В.В.Васильева
Пермский университет
Предлагаемый вниманию читателя филологический этюд представляет собой анализ первой строфы стихотворения молодого пермского автора Григория Данского. Широко известны «Опыты лингвистического толкования стихотворений» Л.В.Щербы, в которых ученый стремится найти критерии правильного толкования художественного текста, исходя из таких языковых средств, как значение слов, оборотов, ударений, ритмов и т.п.. По убеждению Л.В.Щербы, многообразие ассоциаций, сопутствующих художественному образу, не бесконечно, и «всякое малейшее отклонение» в области направления этих ассоциаций поэт «воспринял бы крайне болезненно» [Щерба: 97]. И все-таки в результате представленного в статье анализа не будет предложено верного толкования поэтического текста.
Не касаясь вопроса о значении (назначении?) художественного образа вообще и в анализируемом тексте, в частности, я хочу показать путь, которым, как мне кажется, идет человек, воспринимающий данное стихотворение, в постижении его общего смысла.
Приходится признать некоторую расплывчатость такой формулировки задачи, поскольку, очевидно, что появляющийся вслед за ней перечень вопросов столь же неисчерпаем, сколь глобальны сами эти вопросы: что есть смысл поэтического произведения? каково соотношение лингвистического и собственно поэтического значения? чем обозначены пределы образного переосмысления обыденных понятий? существуют ли эти пределы? что, в конце концов, мы понимаем в стихотворении, и понимаем ли? можно ли назвать знанием то, что мы приобрели? если да - то о чем это знание?...
Однако задача поставлена именно так: путь в поисках общего смысла поэтического текста «как замкнутой в себе структуры» [Виноградов:255] . И возможно, в ходе наблюдения за «самонаблюдением понимающего субъекта» сможет быть «уловлена» еще одна техника понимания [См. Богин] .
* * *
Он руки вращивает в шар,
Чтобы затем врасти губами
В светящееся тело и разбить
глухонемой стеклянный воздух
внутри него на мириады
имеющих свой тон осколков -
грудным, на плач похожим, звуком.
Он в материнский входит чад,
и влажное, как семя, чувство
в нем вызревает и восходит
навстречу каждому движенью
вглубь шара. Непочатый мир,
податлив и еще никак не назван,
является ему как стыд, как шум
таинственного и родного сердца.
Он входит к матери, не помнящей вдовства,
когда она, раскрытая, как книга,
казалось бы, не дышит. Он подходит
к ней и читает, наполняя мир
младенческой слюной: аз, буки, веди...
Маленький эдип [1],
Тогда он и не знал о том, что грешен,
что бог уже в нем говорит.
Большинство читающих это стихотворение говорят о том , что «не поняли его сразу, с первого чтения»: возникает потребность прочитать его несколько раз в надежде постичь смысл, ускользающий при первых попытках.
Я думаю, что при невозможности сразу понять текст мы начитаем процедуру «вычитывания» того, что понятно, и продемонстрирую эту процедуру на примере первой строфы.
При абсолютной понятности лексических значений слов, составляющих конструкции строфы, остается непонятным общий смысл,
т.к. многие словосочетания лишены не только предметно-референтной соотнесенности, но и не входят в число «понятных», «привычных» метафор: руки вращивает в шар; врасти губами; врасти в тело. При этом даже такие «прозрачные» метафоры, как светящееся тело; разбить воздух [звуком] ; стеклянный воздух; глухонемой воздух; мириады осколков; осколков, имеющих свой тон не дают ощущения полной уверенности в том, что мы верно «расшифровали» их значение.
Поиски понятного приводят нас к необходимости расчленить строфу на какие-то отрезки, обладающие достаточным для нас смыслом. Такими отрезками в этой строфе оказываются строки: строфа построена таким образом, что почти каждая строка может быть последней с точки зрения прояснения смысла, строки ? оказывается достаточно для того, чтобы мы решили, что обнаружили фрагмент, обладающий некоторым вполне законченным смыслом. Однако появление следующей строки отменяет этот первый смысл и предлагает второй, вытекающий из прибавления второй строки к первой. Сформированный из двух строк фрагмент, неся новый смысл, оказывается при переходе к следующей строке элементом нового фрагмента. Возможно, что такой изоморфизм строк - предложений - смыслов является спецификой данного текста (части текста? автора? жанра?). Для меня здесь важно показать общий ход подобного поиска - через обнаружение понятного к пониманию того, что было обнаружено.
Первая строка - Он руки вращивает в шар. Это агентивная конструкция [2], смысл которой мы постигаем лишь на лексико-грамматическом уровне: мы не знаем, ни что это за шар, ни кто это он (хотя это - последний вопрос, выясняемый обычно к концу текста), ни как можно вращивать в шар руки. Но на пространстве простой синтаксической конструкции возникает зрительный образ, поддержанный и аллитерацией: это выглядит ярко и звучит вполне достоверно. Мы увидели смысл первой строки, т.е. поняли ее и поставили точку.
Правда, точку мысленную и недолгую: запятая и следующий за ней союз чтобы заставляют нас увидеть первую строку в роли главного предложения в сложной синтаксической конструкции. Но и здесь достаточно второй строки чтобы затем врасти губами для завершения смысла этого, ставшего уже сложным, предложения: он руки вращивает в шар, чтобы затем врасти [в шар] губами. Остается, впрочем, вопрос о семантике отношений между главным и придаточным предложениями - возникает подозрение, что перед нами НЕ придаточное цели, что здесь вообще, может быть, сочинительная, а не подчинительная связь вращивает руки, затем вращивается губами - как некоторая последовательность действий. Но странность связи между этими действиями передана через подчинение чтобы затем, значит, последовательность действий не просто НЕ случайна, она причинна. В чем смысл этого затем - мы пока не знаем. Мы даже можем решить, что усложняем дело сами и что две эти строки нужно рассматривать как обычное сложное предложение с одним из множества вариантов подчинительной семантики: он совершает некоторое действие с шаром с целью потом совершить по отношению к этому шару еще одно действие.
Обращение к третьей строке в светящееся тело и разбить отменяет этот найденный смысл, т.к. оказалось, что губами врасти не в шар, а в светящееся тело. Появляется два варианта толкования: 1 - светящееся тело - это сам шар, 2 - светящееся тело - это не шар (возможно, часть шара). Вопрос о том, новое ли перед нами название того, что мы уже знаем (1-е толкование), или же это новый объект (2-е толкование), остается пока неясным. Но в нас есть уже привычка надеяться на «понимание потом», поэтому на уровне третьей строки мы готовы принять оба варианта, признавая, что наше предыдущее понимание, когда мы думали, что и руки, и губы вращиваются в шар, было, по меньшей мере, ограниченным: оказалось, что врасти губами в светящееся тело, а это, как бы впоследствии не решился выбор из двух толкований, не то же самое, что в шар.
Здесь же, в третьей строке, появляется еще один агентивный глагол - разбить: чтобы затем врасти... и разбить. И мы снова решаем, что строки достаточно, чтобы завершить этот новый, по счету четвертый, смысл: врасти губами в светящееся тело и разбить [это светящееся тело] .
Четвертая строка указывает нам на нашу ошибку: глухонемой стеклянный воздух. И опять смысловая достаточность строки для нас очевидна: оказывается, разбить не тело, а воздух, при этом нет необходимости задаваться вопросами о том, что это за воздух, откуда, где, почему его следует разбить (чтобы затем врасти... в ...тело и разбить... воздух). Метафора прозрачна: поскольку воздух стеклянный, его разбивают. Вот только глухонемой несколько неожиданно, хотя принимается сразу: воздух без слуха и речи.
В пятой строке внутри него на мириады - новая отмена уже, казалось бы обретенного смысла и, что серьезней, образа [3], т.к. появляется непонятное внутри него: разбить воздух внутри него - шара? светящегося тела? Строка должна дать ответ на вопрос: «Где воздух?», который мы стали задавать в предыдущей строке, не видя в этом надобности и не рассчитывая на ответ. Этот ответ прояснит и вопрос третьей строки: светящееся тело = шар? Из двух вариантов толкований теперь ближе к истине нам кажется второй - светящееся тело - это часть шара, внутри которой есть еще и глухонемой стеклянный воздух.
Конструкция объекта проясняется: мы «экстраполируем назад» - раз выяснилось, что воздух - внутри тела, это тело соотнесено с шаром, скорее всего, как включенное в последний.
Здесь, в пятой строке, нам, уже привыкшим не доверять обнаруженному смыслу, дается сразу «задел» нового уточнения: на мириады. Разбить воздух на мириады чего? - ставим мы вопрос.
Шестая строка имеющих свой тон осколков дает ответ: осколков. Как обязательный для поэтического текста эпитет, не имеющий, пожалуй, принципиального значения для толкования смысла, воспринимается здесь имеющих свой тон: В строке видится уже полное завершение цепочки смыслов: воздух был стеклянным; разбившись (не сам по себе, а от действий - помним: он...вращивает...,чтобы затем врасти... и разбить.... воздух), он сотворил мириады осколков, которые звучат в воздухе, бывшем до этого глухонемым; звучат потому, что стекло обладает этим свойством.
Последняя строка строфы грудным, на плач похожим, звуком отменяет и эту мысленную точку, вновь перестраивая отношения внутри уже принятого нами образа: оказывается, воздух разбивается звуком, здесь нет активного действия как такового, здесь есть метафорическое разрушение тишины, и грудной звук «озвучивает» осколки воздуха, которые обретают свое звучание: теперь эпитет имеющих свой тон занимает нужное место.
По-новому выглядит теперь и глагольный ряд: вращивает руки, врасти губами, разбить звуком. Теперь переосмысливаются отношения первой и второй строк с загадочным чтобы затем [4], которое явно не несет значения цели.
В каких случаях появляются такие конструкции? Сравним два предложения.
А - Пожар бушевал все сильнее, и лишь ненадолго огонь затих, чтобы затем вспыхнуть с новой силой.
Б - Зверь притаился, чтобы затем, улучив момент, напасть на жертву.
В предложении Б улучив момент собственно и является целью, которую мы можем истолковать так: зверь притаился, чтобы дождатьсямомента, когда жертва меньше всего ожидает нападения, притаился, чтобы ввести жертву в заблуждение. Действия (поведение) жертвы, не ожидающей нападения, и есть то, за чем следует действие "напасть": (а) притаился, чтобы (б) [жертва стала ввести себя определенным образом] затем (в) напасть. Действия (а) и (б) связаны отношениями цели, а действия (б) и (в) - отношениями последовательности. Однако значение цели охватывает здесь всю конструкцию в целом, поскольку (в) тоже является действием, ради которого строилась вся ситуация: нечто предпринималось с некоторой конечной целью. Описываемая ситуация происходит в реальном мире и служит референциальным содержанием высказывания, смысл которого прямо вытекает из лексико-грамматических значений его компонентов. Нам нет надобности «приписывать» зверю некоторые замыслы, поскольку они, в действительности, имеют место. Здесь нет метафоры. Даже опустив улучив момент, мы остаемся в пределах прямого, не метафорического выражения смысла: Зверь притаился, чтобы затем напасть на жертву. Несмотря на то, что действие (б), за которым (затем) должно следовать действие (в), здесь не эксплицировано, наличие его в цепочке описываемых действий определяется самой конструкцией с прямым значением цели: притаился, чтобы [усыпить бдительность жертвы и] затем напасть. Имплицитность истинной цели не рождает метафору. И хотя, в действительности, зверь притаился не для того, чтобы напасть, а для того, чтобы напасть затем (когда жертва окажется не готова к нападению), само наличие цели в ситуации делает значение данной конструкции прямым.
Обратимся теперь к предложению А. В сравнении с только что проанализированным примером его метафоричность, на первый взгляд, очевидна. Восстановив имплицитную цель, мы получим следующие предложения: Огонь затих, чтобы [внушить людям мысль о близком завершении пожара и] затем вспыхнуть с новой силой. Конструкция с чтобы затем приписывает огню действие с определенной целью, т.е. некий умысел. Мы имеем здесь дело со стихией огня, который, как нам кажется, утих, чтобы собраться с новыми силами. Эта наша эмоция (страх перед умыслом огня) порождена из восстанавливаемого фрагмента, выражающего цель огня: чтобы усыпить нашу бдительность, чтобы собраться с силами, чтобы удар был неожиданным.
По сути дела, метафорическое употребление огня как субъекта действия вступает в противоречие с прямым значением самой синтаксической конструкции: сама эмоция, а следовательно, и образ напрямую вытекают из структуры предложения, когда в придаточном выражено действие, ради которого совершились эксплицитное (затих) и имплицитное (усыпил бдительность) действия субъекта.
Ни первое (прямое - см. предложение про зверя), ни второе (метафорическое - см. предложение про огонь) значения не проясняют смысла конструкции с чтобы затем в анализируемом тексте: Он руки вращивает в шар, чтобы [...?...и] затем врасти губами в светящееся тело ...
Понимая, что употребление такого рода конструкций достаточно разнообразно, я предлагаю рассмотреть еще один пример, в котором, как мне кажется, появляются не отмеченные еще смыслы.
Он в сотый раз отгонял от себя эту мысль, чтобы затем возвращаться к ней снова и снова - В. Сравним это предложение со следующим: Он в сотый раз отгонял от себя эту мысль, но она возвращалась к нему снова и снова - Г.
На первый взгляд, в предложениях В и Г выражено одно и то же содержание, хотя сразу обращает на себя внимание смена субъекта рефлексивных глаголов: В - чтобы возвращаться к ней [чтобы он мог вернуть себя к мысли] ; Г - но она [мысль] возвращалась к нему . Уже здесь кроется принципиальное отличие В от Г. Нельзя сказать по-русски: Он отгонял от себя эту мысль, но возвращался к ней снова и снова, даже если очень хочется подчеркнуть активный характер действий субъекта: он же отгонял и он же возвращался. Скорее всего носитель русского языка скажет: Он отгонял от себя эту мысль , но ОНА ВОЗВРАЩАЛАСЬ к нему снова и снова. Для того, чтобы сохранить субъектную принадлежность агентивной конструкции (он отгонял и он возвращался), можно прибегнуть к интонации, которую в тексте допустимо передать через многоточие после но: Он отгонял от себя эту мысль, но... возвращался к ней снова и снова. Многоточие укажет на имплицитный фрагмент: поняв, что не может избавиться от этой мысли. В этом случае «но...» выполняет функцию чтобы затем [когда поймет, что не может от нее избавиться] . Таким образом, в конструкции с чтобы затем, с одной стороны, сохраняется агентивность, с другой - имплицитно выражена цель: Он отгонял от себя эту мысль, чтобы [убедиться в невозможности этого и] затем возвращаться к ней снова и снова. В предложении явно просвечивает значение намеренности, связанной с осознаваемой или неосознаваемой целью. В то же время присутствует и некоторая неожиданность, которая в данном случае возникает из противоречивости самого желания субъекта: пытаться освободиться от чего-либо, чтобы НЕ освободиться от этого. Вообще значение неожиданности, по-видимому, всегда присуще конструкциям с чтобы затем, поскольку принципиальная иплицитность цели, ее «спрятанность» между чтобы и затем , дает возможность самых разных толкований.
Намеренность и неожиданность создают, как мне кажется, особую динамику конструкций с чтобы затем: в них возникает некоторая пауза [5], связанная с раздумьем, ожиданием промежуточного (чтобы [...] затем) результата, осмыслением той цели, которая уже предполагается самим выбором данной конструкции. При наличии любого из обнаруженных значений в конструкции с чтобы затем сохраняется эта динамика.
Очевидно, этим динамическим эффектом и может быть прояснен смысл подобной конструкции в анализируемой строфе: в паузе происходит выстраивание главного образа первой строфы, который мы сможем воспринять целостно лишь по завершении понимания всего текста: Он руки вращивает в шар, чтобы [понять нечто, оценить, освоить и] затем врасти губами в светящееся тело и разбить ... воздух внутри него... звуком.
Богин Г.И. Система техник понимания // Техники понимания и интерпретация текста. Тверь, 1998. (В печати)
Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание: Пер. с англ. Отв. ред. М.А.Кронгауз, вступ. ст. Е.В.Падучевой.- М.: Русские словари, 1996.
Виноградов В.В. О языке художественной прозы. Избранные труды. - М.:Наука, 1980.
Щерба Л.В. Избранные работы по русскому языку. М., 1957.
Васильева Виктория Владимировна, кандидат филологических наук, доцент, ст. научн. сотр. кафедры общего языкознания
Пермского государственного университета
614000, Пермь, ГСП, ул.Букирева,15
Адрес для переписки: 614081, Пермь, ул.Крисанова, 77-83.
Тел. (3422)25-87-34
Статья «Понимание поэтического текста. Филологический этюд «Он руки вращивает в шар...»
Резюме
В статье предлагается один из возможных вариантов «осмысленного чтения» поэтического текста, показан путь, которым идет автор статьи в постижении общего смысла стихотворения. Процедуры, совершаемые в ходе чтения, можно обобщить в следующей формулировке: поиск смысла через обнаружение понятного в тексте к пониманию того, что было обнаружено. Материалом анализа послужило стихотворение молодого Пермского поэта Григория Данского.
[1] Так у автора
[2} См. интереснейшие толкования таких конструкций в русском языке Анны Вежбицкой с точки зрения осмысления специфики русской ментальности [Вежбицкая: 42,45 и сл.].
[3] Возможно, применительно к поэтическому, вообще - художественному, тексту следует говорить не о понимании смысла, а о видении образа, хотя образ - это и так то, что видится внутренним зрением. Во всяком случае, для такой поэзии, о которой здесь идет речь, это, по-видимому, так: ведь смысл - принадлежность реального мира, а образ - конструкт мира, творимого поэтом.
[4] В принципе, все толкование кружилось вокруг этого, не сформулированного сразу (может быть, не осознаваемого раньше) вопроса: почему «чтобы затем», почему не «и»?
[5] Интересно, что обнаруженная выше взаимозаменяемость чтобы затем и но... проясняет возникновение паузы в предложениях с чтобы затем.