СССР,
1955, стр. 314 и 320.
27 См. Е. de La Вedо11ierre. Les Industriels, metiers et professions en France, r.» Madame L. Janet, 1842 avec cent dessins par H. Monnier.
255
Гаварни. «Букинист»
(В сборник Ла Бедольера входили следующие очерки: Le Pecheur des cotes, Le Maraicher, Le Nourrisseur, Le Berger, La Cuisiniere, Le Porteur d'eau, Le Marechal-ferrant, La Marchande des quatre-saisons, Le Boucher de Paris, Le Vitrier ambulant, Le Vitrier peintre. La Marchande de poisson. La Blanchisseuse, Le Fort de la Halle, La Gardeuse de Matelas, Le Boulanger, La Femme de menage, Le Balayeur, La Marchande de la Halle, Le Cocher du fiacre, L'Egoutier, Le Portier, L'Allumeur, Le Remouleur, Le Charbonnier, Le Macon, Le Suisse de paroisse.
Кроме того, Ла Бедольеру принадлежала заслуга перевода на французский язык произведений Вальтера Скотта, Купера, Диккенса, а также альманаха «Англичане в их собственном изображении», что говорило о его последовательном интересе к историко-нравоописательной и реалистической литературе).
Ла Бедольер осуждает «развлекательные» тенденции, свойственные в то время многим бытописателям. По его мнению, передовая литература должна «просвещать, разъяснять, морализировать, давать читателю материал для серьезных раздумий».
256
Изучение «типов» французских тружеников ставит литераторов рядом с экономистами и политиками, призванными разрешить основные вопросы переустройства общества. Как уже говорилось, Ла Бедольер прочно стоял на позициях реалистического искусства.
Теоретическая программа Ла Бедольера для 1842 года имела, несомненно, прогрессивный смысл. Однако текст очерков явно обнаруживал буржуазную ограниченность писателя. Их тематика, как видно из приведенного выше содержания сборника «Профессии и ремесла», была в достаточной степени случайной и пестрой. Соединение в «коллекции физиологии». как называет свою книгу Ла Бедольер, фигур церковного сторожа, рыбака, кухарки, крестьянина, торговки, кучера, мясника, рабочего и т. д. могло дать основание лишь для самых общих выводов, для освещения «демократической» темы в социально-недифференцированном плане.
Правда, у Ла Бедольера есть попытки разобраться в социальных оттенках «народа», показать различие между обликом рабочего и мелкого лавочника. В предисловии к «Les Industriels» автор писал: «Изображая все промыслы... необходимо различать между ними те, которые производят материальные ценности, и те, которые занимаются продажей уже готовой продукции». В самих очерках ощущается характерное для всего демократического направления французской физиологии 40-х годов ироническое отношение к той консервативно-мещанской части «отдалившейся от народа бедной буржуазии», о которой писал Герцен. Таковы очерки альманаха Ла Бедольера: «Кухарка», «Булочник», «Портье» и др.
Но не эта социально-дифференцирующая, а, наоборот, профессионально-бытовая ориентация господствует в «Les Industriels». С одинаковой тщательностью и одинаковыми приемами описывает автор привратника приходской церкви и рабочего-каменщика, булочника и сельского пастуха. Каждому очерку он предпосылает краткий план изложения материала, подчеркивающий «физиологический», т. е. в понимании Ла Бедольера, прежде всего всесторонне-описательный подход к теме 28.
Тем не менее, очерки Ла Бедольера, над которыми он старательно работал начиная с 1837 года, собранные в одном тематически-цельном издании, теоретически связанные авторским предисловием, позволяют говорить о попытке создать новый тип физиологии, выдвигающей задачу воспроизведения здоровой «народной» среды французского общества, «класса тружеников».
8 Вот типичный для сборника «Les Industriels» «Sommaire» к очерку: «Le Vitrier ambulant» — «Le Vitrier peintre»: «Vitrier ambulant. — Sa terre natale. — Frais de son eta-blissement. — Benefices.— Logement et nourriture. — Exploitation en grand de la peinture. — Vi-trerie. — Peintures de batiments, d'ornements, de lettres, de decors. — Comptes d'apothicaire. — Caractere des ouvriers — peintres. — Maniere ingenieuse de faire secher les peintures. — Apprentissage. — Costume. — Le coin et la chapelle. — Vitrier-peintre».
257
Новаторскую тенденцию Ла Бедольера усиливают реалистические, уже не карикатурные, а жанровые иллюстрации Монье.
Трактовка «народной» темы у передовых сотрудников кюрмеровского коллектива тоже не была и не могла быть однородной. Лишь некоторые из них более или менее правильно ставили вопрос о положении трудящихся масс Франции в аспекте экономических и социальных противоречий капитализма. Большинство ограничивалось описательной характеристикой представителей «низших сословий», их быта, занятий, взглядов, морали, внешнего облика и общим сочувственным освещением темы. Но в обстановке Франции начала 40-х годов самый факт широкого продвижения в популярном жанре очерка темы народного быта, труда и нужды имел, несомненно, положительное значение.
Отход от сатирического показа действительности в данном случае свидетельствовал не об ослаблении, а о творческом росте физиологической традиции. Сохраняя антибуржуазную направленность, физиологии демократической тематики приобретали, вместе с тем, достоинства положительного показа народной жизни.
Положительные образы «народной» физиологии, как и сатирические типы, преобладавшие в «карманной» разновидности жанра, оставались не индивидуализированными или, вернее, представляли собой, по уже упоминавшемуся выражению одного из авторов «Призмы», «нравы сословия, воплощенные в одном индивидууме». Степень реалистической убедительности обобщенных «народных типов» зависела от идейного уровня и одаренности каждого автора, а также от оттенков его «физиологической» техники. В очерках рассматриваемой категории, как всегда в физиологии, образ-тип раскрывался вне сюжетного действия, средствами описательной характеристики. Фабульной нитью повествования служило развитие «биографических» данных этого своеобразного «героя»: описание его профессии, образа жизни, взаимоотношений с окружающей бытовой и социальной средой.
Замена сатирических целей задачей положительной социально-психологической характеристики «типа» и популяризации малоосвещенных во французской литературе того времени общественных сфер обусловила художественно-публицистические средства «народной» физиологии.
Популяризаторские задачи зачастую значительно увеличивали объем такого очерка. Его авторы отказывались от прихотливой структуры физиологии-шутки и от сложно-обобщающих приемов социально-политической сатиры ради методически последовательного изложения фактов. Техника карикатуры и гротеска уступала здесь место прямому реалистическому изображению лиц и явлений. Изменялись поэтические средства: метафоры, сравнения, эпитеты и т. п. Лирико-публицистические отступления в очерке этой группы часто разрастались и носили характер откровенной социальной морализации.
255
В «народной» физиологии значительно возрастал удельный вес описания «среды». В очерках, изображавших буржуазные нравы, показ домашней обстановки, семейного уклада, профессиональных обязанностей персонажа-типа обычно служил усилению общего комико-обличительного эффекта или выполнял чисто бытописательную функцию. Описывая быт низших сословий, очеркисты-демократы преследовали более широкие цели. Реалистически-документальное изображение тяжелых условий существования парижской бедноты, крестьянина далеких французских провинций, фабричного рабочего превращалось в своеобразный художественно-публицистический прием разоблачения капиталистического гнета и социальной несправедливости.
Познавательные и пропагандистские задачи «народной» физиологии вносили значительные новшества и в проблему литературного языка. Отказываясь от каламбурных слово- и фразообразований, от особого строя авторской речи физиологии-сатиры, пересыпанной шутками, игривой, приплясывающей, передовые очеркисты, при обращении к демократической тематике, разрабатывали главным образом язык персонажей, щедро используя провинциальные диалектизмы, жаргон фабрики, фольклорную идиоматику и т.п.
Своеобразие «народной» физиологии, по сравнению с физиологией-сатирой, особенно отчетливо устанавливается при знакомстве с работой иллюстраторов. Одни и те же художники выступали в первом и втором случае в различной манере. Лучшие графики-карикатуристы Домье, Монье, Гаварни и др. создали для иллюстрации очерков о трудовом народе Франции замечательные гравюры и виньетки, правдиво изображавшие простого француза: ремесленника, крестьянина, рабочего в быту и в труде.
Для удобства анализа разобьем массу физиологии, посвященных «народу», на три основных цикла: физиологии парижской бедноты, крестьянские физиологии и физиологические очерки о рабочих.
Самая большая группа очерков первого цикла в серии «Французов» принадлежит Жозефу Майнцеру 29. Майнцер, немец по происхождению, музыкант по профессии, автор оперы «Жакерия», с 1834 года до конца следующего десятилетия жил в Париже, организовывал здесь хоры для. рабочих и писал музыкальные обозрения для «Насьональ».
29 См.: Joseph M a i n z e r. Les Cris de Paris, «Les Francais», t. IV; Le Patissier, t. IV; Le Porteur d'eau, t. IV; Le Marchand de coco, t. IV; La Laitiere, t. IV; Le Marchand d'habit, t. IV; Le marchand de mottes, de mort aux rats, de chaurferettes, de cages et de han-netons, t. IV; Le Raccommodeur de faience, le Chaudronnier, le Remouleur. t. IV; Le Marchand de parapluies, t. IV; Le Marchand de peaux de lapin, t. IV; Le Cafetier, t. IV; Le Vitrier peintre, t. IV; La Halle, t. V; La Marchande de friture, t. V; La Marchande de poisson, t. V; Les Maraichers, t. V; Le Marchand d'ustensiles de menage, t. V.
259
Шарле. «Нищий»
Основная тема очерков Майнцера — мелкие парижские промыслы. Эта же тема еще в начале 30-х годов была разработана Жаненом на страницах «Книги ста одного» 30. В изображении популярного правительственного фельетониста, Париж — рай для бедняков, которым с помощью уличных разносчиков, мелких спекулянтов и маленьких ростовщиков за гроши якобы становятся доступными все блага современной цивилизации. В центре внимания очеркиста-демократа — нужда уличного разносчика и его покупателя, трагедия народного обнищания. Приведем характерный отрывок из физиологии Майнцера — «Продавец дешевого топлива»:
«Вот одна из профессий, рожденных парижской нуждой; редко видишь разносчиков топлива в фешенебельных кварталах столицы. Зато они целыми толпами бродят по Ситэ, в кварталах Сен-Жак и Сен-Марсель, в Сент-Антуанском предместье, всюду, где встречаются... черные, полуразрушенные дома — пристанища рабочего населения, столь многочисленного и столь фатально лишенного всего, что могло бы облегчить его жизнь, заполненную изнуряющим трудом.
В Париже дрова слишком дороги... уголь тоже недоступен для нищих кошельков... Поэтому беднякам, которым не хватает денег даже на еду, необходимо найти способ отапливаться по дешевке. В некоторых местностях Франции люди жгут торф; в Париже пользуются угольной пылью или пылью из старой коры...
30 См.: J. Janin. Les petits metiers. «Le livre des cent-et-un», t. III.
260
Я не знаю ничего более характерного, чем название, которое народ дал сосуду из обожженной глины, в котором сохраняется и горит эта пыль. Его называют нищий (gueux). Меньше чем за одно су работница с утра наполняет «нищего» топливом, и ей хватает этого на весь день. «Нищий» — верный друг... швеи, портнихи, вязальщицы, которые замерзли бы без него в своих убогих мансардах. В те дни, когда свирепая зима разрисовывает капризными арабесками их потрескавшиеся окна... они по двадцать раз в день прерывают свой труд, чтобы дрожащей от холода рукой поправить драгоценный огонек...» 31.
Майнцер чужд идеалистических бредней Моро-Кристофа, искавшего объяснения растущей нищеты масс в утрате религиозной веры и нравственном оскудении трудящейся части нации. Причины разорения беднейших слоев среднего класса он видит в материальных отношениях, в росте промышленности и капиталистической конкуренции. Интересна в этом отношении одна из наиболее удачных его физиологии — «Починщик фаянса». Показывая в ряде ярких жанровых сцен работу этого ремесленника, всегда окруженного толпой любопытных ребятишек и ждущих его помощи хозяек, Майнцер пишет: «Профессия починщика фаянса во Франции отнюдь не может считаться мирной. Ему приходится отвоевывать свои права. Владельцы заводов и магазинов слишком хорошо понимают, что этот промысел подрывает их коммерцию и объединяются против пришельца, объясняющего их покупателям, что разбитую тарелку не обязательно тотчас же заменить новой... Как только починщик фаянса расположится у церковной ограды или перед городской ратушей, едва окружат его клиенты, любуясь ловкими движениями его рук, как во всех посудных магазинах начинается тревога. Хозяева и продавцы, бросая кассы и прилавки, обрушиваются на общего врага. В воздухе начинают летать блюда и миски, салатницы и осколки суповых ваз...» 32.
Известный республиканский литератор Таксиль Делор поместил в серии Кюрмера очерк «Женщина без имени» (т. I), одну из лучших физиологии о парижском дне. «Женщина без имени» — вариант темы, затронутой Жаненом в романе 1829 г. «Мертвый осел и гильотинированная женщина». Однако история девушки из народа, которую общество собственников последовательно развратило, свело до последних ступеней порока и убило на больничной койке, рассказана Делором в ее ужасающей типичности, без всякого флера демонической романтики и дешевых мелодраматических эффектов, к которым прибегал Жанен.
31 «Les Francais», t. IV, р. 258.
32 Там же, стр. 265.
261
Широко выдвигавшаяся передовой альманашной физиологией тема обнищания народных масс привлекла многих демократических литераторов. В связи с этим в реалистическом очерке 40-х годов появляются новые имена. Интересные очерки этого плана принадлежат Л. Ру 33, Г. Дельма 34. II. Бернару 35, Кокилю 36 и др.
Один из сильнейших поэтов Июльской революции Луи-Агат-Берто, автор «Красного человека», «Тиртей из ,,Шаривари"», участник республиканских очерковых альманахов 30-х годов, выступил в серии Кюрмера с группой очерков, наиболее последовательно выражавших демократическую устремленность жанра физиологии.
Элементы «физиологического» анализа свойственны уже первой из его публикаций у Кюрмера — стихотворной поэме «Нищие», весьма популярной у современников. Иллюстрировавшие поэму простые, выразительные гравюры Шарле подчеркивали ее общественно-важное содержание. В этом произведении отсутствовал сатирико-революционный дух «Красного человека». Но взамен утраченной политической остроты, Берто углубляет в «Нищих» социально-обличительную идею. Толпы бесприютных, голодных, похожих на призраки людей, протягивающих руку за подаянием на улицах Парижа, — это чудовищный продукт пауперизма, результат роста капиталистического способа производства, — утверждает автор37.
Остальные публикации Л.-А. Берто в альманахе «Французы в их собственном изображении» сделаны в плане обычной прозаической физиологии. Каждая из них рисует тип или профессию трудового населения Франции. Уже в маленьких, подчеркнуто популяризаторских, суховатых по тону физиологиях-набросках Майнцера, наряду с темой нищеты, явственно звучала идея народного достоинства. Эта идея составляет основной пафос цикла «народных» физиологии писателя-республиканца Берто. В физиологии рабочего парижских клоак он раскрывает тему человеческого достоинства простого французского труженика на примере одной из самых презираемых профессий. Описывая ужасный ночной труд ассенизаторов, автор рассказывает об отвратительных миазмах, отравляющих этих рабочих, с возмущением говорит о нищенской оплате их труда, об их эксплуатации спекулянтами-предпринимателями.
33 L. Rоux. La Sage-Femme («Les Francais», t. I); La Soeur de charite (t. Ill);
La Demoiselle de comptoire (t. Ill); Le Commissionnaire (t. Ill); Le Foresien («Province», t. II); Paris nocturne («Le Prisme»); La Rue ou on ne meurt pas («Le Prisme»); Le Porteur de journaux («Le Prisme»).
L14 Gaetan D e 1 m a s. Le Canard '(«Les Francais», t. Ill); Les Agents darfaires <t. III).
35 P. Bernard. L'lnfirmier («Les Francais», t. I); LHomme a tout faire (t. II); Le Garcon d'amphitheatre (t. IV); Le Vendeen («Province», t. II); Le Marchand de nouveautes («Le Prisme»).
36 F. Соquille. La Fruitiere («Les Francais», t. I); La loueuse de chaises (t. II);
La Filie d'auberge («Province», t. I).
37 См. L.-A. Berthaud. Les Mendiants. «Les Francais», t. III.
262
Берто прямо называет рабочего-ассенизатора своим «героем», противопоставляет его могучую, натренированную тяжким физическим трудом фигуру чахлому, бессильному парижанину-буржуа, а его честность, душевную стойкость, порядочность, дружелюбное отношение к товарищам — корыстолюбию промышленников и развращенности правящего класса 3 .
В очерке «Народный певец» Берто дает чрезвычайно интересное описание народно-песенных клубов Парижа, этих маленьких центров новой демократической культуры, и живо рисует образ молодого поэта-рабочего, с его «прекрасным бледным лицом», «полными огня глазами», с его песнями, «прославляющими труд», вдохновленными «пылкой мечтой о лучшем будущем». «На нем только простая блуза, это правда, — пишет очеркист, — но посмотрите и скажите: на каком полотне Рафаэля или Микеланджело видели вы человека, носящего свой плащ с большим достоинством... Молодой певец скромно сидел в темном углу зала, сперва никем не замеченный. Но когда он запоет... все будут видеть только его одного...»39.
К числу наиболее совершенных по идее и форме физиологии Кюрмера о парижской бедноте принадлежат очерки Петрюса Бореля.
Характерен для эволюции французской прогрессивной литературы времен Бальзака самый факт обращения этого писателя к жанру физиологии. Пьер-Жозеф Борель (1809—1859), известный под именем Петрюса Бореля, в молодости вождь романтической группировки «бузенго», близкой к республиканским и сен-симонистским идеям, затем — мелкий колониальный чиновник в Алжире, не покорившийся французской администрации, издавна является объектом полемики между реакционной и передовой критикой. В буржуазном литературоведении Петрюс Борель существует только как «человек-волк», мизантроп и эстет, автор «демонических» новелл «Шампавера». Прогрессивная критика наших дней восстановила подлинное лицо писателя, как одного из талантливых представителей демократического романтизма. Молодой поэт-романтик Борель горячо отозвался на Июльскую революцию (поэма «Ночь с 28-е на 29-е») и в стихотворном сборнике 1832 г. — «Рапсодии» с позиций левых республиканцев страстно разоблачил систему капиталистического грабежа, установленную буржуазной монархией. Уже его исторический роман о Французской революции XVIII в. — «Мадам Пютифар» (1839) показал явную тенденцию писателя к использованию реалистических приемов. Обращение к общедоступному реалистическому жанру литературы французской демократии — физиологическому очерку — свидетельствовало о прогрессировании этой тенденции творчества Бореля под влиянием новых революционных событий во Франции в начале 40-х годов.
Рассмотрим лучшую из физиологии Петрюса Бореля — «Холодный сапожник» («Le Gniaffe»).
Борель тщательно и четко следует всем нормам «народной» физиологии. Его герой — обобщенный, собирательный «тип», представляющий одну из распространенных профессий парижской бедноты.
38 См. L.-A. Berthaud. Les Devoues. «Les Francais», t. III.
39 L.-A. Berthaud. Le Goguettier. «Les Francais», t. IV, p. 315, 316.
263
Описание ремесла уличного сапожника, его образа жизни, взаимоотношений с окружающей средой — служит единственной фабульной нитью рассказа. По всем правилам «физиологической» методики, с традиционными биологическими параллелями дана характеристика основного персонажа; описаны его наружность, костюм, привычки, язык, взгляды, вкусы. С документальной точностью перечислены все детали, относящиеся к профессии «героя»: инструменты, расценка на починку всех видов обуви и т. п. Популяризаторская задача выполнена с большой старательностью. Автор сочувственно рисует нужду бедного сапожника и с уважением говорит о его труде.
Однако интерес к физиологии Бореля не только в ее жанровой выдержанности, но и в своеобразии литературной манеры автора. Очерки Ла Бедольера и Майнцера тоже безупречны в смысле соблюдения законов жанра. Но в них бытописательное начало преобладает над художественно-аналитическим, статистика и морализация над искусством. Физиология Петрюса Бореля, не снижая публицистических задач социально-обличительного очерка, по-настоящему поэтична.
Борель не случайно упоминает здесь о высоком искусстве бальзаковских описаний и характеров. Нарисованный им самим портрет парижского труженика также исполнен с большим и тонким реалистическим мастерством.
264
В очерке Бореля нет ничего наносного, внешне описательного, случайного. Компоненты «физиологической» характеристики, порой примитивно подчеркнутые у других авторов, в его очерке, ничего не теряя в своем фактическом насыщении, естественно вплетены в плавное, живое, образное повествование. Так, «история ремесла» и этимология заглавного термина физиологии, обычно выделявшиеся в специальную главу, у Бореля поясняются в старинных фольклорных легендах и шуточных народных побасенках, которые в длинные трудовые дни старый сапожник рассказывает слушающему его с разинутым от восторга ртом мальчонке-ученику. С профессиональными терминами, с сочной идиоматикой парижской улицы, с деталями ремесленной техники читатель знакомится через живые диалоги, яркие жанровые сценки.
Описания материальной среды «героя»: жалкой будочки, в которой трудится уличный сапожник, и не менее жалкого чердака, на котором он ютится по ночам, — простые, сочные, колоритные, прекрасно выполняют задачу разоблачения социального гнета и показа народной нищеты, которую выдвигал всем своим очерком автор.
Вот в сокращенном изложении одно из таких описаний. На седьмом этаже, под самой крышей, на высоте пятисот или шестисот футов над уровнем улицы Мобюэ, на самой верхушке темной, крутой, источенной временем, забросанной объедками, отравленной всеми запахами нищенского жилья лестницы, в конце длинного коридора находится святая святых уличного сапожника, место его отдыха и сна. Каморка еле-еле освещена крохотным слуховым оконцем. Потолок спускается над головой низким навесом. Тонкие деревянные стенки оклеены разноцветными кусками грошовых, густо покрытых грязными пятнами обоев и обрывками старых газет, по которым можно изучать многие годы французской истории. Мебель состоит здесь из старого стула с отпиленной спинкой, с куском продавленной кожи вместо сиденья, из древнего пузатого комода, дешевой крашеной кровати и крохотной печурки, в которой готовится жалкое варево для хозяина.
Обобщенный образ уличного сапожника пленяет свойственной ему живой, ощутимой теплотой человеческой индивидуальности, чудесно переданной и в реалистических гравюрах иллюстратора — Мейсонье. В своей характеристике «типа» Борель не допускает никаких романтических преувеличений, чуждается всякой лакировки, избегает сентиментальной слащавости. Читатель отчетливо видит перед собой старого парижского сапожника, его грубовато-добродушное лицо, сильные ловкие мозолистые руки, его поношенную блузу и брюки с профессиональными вмятинами от постоянного сиденья, слышит песенку, мелодия которой регулирует удары молотка.
Несколькими умелыми штрихами Борель передает народный «галльский» юмор старого бедняка — сапожника, его неистощимую бодрость, его отношение к женщине, к семье.
265
По словам Бореля, «чистокровный Gniaffe» слишком добрый француз, чтобы быть в долгу перед женщиной, денежный брак он считает позором. Он не признает, этот человек с простым и большим сердцем, иного союза, чем свободный союз нужды.
Разговор «героя» с учеником, с женой, его дружеская беседа в субботний вечер с товарищами по ремеслу дают представление об общественных взглядах сапожника, о его симпатиях и антипатиях. Свободолюбивый бедняк-сапожник никогда не был поклонником Наполеона-тирана, но пролил не одну слезу над трагическим концом «маленького капрала». Теперь в 40-м году он способен заявить: «великие мира сего велики пока мы на коленях, но что будет с ними, когда народ поднимется?» 40.
В уже упоминавшемся «Разговоре по поводу «Французов» («Призма.») намечены чисто этнографические задачи описания провинции: зарисовать исчезающие патриархальные нравы, национальные костюмы, проследить «изменения национального характера» и т. п. Но для демократической группы кюрмеровского коллектива задача создания «моральной истории современной французской провинции» вела к громадному расширению границ показа всенародной жизни нации и ее оценки.
В подготовке томов «Провинции» приняли участие известные мастера передовой физиологии: Бальзак, Ф. Пиа, Таксиль Делор, Р. Брюккер, Л. Куальяк, А. Фреми, Ф. Фертио, Э. Урлиак и др. Беря на себя суммарную характеристику одной из областей Франции, каждый из передовых участников серии, рассматривавших миссию очеркиста как ответственное общественно-воспитательное задание, активно отстаивал право выбора проблематики и типажа внутри своей темы. Это придало нарисованной ими картине своеобразный и верный колорит.
Лучшие авторы «провинциальных» физиологии Кюрмера обходят молчанием быт утратившего свое экономическое и политическое значение помещичьего дворянства, мало и неизменно критически пишут о буржуазии. Их основное внимание направлено на показ многообразного, колоритного, живущего своей особой жизнью трудового населения сельскохозяйственной и промышленной Франции, создающего фундамент материального благополучия страны, но сознательно презираемого правящей верхушкой .и почти неизвестного широким массам среднего класса и его интеллигенции.
В смелой и новой для французской литературы XIX в. попытке широкого показа жизни, труда, быта и морального облика народных масс Франции, могучей подлинно здоровой основы нации — патриотический пафос лучших публикаций «Французов». В этом смысле многие очерки «Провинции», наряду с лучшими из физиологии основных пяти томов серии, развивают в новой социально-экономической плоскости идею утверждения исторической роли народа, выдвинутую в политическом плане альманахом Гийомена.
40 См.: Petrus В orel. Le Gniaffe. «Les Francais», t. IV, p. 380.
266
Грандиозный масштаб материала, подлежащего описанию в томах «Провинции», диктовал передовым очеркистам Кюрмера новые приемы «физиологической» методики.
Вместо изображения представителя одного социального слоя, одной профессии: рантье, банкира, сапожника, водоноса и т. п., окруженного рамкой в основном известного читателю парижского быта, очеркисту, характеризующему провинциальное население страны, приходилось давать всестороннее описание экономической, общественной и культурной жизни целого края, различных слоев и промыслов его населения. Отсюда названия основных очерков о Провинции: «Провансалец», «Баск», «Житель Ланд», «Нормандец», «Солонец», «Пикардиец» и т. д.
Усиление познавательной нагрузки при описании далеких провинций и департаментов заставляло очеркистов еще более расширять документальный, исторический, экономический, историко-культурный, этнографический состав материала и комментарий к нему. Многие физиологии этого типа заметно удаляются от беллетристического жанра, тяготеют к научно-популярным и чисто публицистическим очерковым формам.
В связи с этим, физиологические очерки «Провинции» обычно не дают всесторонне развернутых портретов-типов, которые мы встречали в лучших «карманных физиологиях» и в публикациях Бальзака, Петрюса Бореля, Ф. Сулье, Таксиля Делора и многих других авторов на страницах «Французов». Костюм, внешность, религиозные верования, моральные взгляды, иногда политические убеждения, профессиональные навыки и бытовые привычки крестьянина, ремесленника или рабочего той или иной провинции, как правило, характеризуются в сжатых, общих формулировках. Часто, вовсе отказываясь от приема «изображения нравов сословия, воплощенных в одном индивидууме», очеркисты «Провинции» дают взамен этого списание «типических» признаков внешности, костюма, занятий, нравов, быта целого социального или профессионального коллектива. Это подчеркивается работой иллюстраторов. Кроме традиционного для всей серии портрета-типа, открывающего каждую физиологию, они украсили очерки провинциальной тематики разнообразными, часто очень интересными гравюрами и виньетками, изображающими жанровые сцены из народного быта с многочисленными персонажами.
Центральное место в «провинциальной» тематике демократической физиологии занимает изображение жизни французского крестьянина. Это диктовалось историческими обстоятельствами.
41 В сериях Кюрмера помещено около 30 очерков, затрагивающих проблему крестьянства: La Bedollierre. L'Alsacien («Province», t. Ill); L'Avignonnais, Le Languedocien, Le Normand, ie Limousin, Le Lorrain («Province», t. II); A. L e g о у t. L'Auvergnat («Province», t. II); V. G a i 11 a r d. L'Habitant des Landes, Le Basque («Province», t. II); Old- N i с k. Le Bearnais («Province», t. Ill); N. P a r f a i t. Le Beauceron («Province», t. II);
F. Pyat. Le Berruyer, Le Solognot '(«Province», t. II); F. Fertiault. Le Bourguignon («Province», t. II); De С о u r с у. Le Breton («Province», t. Ill); F. W e y. Le Picard («Province», t. II); Le Bressan («Province», t. Ill); Le FIamand, Le Franc-Comtois '(«Province», t. II); G. d'A1су. De Dauphinois («Province», t. Ill); L. R о u x. Le Foresien («Province», t. II); E. 0 u r I i a c. Le Poitevin («Province», t. II), Le Gascon («Province»,!. Ill); L. С о u-a i 1 h а с. Le Paysan des environs de Paris («Province», t. II); T. D e 1 о r d. Le Provencal. («Province», t. II); А. А с hard. Le Roussillonnais («Province», t. Ill); P. Bernard. Le Vendeen («Province», t. II); F. Fertiault. Le Vigneron i(«Le Prisme»); E. de Neurville. Le Berger («Le Prisme»); Taxile D e 1 о r d. Le Paysan marseillais («Le Prisme») и др.
267
В 40-е годы XIX столетия около двух третей всего населения Франции были сельскими жителями. Сельское хозяйство страны при Луи-Филиппе характеризовалось отсталостью и громадным численным преобладанием мелких крестьянских владений (парцелл), которые даже при хорошем урожае не обеспечивали пропитания крестьянской семьи. К жестокой эксплуатации крестьянской бедноты приводила также система измельченных аренд, широко практиковавшаяся тогда крупными дворянскими и буржуазными земельными собственниками. Разорение крестьянства завершали непосильные государственные налоги. Маркс писал о чудовищном положении крестьян в условиях буржуазной Франции Луи-Филиппа: «Парцелла крестьянина представляет только предлог, позволяющий капиталисту извлекать из земли прибыль, процент и ренту, предоставляя самому земледельцу выручать, как ему угодно, свою заработную плату... Парцельная собственность, столь порабощенная капиталом... превратила большинство французской нации в троглодитов. 16 миллионов крестьян (считая женщин и детей) живут в берлогах, большая часть которых имеет всего одно окошко... Сверх официально числящихся четырех миллионов (считая детей и т. д.) нищих, бродяг, преступников и проституток во Франции существует пять миллионов душ, находящихся на краю гибели и либо живущих в самой деревне, либо непрерывно перекочевывающих со своими лохмотьями и детьми из деревни в город и из города в деревню» 42.
Рост пауперизма сопровождался классовой дифференциацией крестьянства и обострением антагонизма между беднейшим населением деревни и сельской буржуазией. В середине 40-х годов по Франции прокатилась волна крестьянских волнений, инициативную роль в которых играл сельский пролетариат и полупролетариат 43.
В 1840—1842 гг., т. е. в годы создания серии Кюрмера, вопрос о положении массы обездоленного французского крестьянства был одним из наиболее темных мест и в социально-экономической и в художественной литературе. В романах Бальзака из цикла «Сцены сельской жизни» 30-х годов («Сельский врач», «Деревенский священник») основная утопическая реформистская идея заслонила в творческом замысле писателя цель изображения крестьянских нравов.
42 К. Mapкс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 8, стр. 211.
43 См. об этом «Революции 1848—1849», т. 1. М., Изд-во АН СССР, 1952, стр.
268
Бальзаковские «Крестьяне», основные романы Жорж Санд сельской тематики, «Мой дядя Бенжамен» Клода Тийе, с его широким крестьянским фоном, еще не были написаны. Первые исторические исследования, специально посвященные крестьянству, появились во Франции только в 50-е годы в результате опыта революции 1848 г. и особенно под воздействием активного вмешательства крестьян в политическую жизнь страны при избрании Луи Бонапарта на пост президента.
44 См об этом- И. И. Фролова. Эжен Бонмер и его «История крестьян», в кн. «Французский ежегодник. 1958». М., Изд-во АН СССР, 1959.
Кстати, по свидетельству И. И. Фроловой, анализируемая ею работа Бонмера, на писанная с позиций эпигонского фурьеризма, представляет все же значительный интерес как образец французской демократической историографии XIX в. Бонмер (1813—1893) в 40-е годы примыкал к демократической оппозиции против режима буржуазной монархии. Поэтому есть основания предполагать, что его книга, во многом ограниченная, но пронизанная горячим сочувствием к раздавленному капиталистической эксплуатацией беднейшему крестьянству, родственна настроениям физиологических очерков серии Кюрмера.
269
Передовой физиологический очерк как оперативный литературно-публицистический жанр не мог пройти мимо острых проблем крестьянства и пауперизма и сделал значительный для своего времени вклад в их разработку.
В освещении крестьянской темы у отдельных сотрудников «Французов» не было и не могло быть единства. Не говоря уже о вмешательстве реакционных авторов, вносивших в проблему деревни фальшивую националистическую тенденцию45, нельзя не заметить известных расхождений и между передовыми очеркистами, а также их общей ограниченности. Никто из участников альманаха не поднимал вопроса об антиправительственных настроениях во французской деревне. Слабой стороной большинства очерков о крестьянстве является также вопрос о его социальной дифференциации и взаимоотношениях с другими классами. Французские очеркисты начала 40-х годов видели свою задачу главным образом в общем противопоставлении «трудового» сельского населения паразитарному помещичьему дворянству и городской буржуазии.
Нужно признать, что задачу эту физиологисты-демократы выполняли с большой тщательностью. Очерки об отдельных департаментах Франции изобилуют описаниями природы и сельскохозяйственных культур различных районов страны, техники сельского труда, бытовых условий крестьянина, его одежды, физического и морального облика, взглядов, верований, обычаев, праздников, содержат образцы песен, легенд, языковых диалектов и т. п.
Вот, например, характерный перечень разделов в очерке А. Легуа — «Овернец»:
1. Крестьянин горной Оверни.
2. Топографический набросок.
3. Портрет. Костюм.
4. Характер.
5. Описание трудового дня.
6. Развлечения, игры, удовольствия, праздники.
7. Нравы. Уровень умственного развития. Религиозное чувство.
8. Крестьянин с точки зрения социальной и экономической.
9. Дом. Экономическая организация деревни.
45 См., например, большой очерк: A. de С о и г с у. Le Breton. «Province», t. III.
270
Большое место в очерках «Провинции» занимали описания тяжелого крестьянского труда. Наиболее левые сотрудники «Французов» отчетливо выделяли трагедию беднейшей части крестьянства. Так Таксиль Делор в физиологии провансальца рисует дни уборки урожая не как праздник сельского изобилия, а как драму безземельного крестьянина и деревенского батрака.
«Когда наступает время жатвы, — пишет Делор, — бесчисленные ватаги работников наводняют деревни; колосья падают, громоздятся снопы, все яростно трудятся; хозяева хотят закончить уборку урожая до наступления плохой погоды... Но когда уходят жнецы, остаются собирательницы колосьев; они ставят свои шалаши посреди голого поля и проводят целые дни в поисках колосков, забытых жадным серпом. Часто болезнь уносит женщин среди этого неблагодарного труда... Тогда их подруги, такие же пролетарии полей, бросают на могилу пучок цветов, которые кажутся, как и они сами, истощенными лихорадкой.
271
Каждое лето смерть собирает свою жатву среди нищих собирательниц колосьев: видимо, Прованс должен платить свою десятину минотавру бедности еще и жизнью молодых девушек» 46.
Правдивый, суровый рисунок сельской жизни, со всеми ее тяготами, отсталостью, предрассудками, а порой и. дикостью, характерный для демократической физиологии, особенно выигрывает при сравнении его с изображением крестьянских нравов в романтической прозе Жорж Санд.
Убогая хижина «сельского пролетария», в которой поселяется героиня романа «Мельник из Анжибо» после пожара в Бланшемоне, сияет необычайной чистотой и опрятностью. «Самая вопиющая бедность» беррийского крестьянина, по словам писательницы, «привлекает и умиляет» 47. А хозяйка хижины Пьолетта, с ее утонченной красотой, изысканной душевной деликатностью и возвышенными гуманистическими идеями, разве не представляет собой поэтического двойника молодой баронессы Бланшемон, которую Белинский находил «до приторности неестественной»?
Лучшие авторы реалистической физиологии относятся с не меньшим, чем Жорж Санд, уважением и симпатией к крестьянской бедноте французских провинций, отмечают честность, трудолюбие, доброту, искренность, поэтичность крестьянской массы, защищают ее от ненужной идеализации и от злобной клеветы. Но, вместе с тем, Ф. Пиа, Р. Брюккер, Ла Бедольер и другие правдиво показывают забитость, темноту и физическое вырождение крестьянских низов, ввергнутых в нищету и разорение господством пришедшей к власти буржуазии.
В очерке «Нормандец» Ла Бедольер так характеризует влияние пауперизма на «физическое состояние населения» этой провинции: «...Норманно-кельтическая раса белокурых, голубоглазых, атлетически сложенных мужчин, прекрасных сильных женщин, с округлыми формами, с правильными чертами и ослепительной белизной лица, сохранилась теперь только в глухих уголках, далеких от больших городов. Тяжелый фабричный труд, постоянная усталость, преждевременный разврат, как результат отчаяния и нужды, изуродовали большую часть населения. Как не стать хилым и грубым тому, кто с раннего детства вынужден зарабатывать свой хлеб тканьем и окраской материй, участвовать во всех видах промышленности, не получая прибылей ни от одной из них? Эти дворцы индустрии, эти фабрики, сотни ярко освещенных окон которых пылают по ночам, как сияние праздника, населены изможденными, болезненными, измученными людьми» 48.
Одной из лучших «крестьянских» физиологии социально-протестующего плана был очерк Феликса Пиа — «Солонец».
46 «Province», t. II, р. 73.
47 Жорж Санд. Избранные сочинения, т. 2. М., ГИХЛ, 1950, стр. 184, 185.
48 «Province», t. II, р. 173.
272
С большим реалистическим мастерством изображает Пиа бесплодную Солонь, край, где «земля — песок; воздух — миазмы; вода — болото, где долголетие невозможно» и чудовищную нужду вечно голодного, темного, забитого, истощенного неблагодарным трудом крестьянина-арендатора, ограбленного поборами фермера и налоговыми тяготами государства.
«Мужчины, женщины, дети работают здесь от восемнадцати до двадцати часов в сутки, — говорит Пиа. — Ребенок здесь — пастух, мужчина — пахарь. Солонец живет изо дня в день, из года в год вечным слепым трудом, как лошадь с завязанными глазами... И за все это — сколько он зарабатывает, что он ест? Уплачивая хозяину фермы тысячу франков в год, крестьянин имеет для себя не более десяти су в день. Этот барыш определяет его харчи. На его столе никогда не бывает белого хлеба... Его хлеб: это черное, клейкое месиво из ячменя и гречихи, которое прилипает к ножу и к горлу... его дневное пропитание — кусок постного сыра из снятого молока, весь жир которого пошел на масло для хозяина...
273
Покэ. «Дитя фабрики»
Крестьянин производит больше всех и получает всех меньше. Он сеет хлеб и собирает отруби, он растит птиц и животных для стола других, а сам ест пищу, ... вкус и запах которой вызывают отвращение».
В чудовищно тяжелых экономических условиях существования солонского крестьянина-бедняка видит Пиа причину его физической слабости, некультурности, душевного отупения. И писатель мечтает о тех временах, когда освобожденный труд вернет труженику нищей Солони его человеческое достоинство и его общественные права. «Тот, чей отец был рабом, кто сам испил горькую чашу крестьянина, должен, наконец, иметь сыном — человека», — пишет Пиа 49.
49 «Province», t. II, р. 234, 235, 236 и 240.
274
Если в реалистических очерках первого десятилетия Июльской монархии мы находили лишь отдельные упоминания о пролетариате, то в альманашной физиологии эта тема занимает значительное место. Проблемы рабочего класса касаются многие авторы кюрмеровских серий, а также участники других альманахов 40-х годов.
Французская физиология подошла к вопросу о положении рабочего класса в свойственном ей бытописательном аспекте, но в этом были свои преимущества перед затемненной сентиментально-утопической мыслью трактовкой темы у большинства писателей-романтиков.
Авторы физиологии не смогли подняться до революционной постановки вопроса. Однако обстоятельно, правдиво изображая условия труда и быта рабочих, рисуя типы пролетариев в их конкретном жизненном окружении, очеркисты-демократы вплотную придвигали своих читателей к фактам объективной действительности, способствовали попыткам осмыслить положение пролетариата в орлеанистской Франции.
В течение 18 лет Июльской монархии быстро растущая французская промышленность пережила ряд кризисов и депрессий, сменявшихся периодами нового подъема. Однако массовое обнищание рабочего класса, ухудшение условий его труда, снижение реальной заработной платы и рост безработицы неизменно прогрессировали. В 1840-е годы продолжительность рабочего дня в ряде отраслей французской промышленности доходила до 16—18 часов. Несмотря на специальный закон 1841 г. об улучшении условий фабричного труда детей, злоупотребления не прекращались. Из-за снижения заработной платы резко ухудшились жилищные условия и питание рабочего населения промышленных районов. На фабриках существовали антисанитарные условия; число несчастных случаев было огромным. Среди рабочих распространялись профессиональные заболевания: туберкулез, глазные, кожные и желудочные болезни 50.
Уже маленький, примитивный очерк «Призмы» — «Нужда» дает представление о жизни рабочей семьи во Франции 40-х годов.
«Мадам Анжель — мать четверых детей. Ее муж умер год назад, попав в шестерню паровой машины... Мастерская, где он работал, после этого не была закрыта... Соседи поговорили о том, что там погиб рабочий, что после него остались жена и дети; на этом все волнения закончились. Вдова получила наследство пролетария: слезы и нищету. Сама омертвевшая от горя, она упорно боролась с нуждой.
Огюст, старший из ее детей, был учеником наборщика и зарабатывал один франк в неделю. Мать кормила его хуже всех остальных детей. Это было справедливо. Огюст, как самый большой, легче переносил голод... Но он заболел от истощения и был отправлен в Отель-Дьё.
50 См. об этом: Ю. Кучинский. История условий трудя во Франции с 1700 по 1848 гг. М„ ИЛ, 1950.
275
К счастью на руках матери оставалось теперь только трое детей. Она была работницей и зарабатывала 20 су в день. Лишившись работы, она стала искать любого заработка: стирки, уборки, шитья..., но не всегда его находила...
Стояла суровая зима. Они не могли купить ни хлеба, ни дров. С помощью маленькой кучки угля варили отбросы овощей... найденные на соседнем рынке. В их конуре не было кровати. Вся семья спала на соломенном тюфяке, покрытом рваным одеялом и грудой тряпья... Матери иногда приходила в голову мысль о самоубийстве. Но она никогда не имела возможности купить столико угля, чтобы можно было умереть от удушья. В доме не было ни одной тряпки, которая выдержала бы тяжесть тела, если повеситься... Гордость работницы не позволяла ей просить милостыню. Она упорно искала работы, но нигде не могла ее найти. Выхода больше не было. Их ждала голодная смерть...
Сколько времени продлится еще эта жизнь, полная изнуряющей и бесплодной борьбы? Мадам Анжель не думала об этом. Она жила сегодня, потому что жила вчера... потому что не могла сама прервать это невыносимое существование...
Холод усиливался. По ночам несчастная семья жалась друг к другу на тощем тюфяке. Наконец, наступило утро, когда в доме не осталось ни одной картофелины, не было никакой надежды на работу. Истощенная мать потеряла сознание. Дети плакали. Пришли соседи, такие же бедняки, как мадам Анжель. Они указали ей возможность нового заработка... Его хватило на неделю.
В доме знали, что бедная работница, мать четверых детей умирает с голоду в глухом уголке Парижа. Но кто и чем здесь мог ей помочь?
Мадам Анжель, мужественно боровшаяся с нуждой, была наконец сломлена ее безжалостными ударами. Однажды утром мать нашли мертвой в мансарде. Холод здесь достигал 29 градусов. Дети были еще живы, и их забрали в приют... Огюст, выйдя из госпиталя, не застал матери в живых... Он стал рабочим-печатником и помнит о своих маленьких сестрах и братьях... Но сможет ли он их прокормить?» 51.
Большие физиологии «Провинции», основанные на громадном, тщательно собранном документальном материале, знакомили читателя с крупнейшими промышленными центрами Франции и их рабочим населением. Таков, например, очерк Ж. Ожье, посвященный лионскому ткачу и живо напоминавший о восстаниях 1831 и 1834 гг.
51 Andreas. La Misere, «Le Prisme», p. 187—189.
276
«Канют (т. е. рабочий — ткач. - Т. Я.), - пишет Ожье, - еще десять лет тому назад был почти совершенно незнаком Франции и Европе... но после событий, последовавших за революцией 1830 года, т. е. с ноября 1831 и апреля 1834 гг., канют получил широкую известность благодаря своему участию в... трагедиях, заливших кровью второй город королевства... Я далек от того, чтобы говорить о политике и не буду обсуждать вопроса о том, справедливы ли мотивы, заставившие лионских рабочих с оружием в руках подняться против своих угнетателей... я хочу рассказать о частной жизни канюта, о жизни неутомимого труженика, который способствует благосостоянию нации...
...Из ста пятидесяти тысяч жителей Лиона и его окрестностей, девяносто тысяч составляют канюты... В поисках дешевого жилища и дешевого стола, рабочие-ткачи часто поселяются в окрестных деревнях... Люди, имеющие основания интересоваться рабочим классом, могут узнать, что, несмотря на тщательную экономию, заработка канюта не хватает на самое необходимое. Тесное, вредное для здоровья жилье, плохая и скудная пища... ослабляют и уродуют организм канюта. У него бледное лицо, длинная выгнутая шея, сгорбленная спина, тощее тело, костлявые руки, громадные кисти, кривые ноги, выгнутые колени, плоские ступни... Портрет не льстит оригиналу. Но если канют таков, то виновата в этом не природа, а его тяжкий труд... Канют очень впечатлителен, обидчив, угрюм, упрям, мстителен, недоверчив; но вместе с тем, он чрезвычайно трудолюбив, экономен, смел, помогает другу в несчастье, борется против всех видов деспотизма и беззаконного угнетения. Отсутствие образования возмещается у него природным умом...
277
Внутренность жилища канюта примечательна своей нищенской обстановкой: станок, старый ореховый комод, некрашеный сосновый стол, три-четыре хромоногих стула, скверный матрац... Пища канюта состоит из куска белого сыра и головки чеснока к завтраку, из картофеля с тем же сыром к обеду; за ужином, если он ужинает, канют в третий раз ест сыр, жареную рыбу или угря. Он пьет вино по 30 сантимов за литр, но чаще — простую воду из фонтана» 52.
Тема истощающего труда, материальной нищеты, ужасных условий быта является также основой очерков Фертио о шахтерах и Ла Бедольера о рабочих-металлистах.
Ф. Фертио дает подробное описание горняцкого поселка, жалких потрескавшихся домишек, в которых живут шахтеры, затопленных грязью улиц, рассказывает о каторжном труде горнорабочих, не обеспечивающем их существования, вспоминает о стачке шахтеров в Анзене (1833).
«Шахтер живет под постоянной угрозой смерти, — пишет автор физиологии. Она может настигнуть его в один миг различными способами... Перейдем к рассмотрению шансов на смерть, которые представляются ему ежедневно. Вот они:
1. Взрыв гидрогенного газа, от которого совершенно не гарантирует шахтерская лампа...
2. Удушение окисью углерода или дымом от внезапно загоревшегося угля.
3. Обвал, вызванный ветхостью креплений или рыхлостью почвы.
4. Наводнение, которого можно всегда опасаться, если работаешь вблизи реки» и т. д.53
Несколько сухой, информационный тон этого очерка нарушается догматически написанной сценой гибели шахтера, раздавленного корзиной для выгрузки угля.
Одной из самых чудовищных форм эксплуатации во Франции 40-х годов было использование в промышленности детского труда. Арну Фреми — писатель, литературовед и журналист, близкий, по-видимому, в этот период к идеям «Реформ», в документальном очерке «Дитя фабрики» рассказывает об ужасной судьбе «детей из народа», об их раннем опыте безысходной нужды и жестокой борьбы за существование. Он подробно описывает положение малолетних рабочих на мануфактурах Руана, Реймса, Лилля и т. д.
52 Joanny Augier. Le Canut. «Province», t. I, p. 285—292.
53 F. Fertiault. Le Mineur. «Province», t. I, p. 347—348.
278
«Рабочий день маленького пролетария начинается в три или четыре часа утра, — пишет Фреми. Давайте постоим немного в предрассветной мгле снежного декабрьского утра на одной из дорог, ведущих к городу, чтобы наблюдать за прибытием рабочих семей... Рабочие промышленных городов из-за высокой квартирной платы часто вынуждены жить очень далеко от фабрики. Каждое утро они проделывают пешком по два-три лье для того, чтобы попасть на прядильню, и по вечерам повторяют тот же путь, идя домой.
Прибытие этих караванов — зрелище бесконечно безотрадное. Бледные, изможденные женщины босиком шагают по мерзлой грязи, защищаясь от снега наброшенными на головы юбками... Но самое страшное в этой картине — множество детей, бредущих за матерями, держа в руках кусок хлеба — свое дневное пропитание. Некоторым из них всего пять-шесть лет».
«Фабричные дети, — продолжает свой рассказ автор физиологии, — зарабатывают в среднем от шести до семи су в день; этого едва хватает им на еду... На текстильных фабриках дети, даже если они выполняют самую простую работу, почти всегда вынуждены оставаться на ногах 16—17 часов в день в одном и том же положении. Причем они работают в помещении почти без воздуха, в удушающей жаре. Невозможно представить себе жилища ужаснее, чем то, в котором обитают эти дети...
279
Атмосфера здесь заражена инфекциями. Стены покрыты нечистотами. Вместо кровати — несколько грубых досок, покрытых полусгнившей соломой и грязным одеялом, дырявым, как решето. Сквозь закопченные, заклеенные старой бумагой окна сюда почти не проникает свет. Пол завален кучами мусора, отбросами овощей, подобранных на улице... Часто сравнивают положение детей-рабочих, свободных, честных, во всяком случае перед лицом закона, и положение детей, заключенных в тюрьмы за кражи или бродяжничество, и обнаруживают, что материальные условия, жизненные удобства гораздо лучше обеспечены юным правонарушителям» 54.
Очеркисты-демократы 40-х годов постоянно оттеняют контрасты между судьбой угнетенного трудом и нуждой пролетария и обществом буржуазных собственников.
«Если вы хотите сравнить роскошную жизнь... хозяина с нищетой рабочего и измерить степень унижения, до которого политическая экономия может довести человеческое существо, посетите народные кварталы Руана» 55, — пишет Ла Бедольер в физиологии нормандца.
Леон Гозлан в очерке «Человек из народа» рисует страшные круги ада парижской бедноты, резко подчеркивая различие между теми, «кому принадлежит все», и теми, «кто ничего не имеет».
«Двести тысяч рабочих Парижа... это пчелы индустрии, — пишет Гозлан. Рабочий день начинается для этих людей в семь утра и кончается в восемь вечера. За тридцать, а иногда и за пятнадцать или за десять су они капля за каплей отдают тринадцать часов своей жизни... Они не имеют права на дома, которые строили, на шелк, который ткали, на пищу, которая им нужна, чтобы существовать. Когда наступает ночь и богатый сытый Париж засыпает в мягких постелях, многие из тружеников столицы... не знают где преклонить голову. Для них открыта лишь улица, покинутая даже собаками, спешащими в свою конуру» 56.
Феликсу Пиа принадлежит лучший из «физиологических» портретов французских пролетариев. Изображая «тип» беррийского рабочего-литейщика и условия его труда, Ф. Пиа пишет:
«Литейщик — это труженик огня... Члены его - слитки металла, его руки — клещи. Такими делает их труд, которым он занят с утра до вечера и с вечера до утра. Полуголый, в полотняной сорочке... и деревянных башмаках, длинными щипцами вынимает он из горна пылающие как солнце раскаленные шары чугуна, бегом проносит их через литейную, закладывает в цилиндры, заставляет их двигаться взад и вперед силой своей руки, рискуя обжечься, пока они не вытянутся в проволоку или не превратятся в ленту, или он несет один из этих глобусов к наковальне и здесь, в целом вулкане обжигающих искр, кует раскаленный металл гидравлическим молотом, грозящим каждую минуту обрушиться ему на руки, до тех пор пока шар не превратится в ось; или еще он вооружается литейным ковшом, черпает из пылающей лавы по двадцать килограммов свинца и выливает его в формы, чтобы делать из него котлы... Это труд демонов. Эти люди уже теперь осуждены на вечные муки; им нечего бояться ада...
54 A. Fremy. L'Enfant de Fabrique. «Province», t. I, p. 258, 259, 276.
56 «Province», t. I, p. 173.
56 L. Соzlап. L'Homme du people. «Les Francais», t. iIII, p. 285.
280
Ни один литейщик не работает после 50-ти лет, и почти все они в этом возрасте умирают» 67.
Тщательное знакомство с подлинным положением французского пролетариата, наглядные исторические уроки грандиозных стачек того времени, усиливавшееся влияние коммунистических идей — все это помогало очеркистам-демократам пока ощупью, эмпирически, приблизиться к верному пониманию роли трудящихся масс и рабочего класса, основной созидающей силы общества.
57 F. Руat. Le Berruyer. «Province», t. ll, p. 335.
281
Лучшие из мастеров французской физиологии решительно выступали против характерной для того времени пренебрежительной оценки пролетариата в буржуазно-реакционной литературе как слепой и темной толпы, одержимой разрушительными инстинктами. Создавая сильные реалистические описания труда промышленных рабочих, очеркисты-демократы клеймили систему капиталистической эксплуатации и требовали уважения к пролетарию, «солдату мира», творцу экономического благосостояния нации. Ф. Фертио писал в физиологии шахтеров: «Это узники земли, которых вместо стен и потолка отделяют от мира 800 футов угля! Подземные пчелы, населяющие сотни громадных ульев, откуда течет богатство нации... Уголь шахтеров дает жизнь очагам и доменным печам... движет машины и паровозы... он основа... индустрии, промышленности и торговли всей Франции».
Мысли передовых авторов, писавших на страницах «Французов» о рабочем классе, во многом близки к идеям утопического социализма и к пропаганде республиканской прессы. Некоторые очеркисты, как, например, Фреми, прямо признаются в сочувствии социалистической доктрине. Сравнение очерков из серии Кюрмера с республиканскими политическими альманахами тех лет: «Французский народный альманах», «Альманах демократической Франции» и другими сборниками, выходившими тогда при участии сотрудников газет «Насьональ», «Реформ», «Журналь дю пепль», — позволяет установить не только общность ряда концепций, но и тождественность многих формулировок.
В статье — «Что такое раб?», опубликованной во втором из названных альманахов за 1845 год, Луи Блан писал: «Раб — это бедняк, которого арестовывают за то, что он не имеет пристанища и пищи, это несчастный, которого голод толкает к краже, это отец, посылающий сына дышать отравленным воздухом прядильни… раб - это дитя бедняка, с шести лет работающее в мастерской... рабы — это те, кто пишет на своих знаменах: «жить работая или умереть сражаясь», те, что действительно сражаются и умирают».
Более сдержанно, в границах, возможных для альманаха Кюрмера, эта же мысль была высказана Ф. Пиа в физиологии беррийца. Рисуя титанический образ литейщика, чей нечеловеческий труд бросает страшный укор буржуазному обществу, Пиа писал: «...Это крепостной раб нового феодализма, прикованный к глыбе металла, которая пожирает его живьем. Он телом и душой подчинен новой сеньории, заменившей старую. Старая хоть кормила и содержала своих вассалов, нынешняя же истощает их и истребляет» 58.
58 «Province», t. I, p. 355.
252
Наконец, следует отметить, что лучшие физиологические очерки о рабочем классе, созданные группой передовых участников серии «Французы», тесно примыкали к той литературе 40-х годов, которая создавалась писателями-рабочими и имела две стороны: драматический показ эксплуатации и нищеты трудящихся и патетическую жажду социальных перемен. Литераторы мелкобуржуазной демократии чаще всего ограничивались в своих очерках изображением страданий народа; но они подавали эту тему горячо, документированно и включались тем самым в борьбу народного фронта против Июльской монархии.
Подражания «Французам». «Животные в их собственном изображении». «Бес в Париже» — последний из крупных очерковых сборников периода Июльской монархии. О дальнейшей судьбе жанра.
Громадный успех «Французов в их собственном изображении» вызвал к жизни ряд подражательных изданий: «Дети в их собственном изображении» (1842), «Маленькие, изображенные взрослыми» (1842) и т. п. К этой группе по своему заголовку примыкает также один из лучших альманахов начала 40-х годов «Животные в их собственном изображении», или иначе «Сцены из частной и общественной жизни животных» 69. Однако в действительности это издание было вполне самостоятельным и весьма своеобразным.
В обращении к читателям, подписанном именем П.-Ж. Сталя60, сказано, что задачей альманаха является критика «недостатков современной эпохи» и «общечеловеческих пороков» через изображение определенных «характеров» и «типов». Но в подаче материала авторы не придерживаются «физиологической» схемы. Книга состоит из ряда небольших очерков и рассказов, принадлежащих Бальзаку, Жорж Санд, Шарлю Нодье, Пьеру Бернару, Жанену, Ла Бедольеру, П.-Ж. Сталю и ряду других писателей. Все эти очерки связаны между собой с помощью пролога. В НРМ рассказывается о «революции», которая якобы произошла среди населения парижского Зоологического сада. Причем животные прежде всего пожелали иметь печатный орган для защиты своих прав. Все очерки и рассказы альманаха написаны в виде корреспонденции от различных животных и птиц. Некоторые из текстов очень любопытны. С блестящим остроумием сделаны три очерка Бальзака, переведенные Б. Грифцовым на русский язык: «Напутствие животным, стремящимся к почестям», «Сердечные муки английской кошечки», «Путешествие в Париж африканского льва».
59 «Scenes de la vie privee et publique des animaux.» Vrgnettes par Grandville. Etudes de moeurs contemporaines publiees sous la direction de M. P.-J. Stahl avec la collaboration de mess,curs De Balzac, L. Вude, E. de La Вёdollieгre, P. Bernard, J. Janin, Ed. Lemoine, Charles Nоdier, George Sand. P., J. Hetzel, 1842.
60 P.-J. Stahl — литературный псевдоним известного, в то время писателя и книгоиздателя Этцеля (J. Hetzel).
283
Первый из них является откликом на биологические дискуссии тех лет и сатирой на нравы буржуазных ученых; второй критикует лицемерную мораль «высшего света», третий наполнен отзвуками современных политических событий, содержит едкие нападки на Луи-Филиппа, систему буржуазного парламентаризма, власть биржи и господство «денежной» морали. Еще больше злободневных политических намеков и откровенных выпадов против Реставрации и Июльской монархии находим в интересном очерке П.-Ж. Сталя - «История одного зайца». Угнетенный заячий народ здесь — французские бедняки, которые ничего не выиграли от замены дворянской монархии монархией буржуазной.
Чрезвычайно привлекателен написанный для альманаха «Животные в их собственном изображении» очерк Жорж Санд — «Путешествие парижского воробья в поисках лучшего правительства». Парижский воробей — этот птичий пролетарий, защитник интересов и прав всей пернатой бедноты, в поисках наиболее совершенной формы правления посещает государство муравьев, пчелиное королевство и республику волков. Ничто из виденного его не удовлетворяет; он и сам далек от понимания общественного идеала, к которому следует стремиться. Но в очерке Жорж Санд столько подлинного сочувствия трудящимся, столько настоящего понимания невыносимого положения народа, ее парижский воробей так великолепно владеет острым языком и юмором парижского блузника, весь очерк написан с такой неподражаемой легкостью и грацией, что этот очерк и сегодня сохраняет свое живое очарование.
284
Однако в целом литературный текст рассматриваемого сборника, принадлежащий перу разнородной группы авторов, довольно непритязателен по мысли и ограничивается преимущественно наивно-реформистскими и морально-поучительными идеями. Главную ценность альманаха составляют, несомненно, его иллюстрации, великолепно выполненные Гранвилем. Это прекрасно понимал Сталь-Этцель, заявлявший от имени редакции: «Замы-•сел книги заключается в том, чтобы дать слово чудесным животным Гранвиля, заставить наше перо сотрудничать с его карандашом».
Литографии Гранвиля сделаны в полном соответствии с принципами физиологии и представляют собой перенесенные в плоскость анималистической сатиры обобщенные «портреты-типы». Как и в знаменитой серии «Французов в их собственном изображении», в «Сценах из жизни животных» перед нами разнообразные типы французского общества той эпохи: раздувшийся от спеси индюк — банкир-миллионер; хищный ястреб — домовладелец; злой пес — представитель муниципальных властей; парижская «львица»; павлин — псевдоученый; голодный вороненок — студент-медик; запуганный заяц — бедный чиновник; пчелиный трутень — знатный дворянин и т. д.
Направленность этих рисунков совпадает с демократическими идеями французской физиологии- Преимущества Гранвиля перед многими другими художниками-«физиологистами» — в увлекательном остроумии его творческого вымысла, в поразительной точности и едкости сравнений людей с животными, в доходчивости карикатурной манеры, связанной с фольклорной и басенной традицией. Искусство иллюстратора «Сцен из частной и общественной жизни животных» высоко оценила передовая русская пресса того времени, называвшая Гранвиля «настоящим Лафонтеном», «Крыловым живописи»61. В той же манере были выполнены очень популярные в 40-е годы серии Гранвиля «Метаморфозы» 62.
Последним из крупных очерковых сборников Июльской монархии был выпущенный тем же Этцелем в 1845—1846 гг. при участии наиболее известных тогда писателей двухтомный альманах — «Бес в Париже. Париж и парижане. Нравы и обычаи, характеры и портреты парижских жителей, полная картина их жизни частной, общественной, политической, художественной, литературной, промышленной и т. д. и т. п.» 63.
61 См. «Литературная газета», 1845, № 29.
62 «Metamorphoses du jour» печатались в 40-е годы на страницах «Шаривари» я «Musee Philipon». Впервые опубликованы в 1828 г.
63 Le Diable a Paris. Paris et les Parisiens. Moeurs et coutumes, caracteres et portraits des habitants de Paris, tableau complet de leur vie privee, publique, politique, artistique, litteraire, industriele etc., Texte par MM. G Sand, P.-J. Sahl, L Gozlan P. Pascal, F. S a u 1 i e, Ch. N о d i e r, Eug. В r i f f a u 11, H. de Balzac, E. D e 1 о г d, A. L a v a 1 e 11 e, А. К a r r, M e r y, Gerard de N e r v a 1, A. H о u s s a y, Th. G a u t i e r, 0. F e u i 11 e t, A. de M u s s e t etc., precede d'une Histoire de Paris, par Th. Lavalle. Illustrations: Les gens de Paris, series de gravures avec legendes par G a v a r n i. Paris comique, vignettes par Вertall. Vues, monuments, edifices particuliers, lieux celebres et principaux aspects de Paris, par С h a m p i n, Вeгtrand, d'Aubigny, F г a n с a i s. P., J. Het?el, 1845—1846, 2 vol.
285
Успех «Беса» превзошел популярность серии Кюрмера; альманах Этцеля несколько раз переиздавался во Франции 64 и в 1846 году был переведен на русский язык. (Русское переиздание «Беса в Париже» было на много слабее подлинника. В нем совершенно отсутствовали иллюстрации. Кроме того, по требованию царской цензуры из альманаха Этцеля были изъяты не только некоторые эротические детали, но также и наиболее острые сатирические фрагменты, направленные против политической реакции и церкви65).
Как можно судить по заголовку, общее задание нового альманаха оставалось «физиологическим». Однако это задание было различно понято отдельными авторами.
64 В 1853, 1857 и 1868—1869 гг. (в последний раз «Бес в Париже» вышел со значительными дополнениями).
65 См. об этом: А. Г. Цейтлин. Русский физиологический очерк. M., 1946.
286
В сборнике царил жанровый разнобой. Наряду с выдержанными в духе физиологии очерками Бальзака, Л. Гозлана, Э. Бриффо, Альтароша и др., здесь опубликованы бытовые сценки А. Монье, О. Фейе и т. д., а также близкие к рассказу или новелле очерки Т. Готье, Э. Гино, А. де Мюссе, А. Карра, Э. Сю, Таксиля Делора и, наконец, философско-публицистические очерки Жорж Санд и научно-популярные статьи Т. Лавалле.
Однако подлинным недостатком альманаха Этцеля была не жанровая пестрота, а мелочность большинства поднятых здесь тем, поверхностность в понимании нравоописательной задачи многими авторами.
Этот недостаток «Беса» справедливо отмечал анонимный рецензент из «Отечественных записок». «Что им за дело до того, — писал он о сотрудниках прославленного французского альманаха, — что Париж есть средоточие жизни политической, промышленной, ученой, художественной и литературной, что в Париже возникают и ДВИЖУТСЯ вопросы, от которых зависит настоящее и будущее человечества... Вместо того, чтоб представить, согласно сделанному ими обещанию, полную картину публичной, политической, артистической, литературной и промышленной жизни Парижа, они обратили исключительное свое внимание на описание бульваров, театров, трактиров, школ плавания и т. п. — предметов, которые сами по себе весьма любопытны, но... никак не могут составить полной и всесторонней физиологии Парижа. В этом издании все главное, существенное, серьезное опущено из виду, а все пустые, незначительные и по большей части общеизвестные особенности и черты Парижа поставлены на первом месте и обработаны с особой любовью» б6.
Но вместе с тем самый передовой русский журнал 40-х годов высоко расценивал в идейном и художественном отношении такие очерки «Беса», как «Философия супружеской жизни» Бальзака, «Агатовые шарики» Эжена Сю, «Неделя из жизни парижской работницы» Таксиля Делора и «Общий взгляд на Париж» Жорж Санд.
Очерки, выделенные «Отечественными записками», действительно заслуживают особого внимания. «Философия супружеской жизни» Бальзака развивает мотивы его ранней «Физиологии брака» с гораздо большей точностью социально-бытовых и психологических наблюдений, в более простои и доступной читателю форме. Публикации Таксиля Делора и Эжена Cю по своему настроению стоят на уровне лучших физиологии о французском пролетариате.
Автор «Парижских тайн» в маленьком наброске «Агатовые шарики» далек от сенсационной авантюрности и развлекательности, характерных для его знаменитого романа-фельетона. Лаконично и сдержанно, с глубокой горечью и искренним сочувствием рассказывает он на страницах альманаха Этцеля об ужасной судьбе пятнадцатилетней работницы Арсены Реми, жертвы нужды и беспризорности.
66 «Отечественные записки», 1846, т. XLIX, Библиографическая хроника, стр. 113, 114.
287
В очерке Сю несколькими штрихами как бы собраны многие «типы» «Французов», очерчены целые «физиологические» портреты. Бедная вдова-прачка, воспитывающая троих детей, целые дни проводит за стиркой на реке. Ее старшая дочь Арсена, которой еще не исполнилось пятнадцати лет, работает ученицей в мастерской сапожника. Это одна из молоденьких работниц, которых нужда, голод, беспризорность, как об этом писал А. Фреми, часто толкают на путь падения. В обязанности Арсены входило ежедневно отводить в убежище для бедных детей двух младших братьев: пяти и семи лет. Во время этих длительных отлучек из мастерской чистая и красивая Арсена встречается с одним из «завсегдатаев кабаков», «людей без имени», типы которых привлекали многих авторов физиологии. Он развращает девушку. Арсена должна стать матерью. Но еще до родов она арестована за кражу маленьких агатовых шариков, которые она ежедневно воровала у бакалейщика, как блестящие игрушки для своего будущего ребенка. Сама еще ребенок, Арсена брошена в тюрьму. Потрясенная ударом, мать ее умерла в госпитале. Ее братья отправлены в тюрьму для малолетних правонарушителей. «Нужда, — заключает Сю свой рассказ, — это рок нашего времени».
В своем фабульном очерке — «Неделя из жизни парижской работницы» Таксиль Делор рассказывает историю молодой девушки-сироты, загнанной пауперизацией села на городскую фабрику, где безработица и преследования развратного мастера угрожают ей голодной смертью или позором.
Вопреки легкому развлекательному тону большинства литературных материалов «Беса», открывающий альманах очерк Жорж Санд «Общий взгляд на Париж» («Coup d'ceil general sur Paris»), написанный с большим лирическим подъемом, глубоко трагичен. Писательница-гуманистка говорит о своей ненависти к Парижу, городу чудовищных социальных контрастов, где «каста привилегированных граждан» господствует над народом, превращенным в «презренного раба», где царит «эксплуатация человека человеком».
Интересен также другой очерк Жорж Санд, помещенный в двухтомнике Этцеля, — «Путешествие к парижским дикарям». Описывая свои впечатления от посещения группы индейцев, приехавших во Францию, знаменитая романистка глубоко скорбит о «чудовищном законе завоеваний», лишившем индейский народ самостоятельности, критикует общественный строй США.
К числу лучших публикаций «Беса» следует также отнести «Историю Парижа» и «Географию Парижа» Т. Лавалле. Факты истории и географические описания сопровождаются здесь комментариями, близкими к концепции «Революционного Парижа». Излагая историю возникновения различных кварталов, улиц и площадей французской столицы, Т. Лавалле постоянно связывает свой рассказ с событиями минувших революций и народных волнений.
288
Особое внимание автор уделяет рабочему предместью Сент-Антуан, очагу революционного движения в Париже. Мотивы социальных контрастов, отзвуки недавних рабочих восстаний можно обнаружить и в блестящих по художественному мастерству очерках Бальзака из «Беса», посвященных описанию быта парижских улиц («История и физиология парижских бульваров», «Уходящий Париж»). В последнем из них Бальзак писал: «Фальшивый блеск Парижа явился причиною нищеты в провинции и в пригородах. В Лионе уже имеются жертвы, их зовут лионскими ткачами. В любой промышленности имеются собственные лионские ткачи» 67.
Среди чисто нравоописательных очерков, лишенных злободневной социально-политической окраски, на первом месте следует поставить очерк-новеллу А. де Мюссе — «Мими Пенсон. Профиль гризетки», пленяющий прелестью простого повествования, тонкостью психологической отделки и душевным обаянием главной героини — девушки из народа.
Содержание литературных публикаций «Беса в Париже», за исключением перечисленных выше и некоторых других очерков, уступало лучшим физиологиям «Французов» и «карманных» серий. Однако в целом и этот альманах еще сохранял передовые мысли и талант, свойственные «физиологическим» изданиям французской демократии начала 40-х годов, что, в первую очередь, следует отнести за счет иллюстрировавших его художников. Этцель придавал большое значение «иллюминированию» страниц своего сборника. Иллюстрации к очеркам в «Бесе» очень щедры и разнообразны. Так, рисунки к вводным главкам, где рассказывается фантастическая история создания альманаха, будто бы составленного из корреспонденции, собранных в Париже бесом Фламмешем, выполнены в пародийной псевдоромантической манере. Гравюры к очерку Бальзака «История и физиология парижских бульваров» точны и документальны. Очерк Э. Бриффо «День в школе плавания» снабжен серией забавных карикатур на буржуазные нравы и т. п.
В «Бесе», как и в «Сценах из жизни животных», рисунок «физиологичнее» текста. Отличительной чертой второго альманаха Этцеля являются самостоятельные циклы рисунков с подписями, соединенных между собой общей темой парижского быта, которые могут быть названы «карандашными физиологиями». Таковы, например, серии Берталя, состоящие из множества талантливо выполненных набросков-миниатюр, занимающих целые страницы альманаха: «Как здороваются в Париже», «Новый год в Париже», «Мелкие промыслы Парижа» и др. 68.
67 Цит. по книге: Опоре Бальзак. Собр. соч. в пятнадцати томах, т. 15, стр. 189.
68 Каждая из страниц «Беса», заполненная несколькими десятками миниатюр Берталя, составляет как бы отдельную «физиологию».
289
Но подлинным шедевром физиологической литографии является серия листовых гравюр, сделанная для издания Этцеля Гаварни. Название серии Гаварни — «Люди Парижа» — крупным шрифтом выделено на титульном листе альманаха. Действительно, она представляет собой, наряду с группой лучших очерков, идейный и художественный стержень всего издания, выражает его лучшие демократические и реалистические тенденции.
Тематика рисунков Гаварни в «Бесе» разнообразна. Однако бросается в глаза тяготение художника к изображению быта и типов парижского «дна» — наиболее угнетенных и наиболее презираемых представителей французской бедноты. Его привлекают нищие, жалкие инвалиды, безработные мастеровые, уличные продавцы грошовых товаров, люди сомнительных профессий, бездомные бродяги, опустившиеся до беспробудного пьянства и грабежа. Париж нищеты и голода, изображенный Гаварни, ближе всего к трагическому описанию социальных контрастов французской столицы в очерке Жорж Санд. Однако графический язык Гаварни в отличие от высокой романтической патетики знаменитой романистки прост и безупречно реалистичен.
290
Именно на страницах альманаха Этцеля Гаварни полностью обнаружил себя как выдающийся художник французской демократии, умеющий видеть жизнь народа в ее живой и трагической повседневности.
В то же время «Люди Парижа» Гаварни 1845—1846 гг. знаменуют собой как бы новый, более совершенный этап художественной типизации по сравнению с точными в социальных и этнографических деталях, но часто застывшими, подчеркнуто «собирательными» гравюрами-типами серий Кюрмера и Ла Бедольера. Новые литографии Гаварни типичны, но и тонко индивидуализированы, полны жанрового движения, согреты полным сочувствия авторским настроением.
Появление «Беса в Париже» завершило период расцвета физиологического социально-обличительного очерка во французской литературе. В напряженных условиях экономического кризиса последних лет Июльской монархии и складывающейся в стране революционной ситуации «физиологическая» мода еще существовала, но более не развивалась. В этот период были переизданы некоторые из «карманных физиологии» 1841—1842 гг., вышло несколько новых образцов данного жанра
291
(Physiologic du Bon Vivant, P., Lebailly, 1845; Е. de С h a m p e a u x. Physiologic des Bals de Paris et de ses environs. P., Decaux, 1845; Hygiene et Physiologic des Bains froids par A. D e 1 а и n о у, P., Moquet, 1847 и т. д.), а также ряд альманахов, в той или иной степени близких к «физиологической» традиции (Paris, ou les sciences, les institutions et les mceurs au XIX® s. par A. Esquiros, P., 1847; Paris a table par Eug. В г i f f a u 1 t. P., Hetzel, 1846; Paris comique, Almanach pour 1847, P., 1847 и др.). Физиология нашла себе место и среди литера-турно-публистических изданий эпохи Революции 1848 г. («Physiologic de I'Assamblee Nationale par un stenographe», P., 1848; Veritable Physioligie de 1'Assemblee Nationale constituante de 1848 ou les homines et leurs oeuvres... par Raincelin de Surgy, P., 1848; Physiologic du Reactionnaire, P., 1848 и др.)
«Физиологическая мода» с некоторым опозданием распространилась в провинции. Причем здесь кроме перепечаток выходили и оригинальные произведения. (См., напр., L'Art de s'enrichir par la Faillite... Physiologic du railli... par A. Marchant — Duroc, Bordeaux, 1845; Physiologic de la Foire Saint-Romain par le patriarche Abraham, Rouen, 1846; Physiolioie du Consent par J. L. F., Lyon, 1846; Physiologic du Corset par M1116 S..., de Lyon. Montpellier, 1847 и многие другие).
292
Провинциальные издания «физиологии» оказались для нас совершенно недоступными. Но, как свидетельствует А. Леритье, они в большинстве случаев были гораздо слабее знаменитых парижских образцов по тексту и почти или совсем лишены иллюстраций.
Во времена Второй империи и Третьей республики нравоописательный очерк снова получает немалое распространение. Уже в начале 50-х годов появился ряд переизданий «Беса в Париже» и оберовских «карманных физиологии». Приемы использования «физиологической» очерковой традиции во французской нравоописательной прозе можно проследить на всем протяжении второй половины XIX столетия. В нравоописательной очеркистике принимают участие литераторы и художники, хорошо известные нам по «физиологическому» походу эпохи Июльской монархии — А. Ашар, M. Алуа, Альберик Секон, О. Люше, А. Монье, Л. Люрин, А. Карр, Таксиль Делор, Д. Руссо, Э. Урлиак, Л. Юар, А. Фреми, Гаварни, Гранвиль, а также многие новые авторы 69.
К нравоописательному очерку и его «физиологической» технике прибегают во второй половине прошлого века французские писатели различных рангов и направлений: Э. Золя, Г. Флобер, Мопассан, Т. Готье, О. Мирбо, А. Додэ, П. Бурже, Гюисманс, С. Малларме, Э. и Ж. Гонкуры, И. Тэн, Г. де Банвиль, Э. Фейдо, Ж. Кларети, О. Фейе и множество менее известных литераторов и журналистов. В качестве иллюстраторов очерковых изданий выступают Г. Курбе, Шам, Э. Лами, Надар, Берталь и другие. К «физиологической» традиции не раз возвращаются и французские литераторы наших дней 70.
69 См. следующие издания: A. Ac h a r d. Parisiennes et provinciales. P., 1856; M. А1hоу et Тахi1 Dе1огd. Les petits Paris, P., 1854—1855 («Paris — boursier», «Paris — journaliste», «Paris — portiere», «Paris — grisette», «Paris — omnibus»; «Paris — restaurant», «Paris — etudiant», «Paris — avocat» etc.); «Metamorphoses du jour» par Grand-ville, A. Second, L. L u r i n e, Taxil Delord etc., P., 1851; А. К a r r. Contes et nou-velles. P., 1856; Les Mffiurs d'Aujourd'hui par Aug. L u с h e t. P., 1854; Le Tableau de Paris, Histoire, description, physiologic 'par А. А с h a r d, H. M о n n i .e r. N a d a r etc., P., 1876; H. Monnier, Les petits gens, Bruxelles, 1857; H. M о n n i e r. Memoires de M. Joseph Prudhomme, P., 1857, 2 vol.; H. Monnier. Les Bourgeois de Paris, P., 1854; Paris dansant par J. Rousseau, P., 1861; Les gens mal eleves par A. F r e m y, P., 1868; Les Moeurs de notre temps par A. F r e m y. P., 1860; G a v a r n i. Masques et visages, P., 1857;
Ed. 0uг1iac. Proverbes et scenes bourgeoises, P., 1866. См. также другие издания, упомянутые в каталоге физиологии А. Леритье и в книге Поля Лакомба.
70 См., напр., Armand L а n о u x. Physiologic de Paris, P., 1954; Robert В u г n a r d. Paris, 1900. P., Hachette, 1951; Jacques Castelneau. Les petits metiers de Paris. P., Asteria, 1952. Автор последней из названных работ в списке использованной литературы ссылается на «Французов в их собственном изображении» и другие физиологические издания 40-х гг. XIX в.
293
Вопрос о судьбе физиологического очерка во французской литературе после 1848 г. совершенно не освещен в критике и выходит за рамки данного исследования. Некоторые суждения по этому вопросу мы позволяем себе высказывать на основании материалов, опубликованных в зарубежных библиографических справочниках, и непосредственного знакомства с большинством текстов упомянутых нами авторов.
Под пером лучших писателей-реалистов второй половины XIX столетия физиологический очерк порой снова достигает высокого общественно-обличительного и художественного уровня. Мопассан-очеркист склоняется преимущественно к жанровым разновидностям автобиографического наброска, лирического размышления, критико-биографического и ^критико-психологического этюда и т. п. Но его чисто «физиологический» очерк «Служанки» великолепен по тонкости и «монографической» полноте наблюдений, по конденсированности и яркости социально-психологической и профессиональной характеристики. К жанру физиологии приближается также известный цикл очерков-новелл Мопассана — «Воскресные прогулки парижского буржуа» (1880), близкий к манере Анри Монье, но более зрелый по реалистическим приемам и более острый в смысле политического обличения.
294
Новым, идейно и художественно усиленным вариантом физиологии являлись, несомненно, очерковые циклы Золя — «Как умирают и как хоронят во Франции», «Брак во Франции», «Типы французского духовенства» и «Сцены выборов во Франции», впервые опубликованные писателем в русском журнале «Вестник Европы» (1875—1880). Громадный дар реалистического наблюдения, точная правдивость факта органически сочетаются в очерках Золя с широкими и верными социально-историческими обобщениями и острой политической оценочностью.
Очерки первых двух циклов особенно близки к манере лучших физиологии 40-х годов. Пользуясь описаниями смерти и брака как основным тематическим стержнем, Золя обнажает перед читателем социальную мораль всех классов современного французского общества, начиная с обитателей аристократического Сен-Жерменского предместья и кварталов зажиточной буржуазии и кончая жителями парижских мансард и глухих деревень провинции, пролетариями и крестьянами. Описание нравов автор «Ругон-Маккаров» и в очерках умело претворяет в оружие социального обличения буржуазно-дворянской верхушки, в способ глубоко сочувственного показа условий существования народной массы.
Однако после 1848 года жанровая традиция физиологии в целом, безусловно, утрачивает характер широкого литературного направления и не представляет интереса для исследования судеб французского реализма XIX столетия. Даже лучшие из мастеров физиологического очерка времен Июльской монархии в новой исторической обстановке отказываются от активно-демократических и социалистических тенденций, свойственных их литературным выступлениям 40-х годов. Примером идейного измельчания физиологического жанра, приведшего и к художественному его вырождению, может служить уже упоминавшаяся серия «Les petits Paris», выходившая в 1854—1855 гг. при участии Таксиля Делора и Мориса Алуа. Чрезвычайно характерно, что в новых изданиях «Беса в Париже» (1853, 1868—1869), особенно в последнем из них, можно найти множество дополнительных материалов, усиливающих не социально-обличительную и художественно-типизирующую, а бездумно-развлекательную тенденцию знаменитого альманаха. Технику «физиологического» описания применяют теперь чаще всего случайные авторы в целях создания дешевого чтива для французского обывателя71. Особо следует упомянуть попытку контрреволюционного использования физиологической очерковой традиции в период политической реакции, последовавшей за разгромом Парижской Коммуны.
71 См., напр., Physiologies parisiennes par Albert Millaud, s. d.; Physiologic des Quais de Paris par Octave. Usanne. P., 1893, и др.
295
Сборник «Современная Франция или французы в их собственном изображении» 72, изданный в 70-е годы и претендовавший на роль серии Кюрмера, явился прежде всего грязным памфлетом на Коммуну и французский народ. Авторы многих его статей и очерков цинически издеваются над Коммуной, как над «кровавым маскарадом», «жалкой пародией» на 1789 год, жалуются на «огрубение» современных нравов, «отравленных вкусом к крови и преступлению, господствующим под видом патриотизма». Реакционные, космиполитствующие буржуа характеризуют французский народ как «лишенный собственной физиономии», не имеющий национальной культуры, клеветнически изображают парижских рабочих как озверевших дикарей и т. п.
Основная причина отмирания литературной «физиологии» заключалась в самой природе жанра. В 30—40-х годах этот вид очерка был, так сказать, азбукой реалистического искусства, рабочим моментом в оформлении метода. Используя приемы социального анализа человеческих характеров, предложенные Дидро еще в XVIII столетии, «физиология» времен Бальзака являлась, вместе с тем, жанром нового, послереволюционного качества. В политической и культурной обстановке Июльской монархии «физиология» отчетливо выражала общественные симпатии и антипатии широких кругов демократической оппозиции, представляла новую, антибуржуазную тенденцию реализма. В то же время проблематика, типаж и поэтический язык «физиологии» служил подчеркнуто откровенной антитезой доктринам романтизма. Таким образом, короткий общедоступный, злободневный, увлекательно остроумный жанр физиологического очерка в интересующем нас периоде был живым носителем и разрушительных и конструктивных устремлений новой реалистической литературы, скромным, но настойчивым, в силу своей массовости, глашатаем художественного прогресса. Именно этим, можно думать, объяснялись и невиданный успех физиологического очерка у читателей и непонятное, на первый взгляд, увлечение им у передовых писателей и художников эпохи. Техника «физиологии», как утверждают французские исследователи, просочилась тогда в драматургию и в роман-фельетон. Современники находили ее элементы даже в большой бальзаковской прозе. Известно, по крайней мере, что современник и друг Бальзака А. Латуш называл его изобретателем «физиологического» романа.
Конечно, и в пору наивысшего расцвета физиологического очерка, гость в 40-е годы XIX столетия, отдельная физиология оставалась упрощенным, суженным видом реалистической литературы. Задача социально-психологической типизации даже в лучших образцах физиологического очерка была стеснена обязательной композиционной схемой, не допускав-
72 Baumgarten. La France contemporaine, ou les Franscais peints par eux memes. P., 1878.
296
Франция. Общественно-преобразовательные мечты, которые нашли отражение в течении демократической физиологии времен Луи-Филиппа, были разбиты кризисом мелкобуржуазных иллюзий, принесенным событиями 1848-го года. С другой стороны, национальное реалистическое искусство после триумфа «Человеческой комедии» не нуждалось более в агитационной поддержке мелких массовых жанров. «Физиологическая» техника, даже в эпоху господства натурализма, в прежнем ее виде оказывалась устаревшей. Многие литераторы и художники продолжали обращаться к блестящему и полезному в свое время искусству физиологической миниатюры, используя его по-своему. Однако возрождение жанра, прелесть которого, кстати, состояла именно в его тематической и эстетической злободневности, в его соответствии передовым идеям и художественным вкусам 1840-х годов, было невозможным.
298