Развитие физиологического очерка во Франции и его жанровая специфика в 40-е гг. XIX. в. Связи литературной «физиологии» с реалистическим методом Бальзака и с методикой естествознания того времени. Особенности реалистической типизации в физиологическом очерке. Борьба передовых «физиологистов» 40-х годов с псевдореалистической буржуазно быт описательной очерковой традицией. Антибуржуазная сатира и обращение к нравам «низших сословий» — проблемная основа демократической физиологии.
Сентябрьские законы» убили политическую сатиру во Франции. Высокие денежные залоги и полицейские преследования против прессы и литературы на много сузили после 1835 года возможности прогрессивной печати. Значительно ослабило культурный фронт французской демократии усилившееся после разгрома революционных восстаний 1834 г. расслоение республиканской партии и консервативное перерождение значительной ее части.
Эти обстоятельства не могли не сказаться отрицательно и на развитии книжного демократического очерка. После серии Бешэ, последний том которой вышел в 1835 году, до начала 40-х годов во Франции не появилось ни одного крупного очеркового альманаха прогрессивного направления.
153
Однако тяготение передовых французских писателей к публицистическому ответу на события современной общественной жизни и к очерковым жанрам не остывало и нашло в этот период своеобразное выражение. Помимо попыток со стороны отдельных авторов издавать небольшие сборники собственных очерков и рассказов на злободневные темы 1, некоторые из них широко используют элементы художественно-публицистического очерка в канве романа.
К числу последних прежде всего относится Луи Рейбо — автор чрезвычайно популярного у современников романа «Жером Патюро в поисках общественного положения»2. Время написания романа Рейбо точно не установлено. Зарубежные библиографии датируют его выход 1843 годом. Но уже в 1842 году появилась развернутая рецензия на это произведение в «Шаривари». Сам Рейбо в предисловии к третьему изданию романа (1849) пишет, что «Жером Патюро» был создан им еще в 1839 году, но в первых двух изданиях выходил анонимно. По-видимому, первоначальный вариант был впоследствии сильно доработан автором.
Л. Рейбо и раньше был известен передовому французскому читателю в качестве сотрудника газет «Насьональ», «Трибюн», «Корсэр» и др. Выход его книги «Шаривари» приветствовала как «крупное явление литературной сатиры», возродившее «национальную традицию жанра» и «дух галльского остроумия» 3.
Роман написан в форме «автобиографии» героя. Однако задача Рейбо не столько в психологической характеристике парижского мещанина Жерома Патюро, сколько в сатирической оценке современной Франции. Эта ориентация обусловила тяготение писателя к технике очерка и специфическую структуру его романа.
Сюжет романа подчеркнуто прост, открыто подчинен основной общественно-обличительной тенденции автора. Сирота Жером Патюро воспитывался у дяди-шапочника, но сперва не пожелал наследовать его профессию. Вместе со своей подругой, преданной ему гризеткой Мальвиной, Патюро испробовал всевозможные профессии, пережил разнообразные увлечения, чтобы в результате вернуться к скромному занятию своего воспитателя. Книга разбита на отдельные главы-кадры, каждый из которых с большим знанием дела и документальной обоснованностью воспроизводит социальные метаморфозы героя: «Жером Патюро — поэт», «Жером Патюро — сен-симонист», «Патюро — управляющий акционерным обществом», «Патюро — журналист», «Патюро — фельетонист», «Патюро — публицист правительственной газеты», «Патюро — депутат» и т. д.
1 См., напр., Contes democratiques, dialogues et melanges, par Altaroche. P., Pagnerre, 1838.
2 L. Reybaud. Jerome Paturot a la recherche d'une position sociale.
3 См. «Le Charivari», 26.XI. 1842.
154
Кроме того, в повествование введены вставные эпизоды-очерки, характеризующие профессии врача, судейского чиновника, деятельность министра, положение художника и т. п.
Луи Рейбо уже раньше выступал в роли очеркиста как сотрудник «Новой картины Парижа» и он прекрасно справляется с публицистической обличительной задачей своего романа. Жером Патюро в пиитах общественного положения наталкивается на всевозможные злоупотребления государственного аппарата буржуазной монархии, на коррупцию министерств, на бездеятельность палаты, на продажность прессы; он оказывается жертвой финансового разбоя, видит ужасающее моральное разложение буржуазного .общества от палаты и банка до кабинета врача и мастерской художника. В критике министерств. Палаты и избирательной системы Рейбо близок к прессе Филипона, на страницах которой ему приходилось не раз выступать. В речи одного из эпизодических персонажей, принадлежащих к социально-политическому фону романа, до конца обнажена сущность буржуазной монархии Луи-Филиппа как «акционерной компании», беззастенчиво грабящей нацию: «Нас здесь в палате 200 членов 4, которые снимают сливки со всех прерогатив власти. Если попадается хороший кусок, он — наш. 200 здесь, — это значит еще до пяти, до шести тысяч влиятельных лиц, вожаков избирательных кампаний и т. п. вне Палаты. Сделайте подсчет. Если бюджет состоит из 1.400 миллионов, и государственный аппарат насчитывает около 60000 должностных лиц, то, значит, каждый представитель большинства Палаты может располагать 7 миллионами и тремя сотнями мест... И вы не находите, что это идеальное правительство? Чего же желать больше?» 5
Книга Луи Рейбо заслуживает внимания. Наряду с громадным количеством интересных фактов, в ней много живости, смеха, остроумия; общественно-политическая сатира сочетается здесь с бытовым юмором. Среди многочисленных персонажей романа особенно выделяется полный жизненной правды и естественной грации образ парижской простолюдинки Мальвины. Однако «Шаривари» правильно подметила слабые стороны романа Рейбо: его идейную ограниченность и критический нигилизм, за которым не чувствуется твердых прогрессивных убеждений, обличение без идеала, теряющее от этого значительную часть своей силы.
Лучшие памфлетисты и художники «Карикатюр» и «Шаривари» беспощадно громили наряду с орлеанской монархией — буржуа-Тамерлана, вместе с троном — прилавок, противопоставляя им трудящиеся массы Франции и идею «народной» республики.
4 Рейбо имеет в виду, очевидно, правую, орлеанистскую часть палаты, ее буржуазное «большинство»,
5 L. Reybaud. Jerome Paturot a la recherche d'une position sociale. P., 1849 p. 320.
155
Ж. Платье. «Кредитор»
Автор «Жерома Патюро» проницательно и остроумно критикует правящие буржуазные верхи, и в этом ценность его книги. Но умеренный республиканец Рейбо с такой же безапелляционностью дискредитирует и социально-преобразующие идеи современности («Патюро — сен-симонист»). Положительные герои Рейбо — французские обыватели: сам Жером Патюро и в еще большей степени его дядюшка-лавочник, воплощение «здравого смысла» и морали патриархального мещанства.
В первой половине 40-х годов, отмеченной подъемом рабочего движения и ростом социальных интересов у лучшей части передовой французской интеллигенции, реалистический очерк снова переживает период бурного расцвета и достигает максимального развития. Однако в новой исторической обстановке меняются его ведущие идейно-тематические и жанровые особенности. Газетная проза «Шаривари», а также лучшие из оберовских изданий в известной мере пытаются сохранять традицию политической сатиры.
156
Но в целом, течение передового реалистического очерка уже не поднимается более в годы Июльской монархии до революционной антиправительственной пропаганды ранних памфлетов прессы Филипона и боевого героико-революционного пафоса сборника Гийомена. Излюбленным жанром французской передовой очеркистики в этот период становится особый вид нравоописательного очерка — так называемая «физиология».
«Шаривари» писала: «Физиология родилась, когда сатира была убита». Тем не менее, французская демократия по-прежнему сохраняла руководящую роль в национальном развитии очеркового жанра. Французские физиологии 40-х годов в своем наиболее левом сатирическом течении, несомненно, были связаны генетически с пародийно-памфлетным очерком республиканской прессы. Как мы уже говорили, множество физиологии, начиная с 1839 г., печаталось на страницах самой «Шаривари», а издательство Обера в эту пору являлось центром публикаций лучших «карманных физиологии» и серийных альманахов «физиологического» типа. Наиболее ценные социально-обличительные физиологии тех лет принадлежали Филипону и другим талантливым журналистам из «Шаривари», а также связанным со «штабом Филипона» писателям-республиканцам — Ф. Пиа, Ф. Сулье и др. Художники-демократы из этого же кружка — Домье, Гаварни, Гранвиль, А. Монье, Травьес, Мориссе, Тримоле, Эми стали основными иллюстраторами «физиологических» публикаций, выходивших у Обера и в других издательствах, мастерами «карандашной физиологии». Только один Домье выступил как автор иллюстраций более чем в 20-ти «карманных физиологиях», не считая участия в альманахах и сборниках. «Шаривари» оставалась, если можно так выразиться, иконографической базой всего «физиологического» движения. Многие литографии и целые серии карикатур появлялись сначала здесь, а потом были использованы в качестве иллюстраций для отдельных физиологии и очерковых альманахов («Сто один Робер Макэр», «Бес в Париже» и др.).
Таким образом, передовая «физиология» явилась новым этапом в развитии художественно-публицистического очерка французской демократии. По-прежнему жанр реалистического очерка играет роль идейного вооружения демократической оппозиции, объединяет передовых писателей и художников, пользуется поддержкой республиканской прессы и прогрессивных издательств.
Но в то же время жанр литературной физиологии отличается значительным своеобразием. Лучшие «физиологии» представляли собой самую завершенную, четкую по структуре и наиболее блестящую по достигнутым в ней результатам разновидность передового нравоописательного очерка эпохи Июльской монархии. Физиологический очерк ближе всех других видов очеркистики подходил к программе критического реализма, сформулированной Бальзаком, и сыграл заметную роль в утверждении реалистического метода современной литературы.
157
На широкое распространение физиологического очерка во Франции 40-х годов XIX столетия не раз указывала современная русская пресса. Известный критик и мемуарист П. В. Анненков в своих «Письмах из заграницы», публиковавшихся «Отечественными записками», писал о парижских литературных новинках 1841 года: «Переходя от Revues к брошюрам, которые в эту минуту наиболее читаются, упомяну о так называемых физиологиях. С легкой руки какого-то шутника, — говорят, профессора, написавшего книжечку нравов — уж я и забыл какого сословия... появились тысячи брошюрок с виньетками и гравюрами, буквально наводнивших библиотеки. Каких тут нет только физиологии! Мастерового, депутата, солдата, фланера и проч. и проч.: наконец, физиология перчатки, наконец, физиология извощичьей лошади; того и гляжу, что появится физиология праздного Славянина, объезжающего неизвестные государства, — с моим портретом» 6.
Анненков шутливо утрировал факты. Однако французская физиология 40-х годов, действительно, имела шумный успех у современников и получила громадное количественное развитие.
Трудно даже с приблизительной точностью установить масштабы распространения физиологического очерка во Франции. Автор упомянутого выше библиографического труда по истории нравоописательной литературы о Париже — Поль Лакомб приводит более 130 названий «карманных физиологии», т. е. маленьких иллюстрированных книжечек, in-32, вышедших в первой половине 40-х годов. А. Леритье («Etudes de presse», 1957. No 17) в своем «Репертуаре физиологии» дает цифру 160, причем сама оговаривает ее возможную неточность.
Следует добавить, что и Лакомб и Леритье, ограничиваясь описанием отдельных физиологических выпусков, не регистрируют множества физиологических очерков, появлявшихся в этом периоде на страницах парижской и провинциальной прессы, в частности в «Шаривари».
6 «Отечественные записки», 1842, т. XX, кн. 1, стр. 23.
158
Не указывают они и на такие ценные образцы жанра, как, например, физиологии Клода Тийе, опубликованные в собрании памфлетов писателя-демократа в 1846 году. Наконец, к традиции физиологии с полным правом могут быть отнесены также многие очерковые альманахи 40-х годов. Среди них на первом месте и в хронологическом отношении и по степени значительности следует поставить восьмитомное издание Кюрмера «Французы в их собственном изображении», которое французская «Grande Encyclopedic universelle» называла «превосходным сборником первоклассных физиологии», а участник «Физиологии Петербурга» Д. В. Григорович считал «родоначальником» физиологического жанра во Франции.
Немногочисленные упоминания о французской физиологии 40-х годов XIX столетия в зарубежном буржуазном литературоведении посвящены, главным образом, спорам об имени «изобретателя» столь популярного в свое время жанра.
159
Спор этот так же бесплоден, как и поиски индивидуального источника в развитии литературной сатиры первого пятилетия Июльской монархии. Статьи в «Этюд де пресс» тоже не вносят теоретической ясности в вопрос о причинах внезапного расцвета физиологического очерка в 40-х годах, о его особенностях и значении. А. Леритье, автор лучшей статьи в «Этюд де пресс», казалось бы, исходит из плодотворных предпосылок, относя французские «физиологии» начала 40-х годов к «социологической» литературе эпохи и связывая расцвет этого жанра с успехами сатирико-нравоописательного направления в искусстве тех лет. Отчетливо видит Леритье также инициативную роль группы Филипона в развитии физиологического очерка. В ее статье приведены интересные сведения о возможных предшественниках физиологического очерка во французской литературе, начиная с XVIII в., названы различные очерковые альманахи 30—40-х годов. Однако при этом обнаруживается слабая сторона работы французской исследовательницы — отсутствие историзма и принципа идейно-художественной дифференциации в подходе к эволюции литературного жанра. Для А. Леритье не существует различия между Жуй и Филипоном, между обличительно-демократической и консервативно-охранительной традицией французского очерка. В статье, в сущности, нет научного определения «физиологического жанра», даже в общих чертах не намечена ведущая проблематика физиологии, остаются невыясненными причины, вызвавшие тенденцию к изображению «социальных типов» во французской очерковой литературе времен Бальзака. Ссылки на влияние научно-физиологических изданий тех лет, на вкус читающей публики к «litterature en satires», лишенные необходимых политических, философских и историко-литературных комментариев, повисают в воздухе. Никак не поставлен вопрос о роли лучших физиологии для утверждения реализма во французской литературе первой половины XIX столетия.
Клод Пишуа (статья «Успех физиологии») рассматривает, в конечном счете, все направление физиологического очерка 40-х годов лишь как своего рода лубочную литературу. По мнению исследователя из «Этюд де пресс», секрет грандиозного успеха физиологии, главным образом, в их дешевизне, удобном формате и примитивности изобразительных средств, доступных «наименее культурному читателю».
Попытаемся разобраться в этом вопросе на основании собственных наблюдений.
Понятие «физиологии» прочно вошло в эстетический обиход Франции XIX столетия с появлением остроумной книжечки Брийя Саварена «Физиология вкуса» 7, привлекшей внимание Бальзака и других передовых писателей.
7 Physiologic du gout ou Meditations de gastronomic transcendante, Ouvrage theorique, historique et a 1'ordre du jour, dedie aux gastronomes parisiens, par un professeur, member de plusieures societes savantes. P., 1826. (В первом издании книжка Брийя Саварена вышла анонимно).
160
«Физиология вкуса» резко выделялась на фоне романтической литературы начала века легкостью и ясностью изложения, точностью бытовых наблюдений и новаторской для того времени попыткой естественно-научной аргументации фактов. Бальзак дал похвальный отзыв о работе Брийя Саварена 8 и подражал ее манере в собственных ранних физиологиях9. Но «бессмертный автор гастрономических афоризмов», как называли Брийя Саварена современники, мог оказать на формирование передового физиологического очерка во Франции лишь поверхностное влияние.
Уже наиболее серьезная из ранних бальзаковских физиологии — «Физиология брака», очень напоминающая по структуре и стилевым приемам книжку Брийя Саварена, свидетельствует вместе с тем о превосходстве будущего автора «Человеческой комедии» над литератором-дилетантом 20-х годов.
По сравнению с физиологическими очерками Бальзака 40-х годов., отразившими на себе позднейшую демократическую традицию развития жанра, о которой пойдет речь дальше, «Физиология брака», созданная в 1824—1829 гг., имеет серьезные недостатки. Она еще не рассчитана на широкого читателя, чрезмерно растянута, стилистически усложнена. Ее общественно-обличительные идеи и бытовые описания фрагментарны, засорены эротическими деталями. И все же преимущества Бальзака перед автором «Физиологии вкуса» несомненны.
Используя введенный Брийя Савареном во французскую «физиологическую» беллетристику первой половины XIX в. прием сочетания «научности» с нравоописанием и веселой шуткой, Бальзак углубляет и заостряет эту манеру, придает ей критическую целенаправленность. Автора «памфлета о супружестве», безусловно, интересует не столько альковная, сколько общественная сторона вопроса. Его бытовые наблюдения имеют подчас остро обличительный характер, оправдывающий внесение «Физиологии брака» в состав «Человеческой комедии». Уже здесь Бальзак говорит о деньгах как о «подлинной социальной крови» французского общества, пытается критически подойти к существующему «социальному порядку» . Сатирический стиль Бальзака более ярок и народен, более близок к Рабле, чем к Брийя Саварену.
Однако Бальзак, бывший одним из пионеров французского физиологического очерка и крупнейшим его мастером, не мог и не хотел претендовать на лавры «изобретателя». Подобно карикатуре и сатире раннего периода Июльской монархии, физиологии 40-х годов сформировались как массовое явление демократической литературы Франции, имеющее национальные корни.
8 Н. de Balzac. Brillat-Savarin (Oeuvres completes, t. XXII. P., 1879).
9 H de Вalzас. Physiologic du Mariage ou Meditations de philosophic eclectique sur le bonheur et le malheur conjugal, 1829; Nouvelle theorie du dejeuner (Mai 1830);
10 Physiologic de la toilette (Juin-juillet 1830); Physiologic gastionomique (Aout-octobre, 1»3U);
11 Physiologic des positions (Juillet 1831); Physiologic du cigare (Novembre 1831).
161
Внимательный читатель обнаруживает зачатки литературной физиологии уже у основателя нравоописательной школы французского очерка — Лабрюйера. Мерсье и Ретиф де ла Бретонн, работая над созданием своих очерковых эпопей в условиях кануна и в грозные годы Великой буржуазной революции, не стремились к воспроизведению «характеров» своих современников в духе Лабрюйера. Бытописательный элемент в остром публицистическом обрамлении у Мерсье и с примесью приключенческой фабульности и морализации у Ретифа преобладает у этих авторов над задачами «психофизиологического» анализа
Однако очеркисты-просветители, несомненно, были знакомы со знаменитым трудом их соотечественника Бюффона, закончившего в 1788 г. публикацию 36 томов своей «Естественной истории». Мерсье, как и французские философы-материалисты, откликается на открытия передового естествознания эпохи и использует биологические теории для объяснения взаимоотношений человека со средой. В предисловии к «Картине Парижа» Мерсье писал: «Из своих частных наблюдений я вывел заключение, что человек представляет собой животное, способное подвергаться самым разнообразным и удивительным изменениям... в зависимости от места, обстоятельств и времени» 1!.
Передовой французский очерк 30—40-х годов, широко использовавший и развивавший идейно-художественную традицию Лабрюйера, Мерсье, Ретифа, не мог пройти мимо характерного для этих авторов стремления к «физиологическому» наблюдению над взаимосвязью человека и среды. Интерес к естествознанию, свойственный лагерю французской демократической культуры 30—40-х годов, резко усилился благодаря крупным успехам биологии в XIX в. и ее все возрастающему воздействию на общественные науки.
Как указывал Энгельс, в XIX в. открывается новый этап в развитии естествознания, связанный с крушением метафизических взглядов на жизнь и развитие природы. В это же время формируется и биология как наука о законах жизни и развития живых тел, основанная на применении эволюционного (исторического) метода. В попытках разрешения двух основных биологических проблем: единства происхождения организмов и изменяемости и эволюции видов — в начале прошлого столетия значительную роль играли французские ученые. Уже Бюффон (1707—1788) признавал изменяемость видов под влиянием окружающей среды и в своей «Естественной истории» описал с этой точки зрения множество различных животных.
11 «Картины Парижа», т. I. M., 1935, стр. 10.
162
Выдающимся событием в развитии биологии было появление в начале XIX в. работ Ж. Ламарка (1744—1829) и особенно его книги «Философия зоологии» (1809), в которой впервые систематически и последовательно излагалось учение о развитии живой природы. Прогрессивное, материалистическое в своей основе учение Ламарка наносило решительный удар господствовавшему до того времени в биологической науке положению о неизменности видов. В своих трудах Ламарк доказывал, что живые существа изменяются во времени под воздействием внешней среды, что эти изменения адекватны изменению условий существования.
Учение о единстве происхождения живых существ получило во Франции дальнейшее развитие в работах Жоффруа Сент-Илера (1772—1844). Несмотря на серьезные ошибки, допущенные Ж. Сент-Илером в трактовке единства строения животного мира, его труды имели прогрессивное значение в борьбе материалистического естествознания против метафизической теории неизменности видов, возглавлявшейся во Франции Ж. Кювье (1769—1823), ярым противником Ламарка и Ж. Сент-Илера.
Проблемы естествознания горячо дебатировались в прессе, публицистике и очерковой литературе Июльской монархии. Оба крупнейших нравоописательных альманаха начала 30-х годов — «Книга ста одного» и «Новая картина Парижа» не только часто упоминают имена известных биологов и врачей, но и посвящают им специальные статьи. Причем характерно, что если в консервативном по издательскому замыслу, лишенном четкой теоретической платформы сборнике Ладвока эти упоминания носят общий и случайный характер, то в демократической серии Бешэ уже явственно выражено отношение к современным дискуссиям в области естествознания как к явлению, имевшему в те годы принципиальное научно-философское и общественное значение.
Ипполит Фортуль в очерке «Новой картины Парижа» — «Публичные лекции» и Шарль Дидье в очерке той же серии — «Институт» открыто встают на сторону Ж. Сент-Илера в его борьбе против Кювье, высоко расценивают деятельность Франсуа Араго, указывают на ценные открытия Ампера, который «переносит свои идеи в социальную плоскость», резко критикуют косность официальной орлеанистской науки, ратуют за развитие передового естествознания и, в частности, физиологии.
Сатирические листки Филипона, как и большая республиканская пресса, широко пропагандировали успехи отечественного естествознания и вместе с тем, использовали биологические открытия в борьбе за реалистическое искусство. Элементы учения Бюффона, Сент-Илера, а также популярные тогда «физиогномические» теории Лафатера, Галля применялись «Карикатюр» и «Шаривари» не только для создания острых антиправительственных карикатур, но и в целях «социальной типизации».
163
Еще в 1833 году «Шаривари» начала публиковать интересную серию литографий Гравьеса «Портреты и типы», в которой художник-карикатурист пытался передать внешний облик представителей различных слоев и профессий парижского населения («Рантье», «Бакалейщик-подписчик „Конститюсьонеля", сиречь простофиля», «Гамен с грушей» и др.).
15 мая того же года «Шаривари» поместила рецензию на «Рабочего» Э. Арну, трактующую вопросы нравоописания и типизации в теоретическом плане. Рецензент левореспубликанской газеты резко критикует Э. Арну за политически неверную оценку событий первого лионского восстания и видит причину ошибок, допущенных писателем, в отсутствии социальной типизации главных персонажей, в подмене анализа их реальных, детерминированных средой побуждений показом мелких интимных чувств и страстей. Ссылаясь на лучшие традиции эстетики XVIII столетия и драматургическую теорию Дидро, автор рецензии выдвигает в качестве одной из важнейших задач прогрессивного искусства 30-х годов «подразделение общества на различные классы», «разработку еще неисследованного источника различных профессий».
Как свидетельствует та же «Шаривари», другие органы республиканской периодики, в частности «Ревю репюбликен», тоже популяризировали в те годы реалистические «картины социальных нравов» 12.
Задачи «социального» нравоописания, уже в начале 30-х годов выдвигавшиеся прессой Филипона в качестве одного из действенных средств демократической пропаганды в искусстве, как мы уже знаем, нашли довольно яркое воплощение в альманахе «Новая картина Парижа», а также в лучших очерках «Книги ста одного», принадлежащих писателям-республиканцам. Однако о физиологии, как о целиком сложившемся виде художественно-публицистического очерка французской демократии, можно говорить, только основываясь на ее образцах, созданных в 40-е годы.
Течение физиологического очерка в передовой французской литературе начала 40-х годов XIX в. не покрывает понятия «физиологической» моды, о которой писал Анненков.
Уже на страницах нравоописательных альманахов первого пятилетия Июльской монархии завязывается борьба за использование приемов «физиологического» метода между различными группами литераторов. Новаторская ориентация нравоописательных очерков Луи Денуайе («Беотийцы») Мишеля Массона («Лавочник»), Альтароша («Парижские адвокаты»), Н. Бразье («Тряпичник»), Бера («Наборщик») и др. на социально-историческую типизацию в антибуржуазной сатире и на реальный показ народной среды современной Франции, все более завоевывавшая расположение читателей, вызвала жажду противодействия и соперничества со стороны писателей «золотой средины» и различного рода литературных дельцов. Вьенне, Баржине, Треллоз, Донне и др. опубликовали в серии Ладвока антиреалистические «обобщенные портреты» депутата, врача, юриста и т. д., тенденциозно идеализировавшие буржуазную мораль и буржуазный государственный порядок.
12 См. «Le Charivari», 7. VII. 1834.
164
В обстановке гизотистской Франции начала 40-х годов, вызвавшей значительную активизацию буржуазно-бытописательной литературы, поток охранительной очеркистики, по форме близкой к физиологиям, намного расширился. Лучшие мастера обличительной реалистической физиологии вынуждены были пробивать себе путь к массовому читателю сквозь стену мещанско-развлекательной псевдофизиологической макулатуры. Современники, исходя из внешних признаков жанра, называли «физиологиями», наряду с шедеврами социально-типологической миниатюры, созданными Бальзаком в 40-е годы, написанные в популярной «физиологической» манере рекламы магазинов. Шумный успех жанра вводил, что одним-двумя названиями, в литературу тех лет авторов, ни до ни после ничем себя не проявивших. Некоторые издательства явно спекулировали на этом успехе, выпуская ремесленную дешевку. Торговля физиологиями шла невероятно бойко. Установлено, что в одном только 1841 г. парижане раскупили 368 000 экземпляров «карманных физиологии». Парижская улица сложила специальную песенку о физиологиях:
«Semblable au champinions
Apres une pluie
On vit de ces embryons
La ville remplie!
Chose etrange a concevoir
Chaque homme voulut avoir
Sa physiologic
0 gue! Sa physiologic!» 13
Бальзак в своей «Монографии о парижской прессе» разоблачал литературных bravi, беспринципных строчкогонов, превративших ходкий жанр физиологического очерка в средство эксплуатации издателя и читателя.
13 Цит. по кн. Р. La combe. Bibliographie parisienne. P., 1887. В вышеупомянутой диссертации А. Г. Цейтлина приведен следующий - удачный, как нам кажется, русский перевод этой песенки:
Точь точь как шампиньоны
Растут после дождя,
Все эти эмбрионы
Наш город полонят!
И каждый житель хочет
(Зачем, нельзя понять)
Своей физиологией
Скорее обладать!
165
«Если издатель отказывается напечатать физиологию такого молодчика, говорит Бальзак, - то в каком-нибудь листке непременно появится статейка, компрометирующая все другие физиологические издания, примерно такого содержания: „Когда-то физиология была наукой, исключительно занимавшейся изучением развития утробного плода или ленточных глистов, т. е. материями, мало способными формировать умы и сердца молодых женщин и детей. Теперь, физиология это искусство... писать безграмотно о чем попало в маленькой желтой или голубой книжечке, которая под предлогом рассмешить прохожего, выманивает у него 20 су...". Если испуганный издатель поспешит приобрести у подобного автора его физиологию, ,,bravo" завтра же напишет в другой газетке: «В XVIII веке была мода на мосек; теперь вошли в моду физиологии. Физиологии, как панурговы бараны, бегут одна за другой. Парижане вырывают их друг у друга с жадностью. В купленной за 20 су физиологии находишь больше остроумия, чем у самого умного человека встретишь его за целый месяц"» 14.
Демократическая критика издевательски высмеивала повальную, неразборчивую страсть к «физиологизированию», охватившую литературные и окололитературные круги Франции 40-х годов.
Журнал «Caricature», выходивший в 1841 г. под редакцией Л. Юара и подражавший знаменитому филипоновскому листку, насмешливо уверял, что только за первые шесть месяцев «физиологической эпидемии» было опубликовано 447 разных физиологии и еще 3000 их якобы находится в печати. В очерке «Physiologic morbus», (26. IX 1841) приведены вымышленные, подчеркнуто абсурдные заголовки ожидаемых выпусков: «Физиология человека с насморком», «Физиология бифштекса с картофелем», «Физиология ревматических болей», «Физиология бутылки Шабли» и т. п. В самом журнале Юара печаталась серия маленьких физиологических очерков под общим названием «Physiologic caricaturale».
Особенности передовой физиологии в период ее расцвета, т. е. в 40-е годы XIX столетия, могут быть установлены с помощью привлечения ряда общих теоретических проблем, имевших значение для всего процесса развития французской реалистической литературы тех лет.
Массовое обращение передовых французских писателей к тематике повседневного быта в 40-е годы XIX столетия было исторически обусловленным и не означало отказа от прогрессивных общественных интересов. В связи с вынужденным отмиранием политической сатиры нравоописательные жанры получили в условиях гизотистской реакции особо веское общественное наполнение; они являлись теперь, по сути, единственно возможной формой антиправительственной и антикапиталистической оппозиции в реалистическом искусстве.
14 Н. de Balzac. (Euvres completes, t. XXI, p. 417—418.
166
Суммируя опыт долголетней работы над осуществлением своей грандиозной реалистической эпопеи, Бальзак в 1842 г. писал: «Я придаю фактам постоянным, повседневным..., а также проявлениям личной жизни, их причинам и побудительным началам столько же значения, сколько до сих пор придавали историки событиям общественной жизни народов» 15.
В философском и художественном применении этой творческой формулы Бальзак был чрезвычайно требовательным. В ряде специальных статей 30—40-х годов автор «Человеческой комедии» резко критиковал плоскостное, описательное изображение нравов, злоупотребление бытовыми деталями и анекдотами, свойственное не только современным романистам, но и Огюстену Тьерри, а также другим крупнейшим авторитетам либеральной исторической школы.
15 «Бальзак об искусстве». М.—Л., «Искусство», 1941, стр. 14.
167
Лозунг создания «истории нравов», изображения «истории в быту» позволял величайшему французскому реалисту XIX в. поставить в центре своих интересов человека, добиться эстетических прав на тончайшую психологическую индивидуализацию образов, на разнообразную и богатую фабульность, т. е. законных прав художественного мышления на передачу общего через частное.
Изображая жизнь общества через жизнь человека, Бальзак никогда не забывал за бытовым планом показать определяющий его социально-политический план. Его неповторимые и никогда не повторявшиеся им самим характеры, нарисованные, по словам Белинского, «со всеми оттенками их индивидуальности», являлись вместе с тем подлинно типическими, выражали с наибольшей полнотой ведущие социально-исторические явления современности. Столь привлекавшая творца «Человеческой комедии» «история человеческого сердца» неразрывно соединялась в его понимании с задачами изображения социальной жизни «различных слоев общества», ибо, по мнению Бальзака, «страсть» — «явление социальное» 16.
Цель художественной истории современных нравов, как ее понимал Бальзак, — не только в пассивном описании, но, прежде всего, в активной «критике общества», в «анализе его зол и обсуждении его основ», в поисках «социального двигателя всех событий» 17.
Крупнейшим достижением реалистического гения Бальзака являлось свойственное ему стремление проникнуть в объективные законы развития общества и природы и использовать эти законы как методологическую основу искусства.
Поиски закономерностей развития общественной жизни, подсказанные Бальзаку интересом к социально-преобразовательным идеям своего времени, были для писателя сложными и мучительными. Современная Бальзаку французская историография и философия не могли оказать автору «Человеческой комедии» существенной поддержки.
Как указывал Ленин, «домарксовская «социология» и историография в лучшем случае давали накопление сырых фактов, отрывочно набранных, и изображение отдельных сторон исторического процесса» 18. Французская буржуазная философия 1830—1840-х годов была значительно слабее господствовавшей тогда либеральной исторической школы. Вождь популярной философской системы времен Бальзака — так называемого эклектизма - Виктор Кузен (1792—1867), умеренный либерал в эпоху Реставрации, академик, пэр и министр при Луи-Филиппе, вызывал резкие нападки демократического лагеря как политический ренегат и правительственный агент в науке.
16 «Бальзак об искусстве», стр. 16, 13 и 9.
17 Там же, стр. 17, 8.
18 В. И. Ленин. Сочинения, т. 21, стр. 40.
168
Утопический социалист Пьер Леру в 1830 г. называл школу Кузена «ленивой философией», являющейся отрицанием всякой философии. Кузен служил постоянной мишенью насмешек «Карикатюр», «Шаривари», «Корсэр» и всей прогрессивной прессы. Шарль Дидье в «Новой картине Парижа» называл его позором современной науки, символом ренегатства, говорил об отвращении к Кузену всей передовой Франции. Бальзак, слушавший курс лекций Кузена в Сорбонне, часто пародирует его идеи и стиль в своих произведениях. Насмешки в адрес Кузена можно найти в «Физиологии брака», имеющей подзаголовок «Размышления эклектической философии», в очерках: «Трактат элегантной жизни» (1830), «Бакалейщик» (1830), «Романтические акафисты» (1830), «О литературной моде» (1830) и др. (См. об этом также в интересной статье Р. Резник. Философские взгляды Бальзака. «Вопросы литературы», 1961, № 7).
Упорно стремясь к нахождению исторических связей, системы организации и развития общества. Бальзак, так же как другие передовые литераторы эпохи, обратился к современным биологическим теориям. По его словам, сама идея «Человеческой комедии» родилась из сравнения человечества с животным миром.
169
Живо интересуясь биологическими дискуссиями своего времени о единстве организмов, Бальзак присоединялся в конечном счете к прогрессивной эволюционной теории Жоффруа Сент-Илера.
«...Я понял, - писал Бальзак, - что... общество подобно природе. Не создает ли общество из человека, соответственно среде, где он действует, столько же разнообразных видов, сколько их существует в животном мире? Различие между солдатом, рабочим, чиновником, адвокатом... так же значительно..., как то, что отличает друг от друга волка, льва, осла... и т. д. Стало быть, существуют и всегда будут существовать виды в человеческом обществе, так же как существуют они в животном царстве» 19.
Ошибочность этих теоретических выкладок Бальзака очевидна. На порочность механистического перенесения понятий естествознания в область общественных наук указывал В. И. Ленин, подчеркивая, что «никакого исследования общественных явлений, никакого уяснения метода общественных наук нельзя дать при помощи этих понятий». «Нет ничего легче, — писал Ленин, — как наклеить «энергетический» или «биолого-социологический» ярлык на явления вроде кризисов, революций, борьбы классов и т. п., но нет и ничего бесплоднее, схоластичнее, мертвее, чем это занятие» 20.
Однако, избрав эволюционную теорию происхождения и развития видов в качестве методологической системы, которая призвана была связать громадный мир созданного им «скопища типов, страстей и событий» 21 в целостный общественный организм, живущий сообразно своим внутренним законам, великий французский реалист уже в самом предисловии к «Человеческой комедии» подходил к пониманию невозможности отождествления жизни и взаимоотношений людей в обществе с существованием животных 22.
Монументальная реалистическая эпопея Бальзака не носит следов порочной биологизации. Заимствуя у передового естествознания теорию среды, т. е. учение о воздействии внешнего мира на развивающиеся в нем организмы, творец «Человеческой комедии» подразумевает под «средой» социальную и материальную среду человеческого общества, детерминирующую существование людей. Как известно, Маркс в ряде высказываний отмечал удивительную осведомленность Бальзака, «вообще замечательного по глубокому пониманию реальных отношений», в сфере экономических явлений. Энгельс в письме к М. Гаркнесс прямо указывает на превосходство Бальзака над современной ему исторической, экономической и статистической наукой в понимании исторического процесса.
19 «Бальзак об искусстве», стр. 5.
20 В. И. Ленин. Сочинения, т. 14, стр. 314.
21 «Бальзак об искусстве», стр. 8.
22 См. «Бальзак об искусстве», стр. 5.
170
Любопытный анализ характера естественно-научных интересов Бальзака и Стендаля в применении к их художественному методу находим работе чешского ученого Отакара Новака .
Течение передового физиологического очерка 40-х годов во Франции было лишено единого руководства, осуществлявшегося в России, например, Белинским, и не имело целостной теоретической программы. Меж, его многочисленными и порой случайными участниками не могло не бы существенных расхождений.
23 См. Otakar Nоvak. Po stopach realistickych tradic francouzskeho pisemnid Brno, 1958.
171
Тем не менее высказывания ведущих автор очеркового похода 40-х годов и их художественная практика позволяют с достаточной отчетливостью определить эстетику французской физиологии рассматриваемого периода и установить ее взаимосвязи с теорией реалистической прозы, разработанной Бальзаком.
Следует при этом учесть, что большинство «карманных физиологии» и физиологических альманахов во Франции было создано до опубликования Предисловия к «Человеческой комедии». Таким образом, их методологическое родство с концепцией Бальзака объясняется не прямым воздействием великого писателя на массовую литературу французской демократии, а общностью исторического источника, формировавшего идейно-эстетические особенности передового реалистического искусства Франции на данном этапе.
Некоторые зарубежные литературоведы видят сущность жанра физиологического очерка 40-х годов в безоценочном копировании и бесстрастной «научной» классификации жизненных явлений. «Монографии социальных типов и социальных положений, писавшиеся под названием физиологии, — заявляет, например, Эдуард Мейньяль, — претендовали на строгость клинического наблюдения и точность диагноза. Никакого личного предпочтения в выборе сюжета, никаких попыток его приукрасить; писатель-физиологист не выбирает своих моделей, как Жоффруа Сент-Илер и Кювье не выбирали животных, которых они описывали... Наблюдатель полностью подчиняется объекту наблюдения» 24.
Этот тезис, вытекающий из общей буржуазно-объективистской концепции критического реализма XIX столетия у Мейньяла, полностью опровергается живыми историко-литературными фактами. Углубление социальных конфликтов во Франции 40-х годов, вызванное ростом капиталистических противоречий и нашедшее яркое выражение в передовой художественной литературе тех лет, с особой силой обнаружило себя в злободневном, художественно-публицистическом жанре физиологического очерка.
Вопреки завоевавшей господствующее положение во французской эстетике второй половины века теории позитивизма Ипполита Тэна, бывшего, по словам А. Барбюса, «вдохновителем социального застоя», общественно-литературный замысел передового физиологического очерка периода между революциями 1830 и 1848 гг. оставался свободным от ложного «объективизма» и биологического фатализма, сохранял прогрессивное социально-обличительное значение.
Физиологическому очерку начала 40-х годов совершенно не свойствен также интерес к исключительным патологическим персонажам и «клиническому» анализу человеческих страстей, характерный, например, для Золя на этапе «Терезы Ракен» и «Мадлены Фера».
24 См. Е- Maynial. L'epoque realiste. P., 1931.
172
Если, согласно популярной тогда теории Шарля Летурно, нашедшей отражение в романах Золя конца 60-х годов, страсти обусловлены сугубо физиологически и «фатальным образом определяют поведение человека», то очеркисты 1840-х годов как и Бальзак, выдвигают не биологическую, а социальную и историческую детерминированность человеческой психики и общественной морали.
Многие из популярных мастеров французской литературной «физиологии» 40-х годов прямо указывают на условный, вспомогательный характер использования приемов описательной зоологии в реалистическом социально-обличительном очерке и на аллегорическое значение встречающихся в нем биологических терминов и параллелей. Так, наиболее плодовитый очеркист-«физиологист» Луи Юар в выпущенном им в 1841 г. сборнике «Парижский музей. — История физиологическая, живописная, философическая и гротескная всех достопримечательных животных Парижа и его окрестностей, как продолжение всех изданий произведений Бюффона», пишет, обращаясь к своим читателям:
173
«Если мы выдаем себя за продолжателей Бюффона, то единственно с литературной точки зрения, а никак не с биологической»25. Юмористическая интерпретация биологических терминов, перенесение сравнений человеческого общества с животным миром в план анималистической сатиры постоянно встречаются и у других очеркистов. Иными словами, термин «физиология» в применении к одной из жанровых разновидностей французской литературы 1840-х годов не был адекватен его естественно-научному значению.
В. Г. Белинский в своих многочисленных высказываниях о физиологиях 40-х годов постоянно подчеркивает их значение как одного из наиболее активных социально-бытописательных жанров русской литературы. В понимании критика революционера-демократа, наиболее ценные русские физиологии — это прежде всего «очерки бытовой стороны жизни» 26, «характеристические очерки разных сторон общественного быта» 27, «очерки разных сторон русского быта и русского люда» 28.
Определения Белинского можно отнести и к передовой французской физиологии тех лет.
Однако эпитет «физиологический», утвердившийся за русским и французским реалистическим очерком в 40-е годы XIX в., не отвечая естественно-научному смыслу данного термина, все же весьма характерен для своего времени и содержит в себе указание на методологические признаки, отчетливо отделявшие литературную «физиологию» от бытового жанра в более общем значении.
Физиология, как наука о сущности процессов жизнедеятельности в организмах, опиравшаяся на многообразную экспериментальную методику, привлекала к себе особое внимание передовых мыслителей и литераторов 1840-х годов. Великие русские революционеры-демократы, как представители материалистической философии, оказывали влияние на деятельность русских биологов-эволюционистов и проявляли активный интерес к успехам современной прогрессивной физиологии в России и за рубежом. Ссылки на физиологию как науку в ее материалистическом понимании встречаются и в литературно-критических работах революционеров-демократов в плане борьбы против реакционного искусства и идеалистической эстетики. Так, например, в статье «Взгляд на русскую литературу 1846 года» Белинский упоминает о принципах научной физиологии в связи с защитой идеи народности и действительности в искусстве против романтизма, мечтательности, отвлеченности.
25 «Museum Parisien. Histoire physiologique, pittoresque, philosophique et grotesque de toutes les Betes curieuses de Paris et de banlieu pour faire suite a toutes les editions des ceuvres de M. Buffon», texte par Louis H u a r t, 350 vignettes par M. M. Grandville, Gavarni, Daumier, Travies, Lecurieuret, H. Monnier. Paris, Bauger et Cie, Aubert, 1841, p. 1.
26 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. X. M., 1956, стр. 42.
27 Там же, стр. 316.
28 Там же, стр. 344.
174
Появление некрасовского альманаха «Физиология Петербурга» указывало и на другое, условное использование в русской реалистической литературе 40-х годов прошлого века термина «физиология» в смысле «физиологии общества», т. е. всестороннего описания и характеристики социального быта современной России.
Во Франции 1840-х годов молодая эстетика реализма, не находившая опоры в современной отечественной философии, значительно теснее, чем в России, была связана с теориями прогрессивного естествознания. Тем не менее и здесь, как это видно на примере Бальзака, биология использовалась преимущественно в поисках практической «социологии» и методики реалистического описания. Название «физиология» утвердилось за нравоописательным очерком французской демократии 1840-х годов, по-видимому, прежде всего, как признак его реалистической и социально-обличительной направленности.
Мастера физиологического очерка 40-х годов продолжали теоретическую борьбу против романтизма, развернувшуюся уже в первые годы после Июльской революции на страницах республиканской прессы. Ла Бедольер в своем «Поэте» — одной из лучших сатирических физиологии серии «Французы в их собственном изображении» — остро разоблачает литературу реакционного романтизма, не отвечающую «тем поискам нового, тому стремлению изучить болезни социального организма и бороться за лучшее будущее, которое владеет массами» 29. В предисловии к собственному сборнику физиологических очерков «Les Industriels» тот же автор призывает передовых писателей своего времени отказаться от воспевания «невидимого, химерического мира, недоступного взору большинства», т. е. мира абстрактного романтического вымысла, и обратиться к живой актуальной действительности. В сатирическом сборнике «Музей Филипона» (1842) была опубликована с предисловием издателя талантливая и злая пародия на «Парижские тайны» Э. Сю. Автор юмористического текста и оригинально выполненных гротескных иллюстраций-силуэтов, ученик Филипона — художник Шам обвинял прославленного мастера романа-фельетона в неполноценности задуманной последним «картины парижских нравов», в ненужной романтической экзотизации реальных ужасов положения парижской бедноты 30. На выход «Агасфера» Шам и Филипон откликнулись новой пародией, остроумие которой отметил рецензент «Отечественных записок» 31. Выпады против идей и образов реакционного романтизма и пародирование отступлений от жизненной правды в произведениях романтиков-демократов встречаются в ряде «карманных физиологии» и в других «физиологических» изданиях.
29 Emile de La Вёdollierrе. Le Poete. «Les Francais peints par eux-memes», t. II, 1840.
30 См. Paris devoile ou les mysteres de Sue par Cham (sMusee ou magasin comique de Philipon, P., Aubert, 1842).
31 См. «Отечественные записки», 1846, т. XLIV, № 1—2.
175
Подобно «Человеческой комедии», шумная, многоликая толпа маленьких физиологии «нарисована с живого образца», обращена к изучению злободневной действительности. Однако картина современной Франции в изображении очеркистов-«физиологистов» весьма своеобразна. Присвоенный ими научный термин — «физиология», очевидно, подчеркивал не только «антиромантический» характер передового нравоописательного очерка 40-х годов, но и его целенаправленную ориентацию на исследование «природы» современного общества, а также особую методику этого исследования.
Специфика жанра физиологии не может быть понята вне проблемы типического в искусстве.
Марксистское понимание типического в искусстве, как художественного обобщения наиболее важных явлений действительности, подразумевает, вместе с тем, многообразие способов художественной типизации. Свои особые средства изображения типических явлений имеет каждый литературный жанр; приемы, служащие задачам типизации, обусловлены национально-историческими особенностями произведения, его социальной и художественной направленностью.
Проблема типичности в применении к физиологии должна рассматриваться не только в зависимости от приемов типизации, принятых французским критическим реализмом первой половины XIX столетия, но и в ее конкретном художественно-публицистическом преломлении в жанре бытописательного очерка французской демократии 40-х годов.
Бальзак считал задачу художественной типизации основой своего литературного метода. К конечной цели — созданию грандиозной всеобъемлющей истории современных национальных нравов великий французский реалист, по его собственному определению, шел, «собирая важнейшие случаи проявления страстей... выбирая главные события из жизни общества, создавая типы путем соединения отдельных черт многочисленных однородных характеров» 32. В «Человеческой комедии», по словам Бальзака, «не только люди, но и главнейшие события отливаются в типические образы». Прогрессивная действенная сила принципов бальзаковской типизации заключалась в передовой общественно-аналитической и социально-обличительной направленности его творчества.
Передовой физиологический очерк времен Бальзака не снижал общественно-эстетических принципов типизации, сформулированных в Предисловии к «Человеческой комедии», но видоизменял их в соответствии с масштабами и задачами жанра.
О. Домье. «Все мы честные люди обнимаемся!»
32 «Бальзак об искусстве», стр. 7.
33 Там же, стр. 15.
176
Создание образов подлинно типических, глубоко обобщающих жизненные явления — важнейшая задача передового очерка.
Однако необходимо помнить не только об отличии приемов очерковой типизации от типизирующих средств других жанров, но и о ее внутрижанровых видоизменениях в очерке различных эпох, классов, народов и литературных направлений.
Общая для реалистического очерка различных периодов верность действительности, ориентация на изображение отдельных явлений жизни не означает ни единства способов обобщения виденного, ни тождественности других компонентов жанра. Известна замечательная формула Горького, относящаяся к очерку: «Факт еще не вся правда, он — только сырье, из которого следует выплатить, извлечь настоящую 'правду искусства».
Бальзак в своей сатирической «Физиологии чиновника» дает следующее определение замысла литературной физиологии: «Эта книжка целиком посвящена парижскому чиновнику... ибо в нем можно наблюдать нравы, инстинкты и чудачества, превратившие это млекопитающее с перьями в существо достопримечательное, способное дать повод для физиологии, — выражение, означающее: разговор о природе чего-либо (discours sur la nature de quelque chose)» 34.
Уже бальзаковская шутливая формула акцентирует основное свойство французского физиологического очерка — стремление к описанию одной из профессий или одного из социальных слоев современного общества. Неизвестный автор очерка «Землевладелец» (сборник «Призма») уточняет жанровую специфику физиологии как задачу характеристики «облика, и нравов целого класса, резюмированного в одном индивидууме — типе» 35
Таким образом, французская физиология представляла собой своеобразный жанр нравоописательного реалистического очерка, строящегося на характеристике основного персонажа — типа, показанного в его общественной, социальной функции. Отсюда обычные названия физиологии 40-х годов: «Физиология буржуа», «Физиология чиновника», «Физиология ростовщика», «Физиология портного», «Физиология ткача», «Физиология молочницы» и т. д. и т. п.
Однако сущность «физиологической» типизации в реалистическом очерке французской демократии 1840-х годов не исчерпывалась приемом обобщенного социального портрета.
И во Франции времен Бальзака и в России 40-х годов понятие художественной типизации принимало порой уродливо-вульгаризированные формы, не имевшие отношения к передовому реалистическому искусству.
34 Н. de Balzac. Physiologic de 1'EmpIoye (Oeuvres comples completes, t. XXI p. 326.
35 «Le proprietaire campagnard» («Le Prisme», Paris, Curmer, 1841. p. 77).
177
«Уменье типовать» в его пошлом, примитивном варианте не было чуждо, например, нравоописательным очеркам реакционного литератора и шпиона III отделения Фаддея Булгарина, не признававшего «натуральную школу» и выступавшего против русской демократической физиологии 40-х годов.
Булгарину был ненавистен не формальный прием типизации, которым он и сам пользовался, а то социальное и политическое направление типизации, которое она приобретала под пером Белинского, Некрасова, Гоголя.
Как показано выше, уже на страницах «Книги ста одного» орлеанистские литераторы использовали прием мнимофизиологической обобщенной характеристики буржуазных профессий в целях апологии существующего порядка. Жюль Жанен, открыто примкнувший в годы гизотистской реакции к буржуазным литераторам, пытался выступать в роли ведущего теоретика физиологического движения в очерке. Во Введении к серии «Французы в их собственном изображении» Жанен излагает развернутую программу жанра в его пошло-обывательском, реакционном понимании. Он признает Лабрюйера лишь как «историка двора», считает просветителя-демократа Мерсье второразрядным автором и остерегает очеркистов своего времени от подражания бытописателям плебейской ориентации, именуя последних безответственными писаками, «лакеями истории», «малярами с уличного перекрестка».
Сущность «революции нравов», происшедшей, по его утверждению, после 1830 года, Жанен видит в результатах исчезновения из французского общества «аристократического полушария», на место которого поднимается «вооруженная своими правами и своей мощью великая нация лавочников». По его мнению, основная задача нравоописателей 1840-х годов — «рассказать о новых путях создания богатства, о банке, бирже, акциях, акционерах... банкротствах... о спекуляциях всех сортов...» 36.
О трудящихся классах Жанен упоминает вскользь, как о «стране Ирокезов и Патагонцев», которые некогда «окровавленными руками вырвали из Версаля короля, королеву и наследного принца» и перед которыми, по его словам, чрезмерно раболепствует современная Франция 37.
36 См. «Les Francais peints par eux-memes», t. I. Introduction, p. XII.
37 Там же.
178
Задачу «физиолога»-бытописателя Жанен понимает в предельно упрощенном, подчеркнуто «безыдейном» смысле. Он отказывается от задачи моралиста, которую выполнял Лабрюйер. «Мы хотим, — заявляет Жанен, — только найти способ оставить после себя следы того, что называют частной жизнью народа... Мы должны подумать о том, что когда-нибудь наши внуки захотят узнать, кем мы были и что мы делали в наше время; как мы были одеты, какие платья носили наши жены, какими были наши дома, наши развлечения, наши привычки... что мы понимали под... красотой. О нас захотят знать все: как мы садились на лошадь, как были накрыты наши столы, какие вина мы предпочитали» 38.
«Методологические» рецепты Жанена на практике, естественно, оказывались не столь объективистскими и наивными, как они выглядели в декларациях. «Объективизм» оборачивался здесь своим подлинным консервативным, антидемократическим обличьем. В тех же «Французах» Жанен поместил кроме сусальных физиологии парижской гризетки и гамена, также очерки откровенно тенденциозные. Очерк Жанена «Журналист», служащий вступлением к третьему тому серии Кюрмера — грязный пасквиль на традицию французской революционной прессы и развязная апология реакционного журнализма.
В пятом томе «Французов» была помещена верноподданническая «физиология» «короля французов» — Луи-Филиппа, принадлежащая перу того же Жанена.
Вокруг Жанена группировались многие второстепенные и третьестепенные литераторы. Однако их буржуазно-охранительные и пошло развлекательные бытовые очерки, формально примыкавшие к физиологическому направлению, не представляют ни познавательной, ни художественной ценности.
Говоря о задачах и возможностях передового физиологического очерка, нельзя не учитывать его массовости. Широкое количественное распространение физиологии в 40-е годы, относительное единодушие ведущих очеркистов в идейно-эстетических вопросах, наконец, творческое содружество передовых писателей и художников неизмеримо расширяло возможности очерковой миниатюры и доступные ей масштабы социально-исторической типизации. Отдельные очерки-« физиологии» представляли собой яркие, но разрозненные зарисовки действительности. Существование «физиологических» альманахов и серий позволяло передовым очеркистам путем совместных усилий включиться в то грандиозное дело всестороннего критического анализа орлеанистской Франции, которое явилось крупнейшим достижением всего направления французского реализма первой половины прошлого века.
Это, в сущности, и было главной задачей движения физиологического очерка, как одного из активных и массовых факторов французской демократической культуры кануна революции 1848 года.
38 Там же, стр. IV, V.
179
В 1841 году, т. е. до опубликования программного бальзаковского Предисловия к «Человеческой комедии», один из любопытнейших мастеров французской демократической физиологии — Жозеф Майнцер призывал очеркистов-нравоописателей «охватить все 86 департаментов страны, опросить один за другим все классы общества от труженика до праздного вельможи, от рабочего, в поте чела добывающего кусок черного хлеба, до утопающего в довольстве фабриканта, от пастуха до пэра Франции, подняться по всем ступеням социальной лестницы» 39.
Тезис, наиболее четко сформулированный Майнцером, практически осуществлялся в построении большинства «физиологических» сборников 40-х годов, начиная с громадной этнографически-документальной серии «Французов» и кончая анималистической сатирой «Парижского музея» Юара и юмористическим «Музеем смеха» Юара и Алуа. Даже «карманные физиологии» имели в те годы тенденцию к циклизации, осуществлявшейся с помощью прогрессивных издательств, наиболее активным из которых была фирма Обера.
Если задача изображения быта и нравов современных французов в ее общей постановке без возражений принималась не только оппозиционными, но и орлеанистскими кадрами очеркистов, то передовые участники движения физиологического очерка начала 40-х годов вкладывали в нее четкое демократическое содержание.
Республиканские авторы, вопреки ложному буржуазно-охранительному «патриотизму» литераторов типа Жанена, которых они постоянно высмеивали, видели свою задачу прежде всего в критике существующего порядка. Тема разоблачения буржуазного господства, особенно актуальная в обстановке 1840-х годов, когда распущенность финансовых верхов достигла предела, получила в передовом физиологическом очерке особенно полное и всестороннее освещение.
Однако наиболее новаторским и ценным достижением передовой французской «физиологии» явилась ее последовательная и сознательная ориентация на широкий показ «народных» типов и их среды.
Борьба за «народную» тематику физиологии своеобразно отражена в юмористическом очерке «Инвалид» Ла Бедольера и Лоренца. Известный писатель прогрессивного направления Ла Бедольер и художник Лоренц изобразили вымышленную сценку обсуждения одного из первых выпусков «Французов» Кюрмера в рабочем кабачке. Рабочий-печатник Галопо, осуждая умеренный тон и буржуазный типаж этих выпусков, восклицает: «Чудак-человек этот Кюрмер! В своем издании он дает только «типы» всяких «почтенных» людей. С какой радостью я рассказал бы его читателям о ...чистильщике сапог, барабанщике, каменщике, живодере, фонарщике, освобожденном каторжнике, цирковой наезднице, о разносчике жареной картошки и бульона из старых костей, о безногом инвалиде и о массе других.
39 J. Mainzer. «Le Marchand de coco» («Les Franсais peints par eux-memes», t. IV, 1841, p. 244).
180
Я не спросил бы за это ни гроша, но создал бы славу его изданию» 40. Тут же приведен ряд маленьких физиологии «плебейских» типов пестрящий арготизмами рабочих предместий и ярко иллюстрированный талантливыми карикатурами в духе народного лубка, принадлежащими будто бы, как и литературный текст, тому же Галопо.
Тезис Ла Бедольера-Лоренца развернут многими литераторами и художниками передового направления на страницах следующих выпусков серии Кюрмера и других «физиологических» изданий. По количеству изображенных в них «народных» типов, по полноте и точности воспроизведения условий жизни и трудового быта крестьян, ремесленников и рабочих современной Франции, наконец, по остроте и проницательности показа социальных конфликтов, лучшие «физиологи» 40-х годов могут быть отнесены к наиболее передовым явлениям реалистического искусства своего времени.
Ценность лучших физиологии в смысле изображения в них подлинно народных типов признает даже кое-кто из представителей французского академического литературоведения. Так, например, А. Тибоде, сравнивая популярные романы Ф. Сулье, Л. Гозлана, Ш. Бернара, А. Дюма и др. с очерками тех лет, пишет: «Было замечено, что в этой огромной литературе для широкой публики настоящий народ почти отсутствует, он фигурирует здесь только в виде условных, стилизованных образов. Верное изображение народа можно найти в жанре публикаций, бывших в большой моде около 1840 года, в так называемых физиологиях...» 41.
40 Е. de L a Bedollierre, A.Lorentz. «L'lnvalide», «Les Francais», t. II, 1840, p. 218.
41 См. Histoire de la litterature francaise de 1780 a nos jours par Albert Thibaudet. P., 1936.
181