Источник: "Журналист". 1970. - № № 3, 4.
Автор публикуемых ниже очерков - известный швейцарский репортер и публицист Жан Виллен - несомненно, большой знаток своего дели. Серии его блестящих репортажей из ЮАР Алжира, Франции, ОАР, Марокко снискали ему широкую известность, в том числе и в нашей стране.
Политическая острота, отточенный стиль, постоянная мобильность - все это позволило Арнольду Цвейгу в предисловии к одной из книг Ж. Виллена поставить ее автора рядом с такими выдающимися мастерами репортажа, как Луи Себастьен Мерсье и Эгон Эрвин Киш.
В своих очерках, написанных по просьбе «Журналиста», Ж. Виллен размышляет о древнем искусстве репортерской работы, о секретах репортажа как боевого жанра журналистики.
ДО СЕГО ДНЯ существует легенда о том, будто репортаж - очень молодой, если не самый молодой отпрыск в большой семье литературных жанров. При этом отцовство этого дитяти часто приписывают революционной буржуазии 17-го и 18-го столетий, а колыбелью беспокойного ребенка считают наборную кассу разросшегося вместе с буржуазией газетного дела
Это неверно. Хотя «третье сословие» того времени, как это показали Монтескье и Луи Себастьен Мерсье, очень охотно и исключительно умело использовало репортаж в качестве острого оружия борьбы с мешавшими его развитию силами реакции, все же я опасаюсь, что, утверждая, будто репортаж порожден буржуазией, мы отклоняемся от истины. Наш жанр поднявшаяся к власти буржуазия в лучшем случае вновь отыскала и надлежащим образом реставрировала для своих собственных целей. Сам же он процветал еще задолго до тех времен.
Мне даже кажется правильным предположить, что репортаж мог увидеть свет уже в тот момент, когда люди стали письменно фиксировать свои мысли и наблюдения, и больше того: что репортаж всегда, начиная с его уходящих в далекое прошлое истоков, подчиняется действию одних и тех же законов, определивших его форму и содержание.
Патриарший век литературного репортажа может быть без труда доказан соответствующими текстами. Но даже если бы это было невозможно, если бы катастрофы, подобные пожару, уничтожившему в 391 году н. э. знаменитую Александрийскую библиотеку, погубили без остатка все письменное наследие античного мира, мы все же могли бы косвенным образом прийти к убедительным выводам, - что репортаж должен был существовать тысячи лет тому назад
Он должен был существовать тысячелетия тому назад по той простой причине, что и тогда в нем испытывалась настоятельная необходимость, поскольку уже во времена Креза он был самым рациональным средством познания и понимания общественной действительности - короче говоря, потому, что, по всем данным, тогда, как и в пору Гектора и Ахиллеса, должна была существовать публика, предъявлявшая на него спрос и тем самым создавшая рынок, настоятельно требовавший «товара».
Или, быть может, следует наперекор всем умозаключениям считать, что высокоразвитое античное общество еще не испытывало потребности в сообщениях, больших и малых, об общественных событиях, процессах и т. п., сообщениях документально точных, в основном опирающихся на свидетельства очевидцев, но в то же время в литературном отношении конденсированных и удобных для чтения?
Но ведь как была сильна потребность в этом, скажем, у древних греков! Возможно даже, что никогда позже не существовало столь настоятельной необходимости получить искусное описание действительности, как тогда, когда жители Пелопоннеса и Аттики решились с невероятной смелостью и вполне сознательно прорвать прежний узкий круг жизни и отправиться в новые, неведомые дали, к Геркулесовым столбам, то есть к считавшемуся тогда «краем света» Гибралтару.
Жажда познания, страстное стремление проникнуть сквозь порой обманчивую внешность вещей в их суть должны были быть исключительно сильны у тех поколений. И поэтому столь же сильной должна была быть у них жажда текстов, которые могли бы послужить опорой в их предприятиях, - произведений, которые могли бы быть полезны в качестве надежного, практического руководства при изучении окружающего мира, но в то же время являться и развлекательным материалом - словом, жажда репортажей. Ибо только репортаж, а не какой-либо другой вид литературы может предложить и совершенно точную информацию из первых рук и доставить эстетическое удовольствие.
Все это хорошо, скажете вы, но где же они, эти большие репортеры древности? Не беспокойтесь, они существуют. Пройдя отличнейшим образом через все испытания и штормы времен, они сохранились и даже продолжают быть читабельными, полными жизни и по сегодняшний день. Прежде всего это относится к Геродоту.
Он жил с 484 по 425 год до н. э., то есть в то время, когда города-государства Греции совершали свои великий поворот в сторону демократии.
Свободные граждане этих центров общественной жизни имели в своем большинстве широкое для своего времени образование. Философия, наука и искусство стали достоянием масс населения и отчасти даже, в буквальном значении слова, достоянием рыночных площадей, причем люди, сведущие в той или иной области науки или искусства, не страшились приступать к публичному обсуждению и комментированию всего нового, что появлялось в интересующей их сфере.
Непосредственной причиной такого блестящего духовного расцвета было необычайное развитие в пору морской торговли. Только что закончившиеся персидские войны вынудили греков - сначала в военных целях - начать широкое строительство морских судов. Но и после победы, приобретя навыки в мореплавании, греки развертывают судостроение уже в торговых целях. Их суда совершают регулярные рейсы в порты Малой Азии и Египта, в район нынешней Варны и Одессы. Помимо этого, греческие города поддерживают тесные связи со свои колониям», не Сицилии, в Испании, Ливии, нынешним районом Марселя, ввозят оттуда разные товары в особенности крайне нужное сырье, которое превращаетсяв греческих городах в предметы домашнего обихода и роскоши, предназначенные как для жителей городов-государств, так и для экспорта.
74
Очевидно, что такого рода развитие, почти взрывчато происходившее расширение сферы влияния эллинистического общества, должно было сильно сказаться и на его представлениях о мироздании. Старая мифология лишилась почвы. В результате приобретенных знаний иные, еще недавно считавшиеся незыблемыми каноны порой в течение одной ночи назывались под сомнением, а устаревшие взгляды и догмы оттеснялись вновь приобретенными, подвергнувшимися проверке практикой. «Любопытство» в лучшем значении этого слова, то есть желание познать новое и понять его, стало неотъемлемым, жизненно необходимым чувством сотен тысяч людей. Но особенно настоятельно требовалось познание ми-па точное представление о зарубежных общественных порядках и географии тогдашним греческим купцам, потому что, лишь опираясь на эти сведения, можно было вести планомерную, рассчитанную на долгие сроки торговлю.
Правда, Геродот, миссия которого состояла в том, чтобы дать это новое в познании мира, вошел в мировую литературу не как «отец репортажа», а как «отец историографии». Но разве одно противоречит другому? Думаю, что нет, если под «историографией» понимать то, чем занимался Геродот. Ибо для «его «историчное» большей частью имело значение - и вы на это наталкиваетесь всюду в его книгах - лишь постольку, поскольку оно могло способствовать лучшему пониманию времени, в котором он жил, для которого он писал и которое к тому же было столь увлекательным, волнующим и исторически великим. Его внимание привлекала к себе современность, подвижная, каждый день приносившая неслыханные новости, ошеломлявшая событиями и открытиями. Ее-то Геродот и стремился исследовать, дописать, сделать понятной. И не случайно, когда дело касалось его текстов, он с особой силой подчеркивал свою роль очевидца, он всегда и неизменно всем своим авторитетом подтверждал достоверность положений и событий, им излагаемых. И то, что действительно интересовало Геродота, когда он брался за свое тростниковое перо и сверток папируса, побуждало его писать свои объемистые книги о персах, Египте и Ливии, о ионическом восстании, Ксерксе и многом другом, очень удачно было сформулировано Вальтером Отто в его предисловии к изданному в 1955 году в Штутгарте полному собранию сочинений Геродота. Он писал:
«Геродот или Фукидид руководствовались убеждением, что их долг сообщать только о том, что произошло или даже сейчас еще происходит и имеет непреходящее значение...
Если это так, то наш античный прародитель действовал аналогично нам, нынешним репортерам, которых побуждает взяться за перо то, что «произошло и даже еще сейчас происходит» и имеет «непреходящее значение». Тем самым и мы, сегодняшние репортеры, можем считать себя «историографами», если мы правильно выполняем наши обязанности, то есть если мы пытаемся разведать самое существенное, самое типичное для нашей эпохи и запечатлеть это на бумаге. Если мы будем так поступать, то наш актуальный для сегодняшнего дня материал будет завтра тем, что помогает ставить вехи истории.
Но не только вследствие понимания Геродотом этой «историчности» можно с полным правом назвать его «отцом репортажа». И не только потому, чтограницы его любознательности лежали далеко за пределами его отечества, что в поле его зрения был весь мир человечества в его бесконечном многообразии. Еще в большей мере мы имеем право назвать его прямым прародителем мастерства репортажа и по иной, третьей причине - потому что многие его произведения не только по содержанию, но и по своему характеру, по своей форме сделаны по-репортерски - в самом современном смысле этого понятия. Он, к примеру, всячески стремится избегать в своих описаниях скуки и протокольности. Где только представляется возможность, он придает им художественными средствами сочность, уснащает анекдотами, умеет использовать разные курьезы. Короче говоря, его цель не просто снабжать публику максимальным количеством сухой информации. Он к тому же желает занимать, доставлять удовольствие, увлекать, радовать. И это ему удается - к стыду нашему, мы вынуждены это констатировать - порой куда лучше, чем иным лицам, причисляющим себя к нашему цеху.
Учеником Геродота и в известном смысле его прямым преемником по части репортерства был афинский военачальник и писатель Фукидид (ок. 460 - 400 гг. до н. э ). Однако он сильно отличается от своего учителя тем, что в то время, как в мировоззрении Геродота часто еще содержатся кой-какие мифологические добавки, Фукидид уже освободился от метафизических представлений и поэтому вникал в описываемые им события с небывалой до него конкретностью и научностью. Таким явился и рассказ о Пелопоннесской войне (431 - 404 гг. до н. э ). Как сам Фукидид расценивал свою работу, видно из его введения к первому тому своей «Истории Пелопоннесской войны». Он писал:
«Фукидид-афинянин написал историю войны между пелопоннесцами и афинянами, как они вели ее друг против друга. Он приступил к труду своему тотчас с момента возникновения войны в той уверенности, что война эта будет важной и самой достопримечательной из всех предшествовавших. Заключал он так из того, что обе воюющие стороны были вполне к ней подготовлены, а также из того, что прочие эллины, как он видел, стали присоединяться то к одной, то к другой стороне, одни медленно, другие после некоторого размышления. Действительно, война эта вызвала величайшее движение среди эллинов и некоторой части варваров, да и, можно сказать, среди огромного большинства всех народов. То, что предшествовало этой войне и что происходило в более ранние времена, невозможно было за давностью времени исследовать с точностью. Все же на основании свидетельств, при помощи которых мне удается с достоверностью проникнуть в очень далекое прошлое, я заключаю, что тогда не случилось ничего важного ни в области военных событий, ни в каком-либо ином отношении».
Можно ли было проявить большее понимание современности, быть более сильно привязанным к своей эпохе и убежденным в безусловной необходимости ее описать, сделать понятной, чем это проявил Фукидид? Но при всем его неизменном понимании современности ему было чуждо желание произвольно, из скрытого эгоизма превозносить время, в котором он жил, лишь потому, что оно было его временем. Такого рода косвенное самовосхваление не было ему свойственно. Он действительно по-честному верил, что живет а величайшую из эпох (в чем он, быть может, был не совсем неправ), и его ощущение жизни может быть во многом сравнено с тем, которым исполнены мы, также свидетели величайших событий в истории человечества. Окрыленный этим ощущением жизни и ответственностью, которую он брал на себя, Фукидид писал свои книги, побуждаемый лишь желанием показать действительность и только действительность.
Поэтому несомненно справедливы слова Вальтера Отто; «Фукидид заботился о правде - значит, о достоверности. Он прилагал все усилия к тому, чтобы эту правду узнать, причем он полагался не на первое доставшееся ему донесение или собственные умозаключения. Он ценил только то, чему сам был очевидцем, а если ему приходилось обращаться к свидетельствам других, то делал он это лишь после того, как эти свидетельства сам тщательно проверял»
Обобщив то, что мы сейчас установили у Геродота и Фукидида, можно было бы констатировать, что, исходя из основных принципов этого жанра, литературный репортаж или литературные произведения репортажного характера появляются и начинают играть значительную роль в те исторические моменты, когда по каким-нибудь политэкономическим причинам огромные людские массы, творя историю, приходят в движение, вторгаются в ход событий идля того, чтобы иметь возможность действовать разумно, стремятся определить свое место в общественно-историческом и идеологическом процессах.
75
Никакой другой вид литературы не может лучше, чем репортаж, помочь им в этом, и не только потому что репортаж, будучи всегда неразрывно связан с действительностью, может эту действительность сделать самым непосредственным образом познаваемой, но еще и потому, что, представляя действительность в художественной занимательной, удобной для восприятия форме, воздействует на сознание как никакой другой литературный жанр.
Если сказанное верно, то на протяжении тех круглым счетом двух тысяч лет, которые отделяют эпоху величия и блеска Греции от начала господства буржуазии, несомненно, должны были появляться подлинные репортажи В репортажах должны были бы найти свое отражение также жизнь и быт римлян И так оно и было на самом деле Для примера достаточно было бы привести сочинения Плиния Младшего и в особенности его поистине захватывающие описания гибели Помпеи (79 г н.э.)
Но вскоре после того, как пала Римская империя и над Западом опустился духовный мрак раннего средневековья, мы обнаруживаем страсть к репортажу у тех, кто взял в свои надежные руки культурное наследство античного мира сохранил его и приумножил Мы находим ее у арабов. Теперь репортажной формой пользуются великие исламистские географы Мукаддаси, Ибн-Руста, Идриси, - пользуются, чтобы документально деловито и в то же время увлекательно рассказать о жизни арабского общества, отмеченной блестящими достижениями в области экономики и культуры И снова обширные торговые связи от Индии и Китая до Болгарии и Британских островов диктуют необходимость этого жанра раз есть желание заключать выгодные торговые сделки, надо знать, как и где это делается
Лишь когда португальцы силой оружия прорвали практически охватывающую весь тогдашний мир сеть исламских торговых связей в самом их чувствительном месте (в морском сражении при Каликут они нанесли тяжелое поражение арабам и отрезали их от Индии, самого важного их торгового партнера), лишь когда католические короли изгнали мавров из Испании и Колумб открыл Америку, лишь когда вследствие этого зачахли старые находившиеся под арабским контролем главные пути мировой торговли и Атлантика превратилась в своего рода иберийско-американское внутреннее море, лишь когда затем мир ислама оказался изолированным от великих дорог мировой истории и погрузился вскоре в глубочайший провинциализм и бесплодный застой - лишь тогда и жанр репортажа стал вновь искать себе новую родину Он нашел ее там, где она и могла только существовать в пульсирующей беспокойством, ожившей и устремившейся к знаниям Европе
Эта Европа была, однако, характерна не только своим беспокойством и стремлением к знаниям, но также социальным напряжением и небывалым размахом классовых боев, что тотчас же острейшим образом отразилось в репортаже
И если в начале каноны репортажа оставались незыблемыми показывать мир преимущественно географически и описывать разные формы общественной организации через наивные изображения нравов и обычаев, живописать о всяких достопримечательностях и особенностях, - то вскоре он оказался вынужденным занять свое боевое место в больших социальных схватках, стать сознательно направляемым оружием
Едва португальские завоеватели вручили лисабонскому двору свои подробнейшие доклады о дальних странах, едва Лев Африканский, захваченный в плен ватиканскими пиратами (бывали и такие!) и принявший католичество марокканец написал по поручению папы Льва Х свое великолепное произведение об Африке, как испанский монах Бартоломе Лас Касас (1474 - 1566) предстал перед императором Карлом V, чтобы вручить ему пламенный протест против зверского обращения испанских колониальных властей с индейцами Центральной Америки Этот потрясающий своей убедительностью протест, во многом опирающийся на личные наблюдения, мастерски сформулированный и от начала до конца основанный на проверенных фактах, является, насколько мне известно, первым в мировой литературе репортажем, написанным с сознательной, целеустремленной социально-критической преднамеренностью и пристрастием.
Он и поставил окончательно вехи для дальнейшего развития репортажа Им был решен вопрос, на какой стороне социальных баррикад должен бороться репортаж, если этот жанр хочет отныне выполнять присвоенные ему в мировой журналистике функции Восставший против вопиющей несправедливости, причиняемой угнетенным и эксплуатируемым, монах Лас Касас впервые ясно и четко очертил трудную и исполненную ответственности задачу, которую предстоит решать репортажу в по стоящие четыреста и более того лет.
И действительно, не так уж много должно б пройти времени, чтобы такой репортаж стал Пожалуй первым, кто сознательно и притом систематически использовал современную форму репортажа в социально-критических целях, был Мотескье Он обратился к ней в своих «Персидских письмах», в которых заклеймил абсолютизм Людовика XIV.
Вслед за Монтескье в ту пору, когда борьба между революционной буржуазией и феодальной аристократией приближалась к своей последней и реши. тельной фазе, Луи Себастьен Мерсье (1740-1814) также дает репортажу смелое социально-политическое направление. Начиная с 1781 года он описывает в «Картинах Парижа» парижскую действительности, Он дарит свое внимание кварталам нищеты французской столицы, показывает и прачек на Сене и уличных сапожников, карманников, проституток, бесстыжий разгул господствующих феодальных слое» И потому, что его описания несли в себе социальную правду, они обладали невероятной силой обличения Режим, чувствовавший в них угрозу себе, вынудил Мерсье отправиться в изгнание, в Швейцарию Эгон Эрвин Киш говорил о двадцатитомном собрании сочинений Мерсье «все, что было гласным и должно было быть тайным, все, что было тайным и должно быть гласным, все негодное, безобразное, всякие свинства и слабости были им безжалостно вскрыты)»
Гейне, Берне и другие революционные буржуазные демократы начала XIX столетия ввели современный репортаж и в сферу стран немецкого языка, Но им все же не удалось проложить ему широкий путь Это объяснялось прежде всего политическими причинами Буржуазная революция в Германии И Австрии застряла на начальной стадии, и ее представители, теснимые не только справа феодализме"! но уже и слева быстро развивающимся промышленным пролетариатом, уже до того, как они приблизились к власти, потеряли всякий интерес к подлинной социальной критике. В результате современный им репортаж был переведен в странах немецкого языка на относительно спокойный запасный путь созерцательности - путь фельетона, родиной которого считалась Вена Венским фельетонистом приходится считать великого чешского хроникера Яна Неруду несмотря на то, что он долгое время жил в Праге. Он создал бесчисленное множество социально-критических репортажей, материал для которых черпал из пражской повседневности Через Яна Неруду хороший венский фельетон оказал влияние и на гениального репортера-социалиста Эгона Эрвина Киша.
Когда время расцвета досоциалистического репортажа стало приходить и в Вене к концу, то где же он нашел себе прибежище? В Соединенных Штатах Америки! Как всегда, он обретает себе почву, как только становится общественной необходимостью Он вступает в действие, так как «между унаследованными от прошлого формами народной власти и фактическим соотношением сил…. незаметно образовалось противоречие, нашедшее свое импульсивное освещение лишь у известного числа журналистов» (Линкольн Стеффенс)
Иными словами, репортаж вторгся в историю США в то время, когда мелкая буржуазия все сильнее вытеснялась с ее позиций в экономике, государстве и обществе пришедшим к власти монополистическим. Капитализмом. Появление крупной буржуазии вызвало в США огромное социальное напряжение. Предпринимаются оборонительные действия против этих еще неясных, зловещих, для широких загадочных сил, угрожающих разрушить все до тех пор ценное, одновременно делаются попытки это неясное, зловещее познать, разоблачить.
76
Соответственно этому американский репортаж того времени (конец XIX - начало XX века) отличался главным образом мужественным обличением недостатков, коррупции и произвола, при помощи которых монополистический капитал пробирался к власти. Журналисты, ставшие на защиту существовавшего порядка вещей (то есть «народовластия мелкой и средней буржуазии»), получили название «мадрейкеров) - уборщиков мусора». Временами они проявляли себя как весьма неприятные для крупной буржуазии противники. В целом ряде широко распространенны» газет и журналов они в те годы раскрывали совершаемые концернами и трестами беззакония и спекуляции и своей публицистикой оказывали влияние на широчайшие круги американской общественности, стоявшей в оппозиции к преуспевающей финансовой олигархии.
Самым блестящим из этих «уборщиков мусора» был Линкольн Стеффенс. Он принадлежал к числу тех немногих журналистов, кого не могла сожрать коррупция, против которой они боролись В то время, как финансовый капитал путем экономических ли мероприятий (отказ в кредитах и объявлениях), приобретения ли опасных для него органов печати или прямого подкупа вынудил замолчать часть «мадрейкеров», надеть узду на Линкольна Стеффенса ему не удалось Этот в свое время ведущий американский репортер смотрел слишком глубоко и далеко. В результате своей длившейся не одно десятилетие разоблачительной журналистской деятельности он изучил не один какой-то сектор общественных отношений, как это бывало с большинством других журналистов, но смог охватить социальную обстановку в целом. Это обстоятельство, равно как и его абсолютная честность, привело к тому, что в конце своей жизни он стал революционером. Он пришел к выводу, что «зло явилось в мир не из-за Евы и не из-за змея, куда более виновато яблоко - иными словами, вся система с ее взаимосвязями…»
От Линкольна Стеффенса, который начал свой путь журналиста в качестве «последнего революционного репортера» буржуазии и умер коммунистом, прямая линия ведет к Джону Риду, Эгону Эрвину Кишу, Ларисе Рейснер, Юлиусу Фучику и другим классикам революционного, социалистического репортажа. Это линия, которая снова свидетельствует, что современный репортаж, как правило, может по-настоящему развиваться лишь в питательной среде революции, боевого прогрессивного движения и неизбежно гибнет, становится своей собственной тенью, печальной карикатурой, когда этих условий ему не хватает.
Перевод с немецкого А. МАРИИНСКОГО
(Окончание в следующем номере)
77
НИЖЕ РЕЧЬ будет идти лишь о репортаже в «классическом» смысле этого слова, то есть как о литературном жанре, который исходит из конкретных, точно доказуемых фактов и поэтому должен всегда иметь поддающуюся проверке документальную основу. Стоящий между «классическим» репортажем и художественной прозой жанр литературного очерка, который предполагает большую свободу в выборе материала и его подаче, мы оставляем вне рамок этих очерков.
По точному значению слова репортер - это тот, кто что-нибудь «приносит обратно» (от латинского «репортаре», которое, пройдя через французское «репорте» стало в английском «ту рипорт», а в немецком - «репортирен»). И действительно, самая важная задача репортера состоит в том, чтобы «приносить обратно» Он приносит обратно наблюдения, опыт, конкретные факты, которые он почерпнул непосредственно из обильного источника ситуаций, событий и происшествий. Репортер несет их обратно тем, кто послал его на место событий. И он, и единственно он выступает в качестве очевидца.
Но как должен «принести обратно» репортер факт, происшествие, которые удостоились его внимания? Должен ли он, как часто утверждают, лишь «отразить» осколок действительности? Должен ли он преподносить явление как точный во всех деталях моментальный снимок некоего приятного для воспоминания «исторического мгновения»? Или же он должен увиденное «нести обратно», как это делает, скажем, дядюшка Эмиль, возвращаясь из Парижа с маленькой латунной копией Эйфелевой башни в качестве сувенира?
Если механическое «отражение» действительности, «моментальный снимок» или даже «сувенир» могли бы иметь на первый взгляд какую-то видимость права на существование, когда репортеру предстоит «нести обратно» вещи географически, тематически или по времени отдаленные, то такая техника тотчас оказывается абсурдной, когда заходит речь о репортаже, предназначенном для публики, которая сама была участницей события. Если событие, а котором эта публика была действующим лицом, снова представить в той форме, а какой она сама его видела и восприняла, то репортер не окажет ей никакой услуги, не представит ей возможности познать нечто новое. В лучшем случае, если участие ее достойно похвалы, то репортаж будет лишь бесплодным обращением к человеческому тщеславию, а если в этом событии не оказалось ничего волнующего, то читатель и вовсе заскучает.
Таким образом, процесс «обратного несения», если он сводится к простому «отражению» действительности, оказывается лишенным смысла. И прежде всего потому, что он не учитывает потребности тех, кто послал репортера. Послали же его з основном не затем, чтобы он «принес обратно» хотя бы и добросовестно подготовленный, но простой пересказ определенной ситуации или конкретного -события (теперь это куда быстрее, лучше и дешевле делают информационные агентства), а для того, чтобы репортаж своим изображением вещей помог бы им эти вещи осмыслить и понять!
* Окончание Начало см. Журналист. 1970. № 3
Понять же события мы можем лишь тогда, когда рассматриваем их не только такими, какими они представляются нам в данный момент, а когда мы сверх того и прежде всего еще раскрываем силы, породившие эти явления, познаем взаимные связи, существующие между этими явлениями и окружающим их миром, раскрываем закономерности, которым эти явления подчиняются, рассматриваем тенденции их дальнейшего развития. Лишь когда нам удается внести во все это максимально возможную ясность, мы, репортеры, можем сказать, что кое-что и поняли сами и помогли понять другим
Потребность глубоко осознать окружающий нас материальный мир так же элементарна и стара, как само человечество, ибо, только стремясь познать окружающее, мы можем в конечном счете познать самих себя, то есть определить наше положение в окружающем мире, наше отношение к нему и тем самым рациональнейшим образом вторгнуться а этот мир и продолжать его формировать.
Иными словами, событийный «репортаж» может лишь тогда считаться весомым, если само событие будет рассматриваться как исходный пункт нашего сообщения, а не как его основное содержание. Сутью же его в гораздо большей степени будет показ в форме художественного синтеза суммы всего того, что послужило причиной данного события, что раскрывает его источники, внутренние закономерности, наконец, его последствия. Только таким образом поможем мы читателю точнее определить свое собственное отношение к рассматриваемому явлению и тем самым в какой-то мере и свое место а общей цепи событий. Только этим мы в какой-то мере поможем ему найти там свои «координаты» точно так же, как мореплаватель определяет по солнцу и секстанту местонахождение судна.
Таким образом, репортаж лишь реализует то главное, что всегда служило отличительной чертой каждого жанра и каждой формы реалистического искусства.
Репортер и действительность. Поскольку действительность не статична, а представляет собой непрерывную смену событий, то и репортер должен в своей работе представлять ее как процесс, если он желает, чтобы его работа была воспринята читателем должным образом. Это значит, что он может сделать действительность познаваемой, когда он всю сумму на первый взгляд разрозненных деталей, из которых она состоит, расположит а их взаимозависимости, раскроет их воздействие друг на друга и на целое - короче говоря, будет рассматривать их диалектически
В свое время Бертольд Брехт писал: «Современный мир может быть описан современным человеком лишь в том случае, если он, этот мир, будет показан как мир, поддающийся изменению. Современные люди интересуются ситуациями и событиями. в отношении которых они могут что-нибудь предпринять...» Но чтобы уметь описывать мир а его изменчивости - иными словами, чтобы описывать его единственно приемлемым для нашего времени образом, - сам описывающий должен, конечно, быть прежде всего убежден в возможности и необходимости перемен.
75
Так как наш жанр по самой природе базируется на личных и тем самым чисто физически ограниченных наблюдениях репортера (он в данный, конкретный момент может быть свидетелем лишь одного данного, конкретного явления), то репортаж должен априори отказаться от изображения некой общей картины. Если этого не будет, если репортаж попытается выйти за предназначенные ему рамки, он сам себя изживет, поскольку репортаж, который по меньшей мере в основной части не базируется на впечатлениях автора или, на худой конец, на впечатлениях лица, которому автор вполне доверяет, перестает быть репортажем.
Задача репортажа, таким образом, заключается лишь в том, чтобы из всего огромного потока событий и процессов, составляющих действительность, отобрать в зависимости от обстоятельств лишь немногие, но притом абсолютно достоверные - благодаря тому, что репортер эти события наблюдал лично. Но чтобы эти факты пошли в дело, их, конечно, следует отобрать в соответствии с основным принципом репортажа, а именно: факты должны быть настолько типичны, настолько характерны, что по ним можно было бы с уверенностью сделать заключение о явлении в целом.
Это, разумеется, предполагает, что сам репортер видит гораздо больше деталей, чем те, что он впоследствии отбирает для репортажа. Чтобы читатель мог по некоторым деталям получить полное представление о целом, репортер должен предварительно сам получить представление об этом большом куске действительности В противном случае как же он сможет определить, что является типичным и что относится к его теме, а что лежит за ее пределами
Впрочем, предпосылкой для создания репортажа должно быть нечто большее: еще до того, как отправиться на место действия, репортер должен знать суть того, что произойдет. Иначе невозможно определить, целесообразно ли наблюдать именно эту сторону явления, а не другую?
Особую способность репортера оказаться в нужное время в нужном месте называют на профессиональном языке «нюхом» Однако эта способность не имеет ничего общего ни с мифическим талантом «предугадывать» события или «самонатаскиваться» на их след. Столь же малую роль играет и пресловутое «репортажное везение». Здесь важен метод, с помощью которого репортер разрабатывает тему, Это должен быть метод, позволяющий журналисту в соответствии с требованиями его профессии работать с абсолютной уверенностью и в то же время работать рационально и по возможности экономя время.
Короче говоря, репортеру не остается ничего иного, как радикально «поджать», привести, как это делают в математике, к наименьшему числу общих знаменателей этот отрезок действительности, которым он намерен заняться. Причем все сведенные к «общему знаменателю» детали - крупные и мелкие - должны содержать присущие им закономерности
Другими словами, приступая к изучению и описанию действительности, он должен предварительно овладеть основополагающей алгеброй своей профессии, познать закономерности, управляющие общественными процессами. Этой алгеброй является марксизм-ленинизм, единственное мировоззрение, которое дает возможность увидеть связь между явлениями, понять суть совершающихся у нас на глазах событий.
Лишь овладение «алгеброй» обществоведения позволяет современному репортеру сразу взяться рационально за тему и целеустремленно, без блужданий ее документировать. Только этот фундамент даст ему возможность из суммы относящихся к определенному общественному процессу деталей выбрать самые убедительные и дать им верную оценку.
В центре репортажа - человек... О том, что человек должен быть в центре подлинного репортажа, написано уже немало. И это справедливо - хотя бы уже потому, что в репортаже, если он выполняет свою главную задачу: исследованиями и выводами выдвинуть на первый план общественные отношения и социальные процессы, - по сути дела, речь идет не о чем ином, как о человеке. Но писать об обществе - это означает неизбежно писать о людях или, еще точнее, об их отношениях к другим людям и к созданной человеком же окружающей его среде. Как иначе можно показать общество, если не через показ существующих в нем отношений между людьми? В них, в этих людях и только в них находят свое отражение присущие данному обществу и поддающиеся изображению художественными средствами закономерности, тенденции, внутренние противоречия и конфликты. И через людей, и только через них искусство вообще может сделать человека познаваемым, то есть позволит воспринять его в живой динамике.
Такова теория. Теперь о практике. Здесь вещи, которые казались столь ясными и очевидными, начинают сильно усложняться.
Первая трудность: где найти такого конкретного человека, который был бы столь любезен и мил чтобы, исходя из своего собственного опыта, мог бы мне, бедному репортеру, преподнести в готовеньком виде именно все те закономерности, тенденции внутренние противоречия и конфликты, в изображении которых я теперь нуждаюсь? Будь я романистом, драматургом, поэтом или новеллистом, я бы легко нашел выход из положения. Я взял бы черты характеров и случаи из жизни знакомых мне и изученных мной людей, смешал бы их с хорошей дозой собственного жизненного опыта и все это бы «уваривал» до тех пор, пока не получил бы в оптимальном виде желаемого мною индивидуума. Как реальное лицо он, быть может, не существовал бы в жизни, но все же, если бы я хорошо справился со своим делом, то мог бы этого двойника встретить где-нибудь на углу и он, улыбаясь, мог бы мне сказать: «Вот и я, ваше творение!»
Но поскольку я, как ни верти, только репортер, то есть литературный работник, которому подобные «поэтические вольности» заказаны под страхом обвинения в отсутствии достоверности, этот путь для меня закрыт.
Вторая, не менее существенная трудность: в то время, как наши коллеги, подвизавшиеся в других литературных жанрах, располагают, как правило, широкими возможностями посвятить читателя во все обстоятельства жизни своих героев, при необходимости даже добраться до прабабушек, то мы, репортеры, вынуждены с самого начала оперировать очень экономными средствами Нам нет иного выхода, как с первых же строк до крайности сжимать описания судеб и конфликтов наших героев, ибо нам редко дают много места на полосе. Короче говоря при такой скупости газетной площади широко показать судьбы людей невозможно. Если же мы такую попытку сделаем, то она чаще всего закончится неудачей Конечно, могут быть счастливые исключения из этого правила, но не практике они обычно связаны с какими-то выдающимися личностями и событиями. Что касается повседневной реальности, то общественные закономерности очень редко находят свое воплощение - всеобъемлющее и тотчас отчетливо распознаваемое - в какой-нибудь реальной судьбе определенного человека. Это истина и, игнорируя ее, репортер рискует «данного конкретного человека», через которого он намерен был «продемонстрировать» действие некоей закономерности или ход некоего конфликта, превратить в монстра, в сугубо «положительного» или «отрицательного» героя, ничего общего не имеющего с жизнью 0м станет тогда изготовлять аляповатых гипсовых героев, у которых, как говорится, все есть, кроме подлинной, пульсирующей жизни К сожалению, мы все еще довольно часто встречаем их в нашей литературе, этих, быть может, с добрыми намерениями отштампованных гомункулусов. Искусственно созданная преднамеренная односторонность делает их поразительно похожими на те экспонаты, которые медики под названием гидроцефалов помещают для консервации в банки со спиртом
Заспиртуем и мы их! Заспиртуем хотя бы ради наших читателей, чтобы оградить их от дальнейших встреч с этими малосимпатичными уродцами. И в конечном счете наряду с героями наших репортажей успех дела решают и те люди, для которых мы все это излагаем на бумаге.
76
Мы пишем для них, для их пользы и удовольствия, а не для того, чтобы неизвестно за какие грехи пугать их выпущенными из реторты привидениями
Но речь идет не только о читателе Думаем мы и о других людях, людях во крови и плоти, которым независимо от их желания пришлось дать взаймы свое имя, свои черты этому бредущему по строкам репортажа призраку Этим людям репортер оказывает поистине медвежью услугу, когда насильно втискивает их в надуманную схему, когда он непомерно раздувает их достоинства, а слабости, наоборот, скромно обходит молчанием, поскольку они не укладываются в его рамки - короче говоря, когда он ввергает их в большое смущение и отчуждает от них окружающих. Репортер особенно преуспевает в этом деле, если этот вздор он умеет преподнести с талантом
Хотя из всего сказанного ясно, как не надо относиться к героям, остается все же открытым вопрос а как же надо?
Имеется ли вообще какой-то рецепт? Думаю, что да. Обнаружить его можно, если проследить, как решали эту проблему Э.Э. Киш, Линкольн Стеффенс, Джон Рид и другие крупные прогрессивные репортеры.
Итак: как? Начнем с того, что ни у Киша, ни у Стеффенса, ни у каких бы то ни было других классиков репортажа в мировой литературе почти не найти людей, представленных во всех их проявлениях, людей, все действия которых подвергаются детальному анализу и истолкованию Такие персонажи в существующей репортажной литературе редки У Киша и его коллег человек оказывается в центре произведения не потому, что они изображают его как личность, а благодаря показу условий, в которых этот человек живет, в создании которых он участвует и которые, в свою очередь, формируют и определяют его личность. При таком методе мы всегда будем видеть человека, даже если его персональная судьба, несущая печать не только общественных закономерностей, но еще и тысячи мелких факторов, остается от нас сокрытой Среда со всем, что к ней относится, определяет превалирующую над всеми индивидуальными особенностями общность судеб людей, и об этом мы должны помнить, если хотим показать человека средствами репортажа
Поставить человека в центре репортажа - это значит, говорил Брехт, рассматривать человека как непостоянную величину среды (сама среда здесь мыслится как сумма всех условий окружающего бытия), а среду - как непостоянную величину применительно к человеку, ибо если правильно, что среда может быть раскрыта через показ отношений людей, то тогда должна также существовать возможность раскрытия человеческих отношений и тем самым человека через показ его среды
И в самом деле панорамное, реалистическое описание, к примеру, трущоб со всем что в них прозябает, со всеми их легальными и нелегальными связями с остальным миром, описание, насыщенное размышлениями о классово-политических причинах и подоплеке существования этих страшных трущоб капиталистического города, значительно сильнее воздействует на читателя, чем даже подробно рассказанная биография одного, отдельно взятого их обитателя. Если бы даже такая биография была исключительно типична, волнующа и убедительна, она, будучи сведена до размеров репортажа, почти всегда рискует стать штампом, расскажи о ней даже гениальнейший человек.
Это, конечно никоим образом не исключает экономного наброска типичных черт отдельных людей, непосредственно относящихся к ходу рассказа. Наоборот, иногда это делать необходимо, поскольку люди являются частью описываемой среды, которая без них оставалась бы безжизненной И все же детальное описание людей - за редкими исключениями, о которых будет сказано ниже, - интересует нас в репортаже весьма условно. Условно, поскольку людей, их проблемы, конфликты и противоречия мы, как правило, можем гораздо острее воспринять через показ типичного для их среды способа производства, образа мышления, исходя из общего для всех них социального положения, а следовательно, из общих для них взаимосвязей Показ же этих людей лишь через их индивидуальные судьбы, как правило выходит за рамки и технические возможности репортажа и поэтому должен быть предоставлен другим литературным жанрам
КАК ЖЕ ТОГДА БЫТЬ с литературным портретом в репортаже? Отказываем ли мы ему в виду вышесказанного в законном праве на существование?
Отнюдь нет. Это право за ним полностью сохраняется при том условии, что материал для него будут искать там, где его только и можно найти, а именно там где в судьбе одного, отдельно взятого человека в полной мере кристаллизуются подлинные общественные закономерности или подлинные для определенного общественного слоя типичные конфликты и тенденции, кристаллизуются настолько, что они находятся на виду в чистой и убедительной форме
Встретится такое, и литературный портрет становится «небесами ниспосланным даром» Тогда репортер получает совершенно законную возможность на сей раз через конкретного человека, имеющего имя, адрес и свой размер воротничка, рассказать об общественных процессах, привести в действие весь арсенал имеющихся возможностей и средств изображения человека и показать большую проблему непосредственно через человека
Конечно, для успеха подобного дела нужно обладать таким исключительным материалом. Если же у репортера его нет, ему лучше обратиться - с большей пользой - к нормальной репортерской технике
Перевод с немецкого А. МАРИИНСКОГО.
"Журналист". 1970. - № № 3, 4.