"Трансатлантик Ревью", октябрь 1924
Что вы можете написать о нем теперь, когда его уже нет?
Критики нырнут в свои вокабулярии и вылезут со статьями на смерть Конрада. Они ныряют уже сейчас, как степные собаки.
Нетрудно будет писать и журналистам: "Смерть Джона Л. Сулливана", "Смерть Рузвельта", "Смерть майора Уитлси", "На смерть сына президента Кулиджа", "Смерть почетного гражданина города", "Уход из жизни Пионера", "Смерть президента Вильсона", "От нас ушел великий писатель" - все едино.
"Поклонники Джозефа Конрада, неожиданная смерть которого является событием всеобщей скорби, прежде всего ценят его как первоклассного художника, замечательного рассказчика и непревзойденного стилиста. Но мистер Конрад был также глубочайшим мыслителем и просветленным философом. В его романах, как впрочем, и в эссе..." и т. д. и т. п.
Все пойдет так и по всей стране.
А что вы можете сказать о нем теперь, когда его уже нет?
Среди моих друзей модно хулить его. Это даже необходимо. Живя в мире литературной политики, где одно неверное мнение часто оказывается роковым, приходится писать осторожно. Помню, однажды мне дали почувствовать, как легко можно быть изгнанным из их круга и как подвергли остракизму за то, что в разговоре о Джорже Антейле* я откровенно сказал, что предпочитаю Стравинского. С тех пор я стал осторожнее.
Для большинства моих знакомых насколько Конрад плохой писатель, настолько Т. С. Элиот - хороший. Если бы я знал, что сотри я мистера Элиота в мельчайший порошок и посыпь я этим порошком могилу мистера Конрада, от чего мистер Конрад не замедлил бы воскреснуть, раздраженный насильственным возвращением к жизни, и продолжал бы писать, я завтра же чуть свет отправился бы с мясорубкой в Лондон.
Не следовало бы зубоскалить по поводу смерти великого человека, но совершенно невозможно серьезно соединить в одном предложении Т.С. Элиота и Джозефа Конрада точно так же, как невозможно было бы увидеть, скажем, Андрэ Жермайна и Мануила Гарсиа (Маэра), вместе прогуливающихся по улице, и не засмеяться.
Второй книгой Конрада, которую я прочел, была "Лорд Джим". Я не мог ее кончить. И это, следовательно, все, что у меня осталось от Конрада. Ибо я не могу его перечитывать. Возможно, поэтому мои друзья и считают его плохим писателем. Но что бы я ни читал, я не мог получить того, что дала мне каждая книга Конрада.
Поскольку я не могу его перечитывать, я оставил четыре его книги до того времени, пока не почувствую в них сильную потребность и когда отвращение к писанию, к писателям, ко всему написанному и к тому, о чем напишут, достигнет предела. Два месяца в Торонто пошли на эти четыре книжки. Одну за другой я брал их читать у девушки, у которой все книги Конрада стояли на полке в синих кожаных переплетах и которая не прочла ни одной из них. Однако надо быть справедливым - она прочла "Золотую стрелу" и "Победу".
В Садбери, Онтарио, я купил три старых номера "Пикториал Ревью" и прочел "Пирата" в гостинице, сидя на постели. К утру я уже проглотил своего Конрада, как пьяница. А я надеялся, что мне хватит его на все путешествие, и чувствовал себя молодым человеком, промотавшим наследство. Но, думал я, он еще напишет много рассказов. У него есть время.
Потом я читал критику, она единодушно признала "Пирата" плохим рассказом.
А теперь его уже нет, и, о, как мне жаль, что бог не взял какого-нибудь великого признанного ремесленника от литературы, а его не оставил писать свои плохие рассказы.