Подъём демократической культуры во Франции в 30—40-е годы XIX. в. и его национально-исторические предпосылки. Значение демократических и социалистических идей в области общественных наук. для формирования передового французского искусства тех лет.
Период так называемой Июльской монархии (1830—1848 гг.) представлял собой бурный и своеобразный этап французской истории XIX века.
Революция 1830 г. не вызвала глубоких изменений в государственном строе Франции. В результате героического восстания парижских рабочих, ремесленников и передовой части мелкой буржуазии правительство Реставрации было свергнуто. Однако либералы и умеренные республиканцы, предав народные интересы, добились провозглашения новой, буржуазной монархии, во многом продолжавшей, по существу, политику Бурбонов.
Тем не менее, 1830 год был переломным моментом в истории нации. Полное завершение победы буржуазии над дворянством, явившееся историческим итогом июльского переворота, повлекло за собой ускорение темпов промышленной революции во Франции, быстрый рост непримиримых противоречий капиталистического общества.
Индустриальное развитие сопровождалось разорением значительной части французского мануфактурного полупролетариата и ремесленников, ростом пауперизма и эксплуатации фабричных рабочих. Коренным образом изменились по сравнению с эпохой Реставрации исторические условия борьбы пролетариата. Рабочий класс находился теперь не только в экономической, но и политической зависимости от буржуазии.
75
Вместе с численным ростом кадров французского пролетариата усиливалась его классовая солидарность и способность к революционному сопротивлению. Уже в первые годы Июльской монархии произошли рабочие восстания в Лионе (1831 и 1834 гг.), выдвинувшие классовую борьбу между буржуазией и пролетариатом на первое место в жизни страны. После разгрома вооруженных выступлений начала 30-х годов, не взирая на жестокие полицейские преследования, во Франции активно действуют тайные, преимущественно пролетарские по составу, союзы и организации; в 40-е годы небывалого размаха достигает стачечное движение, сыгравшее существенную роль в подготовке пролетариата к революционным боям 1848 года.
При Июльской монархии у власти стояла не вся буржуазия, а лишь одна ее фракция, так называемая финансовая аристократия. «Король французов Луи-Филипп Орлеанский, ставленник крупных банкиров, был лично заинтересован в .сохранении господства финансовой клики. По известному выражению Маркса, правительство Июльской монархии было акционерной компанией для эксплуатации французского национального богатства, которая грабила страну, ухудшала положение трудящихся масс, вредила интересам промышленности, торговли, земледелия и т. д.
Самодержавие финансовой аристократии, стремившейся в 1830—1840-е годы бесконтрольно управлять Францией, вызывало недовольство оттесняемой от власти промышленной буржуазии. Но крупные фабриканты, отстаивая свои имущественные и правовые интересы, были, по сути, солидарны с антинародной тактикой правительства Луи-Филиппа. По словам Маркса, они вели «чернильную войну в защиту промышленности против спекуляции и ее прислужника — авительства», опираясь на уверенность в том, что «после подавленных в крови восстаний 1832, 1834 и 1839 гг.» их «господство над рабочим классом упрочено» 1. Подлинным врагом «династии Ротшильдов», расшатывавшим, наряду с организованным рабочим движением, устои буржуазной монархии, являлась характерная для этого периода широкая демократическая оппозиция.
Грабительская хозяйственная политика правительства Луи-Филиппа. систематическое повышение цен на продукты питания, резкое увеличение налоговых тягот, ударившее по беднейшей части населения, дробление земельной собственности, разорявшее крестьян, а также сотрясавшие страну экономические кризисы и, наконец, неурожаи 1845 и 1846 гг. вовлекли в освободительную борьбу против буржуазной монархии широчайшие народные массы.
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7. М., 1956, стр. 9 и 8.
16
В период Июльской монархии, кроме крупных рабочих и республиканских восстаний 1831, 1832, 1834, 1839 гг. и широкого забастовочного движения 40-х годов, имело место множество стачек, бунтов, волнений, мятежей, демонстраций и т. п., в которых принимали участие рабочие, ремесленники, крестьяне и беднейшие слои мелкой буржуазии, трудящиеся Парижа и провинции 2.
В новых исторических условиях буржуазной монархии изменяется соотношение политических сил в стране. Опыт Июльской революции и революционных движений начала 30-х годов привел к расколу политических деятелей, которые в период Реставрации объединялись общенациональной задачей свержения Бурбонов, вызвал явственное отделение демократии от либерализма. Буржуазные либералы, и прежде враждебные народу, теперь становятся опорой режима финансовой олигархии. Вместе с тем во Франции 30—40-х годов XIX в. сохранялась почва для революционных настроений мелкой буржуазии. Французская мелкобуржуазная демократия в моменты народных восстаний, имевших место в годы Июльской монархии. не раз проявляла непоследовательность и колебания, но ее революционная деятельность в этот период оставалась все же значительной. Лучшие представители революционных республиканских организаций мелкобуржуазных демократов начала 30-х годов («Общество друзей народа», «Общество прав человека и гражданина») сражались плечом к плечу с пролетариями Лиона и Парижа 3.
Это была также эпоха ожесточенных идеологических споров и рождения новых общественных идей. События политической жизни 30—40-х годов оказали громадное воздействие на рост передового сознания в стране. Во Франции уже со времени лионских восстаний нужды и требования рабочего класса, составляющего громадное большинство населения, как это было и в промышленной Англии тех лет, в том или ином аспекте волновали все общество. С другой стороны, классовая сущность Июльской монархии, представлявшей собою первую в европейской истории открытую, юридически узаконенную диктатуру верхушки буржуазии, ставила в центре внимания передовой общественности Франции не менее острый вопрос об исторической миссии буржуазии, о ее праве на политическое господство, о характере ее взаимоотношений с народом. Выработанная правительством «короля-буржуа» чудовищная система ограбления трудящихся, кровавые репрессии Луи-Филиппа против участников рабочих и республиканских восстаний, стачек и голодных бунтов, его позорная внешняя политика, унижавшая национальное достоинство Франции, — все это вызывало глубокое возмущение широких демократических масс, компрометировало буржуазию как класс, наглядно демонстрировало ее грубое своекорыстие и враждебность народу.
2 См. Ф. В. Потемкин. Массовые движения во Франции со времени лионских восстаний до революции 1848 г. «Уч. зап. по новой и новейшей истории»; вып. 1, М., Изд-во АН СССР, 1955.
3 См. в кн. «Революции 1848—1849», т. I. М., Изд-во АН СССР, 1952, введение и глава I.
17
Новые, «революционизирующие все общество»4, идеи рождались в самом процессе освободительной борьбы пролетариата против капиталистической эксплуатации. Солдатами социализма называл Маркс лионских ткачей—инсургентов 1831 и 1834 гг. По словам Энгельса, укромные углы и тесные улицы рабочих кварталов Парижа были в 30—40-х годах источником распространения коммунистических взглядов.
Рост классового и политического сознания французских рабочих в результате восстаний 30-х годов и стачечной борьбы последнего восьмилетия Июльской монархии способствовал постепенному упадку влияния сен-симонизма и фурьеризма в рабочей среде и успеху у передовой части пролетариев Франции пропаганды коммунистов-революционеров типа Дезами и Пийо.
Деятельность французских революционеров-коммунистов 40-х годов была во .многом теоретически ограниченной. Французские рабочие не имели еще своей партии, не были свободны от утопических идеалов. Маркс указывал на относительную идейную и организационную слабость французского пролетариата, благодаря которой последний не был в силах осуществить выдвигавшиеся в июньские дни 1848 г. лозунги: «Низвержение буржуазии! Диктатура рабочего класса!» 5. Однако уже само появление этих лозунгов воплощало наиболее передовые социальные и политические устремления эпохи.
Вопрос об условиях жизни трудящейся и эксплуатируемой массы, о задачах ее борьбы против буржуазного господства стоял также в центре внимания лучшей части республиканской мелкобуржуазной демократии, связанной с рабочим движением. Замечательный французский революционер Огюст Бланки в своих речах на первом республиканском процессе Июльской монархии (январь 1832 г.) ив «Обществе друзей народа» (2 февраля 1832 г.) беспощадно разоблачал буржуазный порядок как систему бесчеловечного ограбления трудящихся, политической контрреволюции, коррупции и национальной измены. Бланки прямо заявлял, что наиболее опасным врагом трудящихся масс Франции является не вытесненное с исторической арены дворянство, а «средний класс», победившая буржуазия, переставшая скрывать свою ненависть к народу и отныне ведущая против него «беспощадную войну». С пламенным красноречием говорил Бланки о нестерпимом положении пролетариев, обреченных режимом Луи-Филиппа на нищету, голод и расстрелы, о громадном общественном значении лионского восстания 1831 г.; он противопоставлял звериной жестокости буржуазии «бескорыстие и храбрость рабочих», связавших «свое появление на политической арене с торжеством свободы» 6. Как свидетельствует в своих «Французских делах» Генрих Гейне, речи Бланки вызывали горячее сочувствие у «Друзей народа».
4 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4. М., 1955, стр. 445.
5 См. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 31.
18
Почва Франции 30—40-х годов XIX столетия, как страны, где борьба поднимающего голову пролетариата выступала в особенно острой форме, не могла не быть благоприятной для расцвета демократической и социалистической культуры. Одним из главных свойств этой культуры, отличавших ее от антидворянской и антицерковной культуры Просвещения, была антибуржуазная тенденция. Эта тенденция в среде культурных деятелей мелкобуржуазной демократии бывала ограниченной и часто непоследовательной 7. Однако самый факт переключения передовой теоретической критики с фронта борьбы против дворянско-клерикальной реакции на разоблачение общественной практики и идеологии капитализма свидетельствовал о глубоком, исторически подготовленном повороте в умственной жизни Франции 1830—1840-х годов, изменившем направление развития всей прогрессивной национальной культуры.
Можно думать, что немалое идейно-формирующее значение в этом плане имела начатая под воздействием опыта народно-освободительных движений 30-х годов и первых революционных выступлений пролетариата ревизия буржуазной исторической науки.
Как известно, эпоха Реставрации во Франции выдвинула группу крупных буржуазно-либеральных историков (Тьерри, Гизо, Минье, Тьер и др.), сыгравших выдающуюся роль в развитии научной и общественной мысли своего времени. О заслугах этих историков упоминали Маркс, Энгельс и Ленин. Развернутую оценку их деятельности дал Плеханов.
В условиях ожесточенной борьбы лагеря оппозиции против черных сил дворянско-клерикальной реакции объективно прогрессивной была уже та платформа, которую историки-либералы занимали в вопросе об оценке революции 1789—1794 гг., стоявшем тогда в центре идеологических дискуссий. Вопреки ультрароялистам, пытавшимся дискредитировать революцию, вычеркнуть память о ней из сознания масс, либеральная школа доказывала историческую целесообразность революционного переворота конца XVIII в. как выражения вековых чаяний угнетенного народа.
6 Л. О. Бланки. Избранные произведения. М., Изд-во АН СССР, 1952, стр.95, 8З и 82.
7 Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» разъясняют, что «в таких странах, как Франция, где крестьянство составляет гораздо более половины всего населения, естественно было появление писателей, которые, становясь на сторону пролетариата против буржуазии, в своей критике буржуазного, строя прикладывали к нему мелкобуржуазную и мелкокрестьянскую мерку и защищали дело рабочих с мелкобуржуазной точки зрения» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 450).
19
Главной заслугой Тьерри, Минье и др. была выдвинутая ими в итоге научного обобщения опыта Революции и событий французской общественной жизни начала XIX в. идея о роли классовой борьбы и участия масс в истории. Эта идея, сформулированная в ходе полемики с реакционно-дворянской историографической традицией, явилась значительным шагом вперед по сравнению с исторической концепцией просветителей и, несомненно, оказала свое прогрессивное воздействие на общественную мысль, эстетику и литературу Франции первой половины прошлого века 8.
Однако нельзя забывать о том, что понимание принципов классовой борьбы и отношение к народу у либеральных историков даже в 20-е гг., когда родилась и достигла высшего своего подъема новая историческая наука, было буржуазно-ограниченным. Г. В. Плеханов в статье «Огюстен Тьерри и материалистическое понимание истории» писал: «Сколько бы историки времени Реставрации ни говорили о народе, о нации, о массе граждан, о третьем сословии в целом, все же на самом деле то, что они защищали, это были интересы небольшой части нации, интересы буржуазии» 9. Для крупнейшего из историков 20-х годов — О. Тьерри, как и для других представителей либеральной школы, «народ» — это недифференцированная масса «третьего сословия», лучшей, жизнедеятельной частью которого является буржуазия. Апология «третьего сословия», составлявшая социальный пафос трудов Тьерри, Гизо, Минье и др., сводилась в конечном счете к прославлению исторической миссии буржуазии. Плодотворную идею классовой борьбы эти ученые применяли только для объяснения противоречий между «третьим сословием» и дворянством, отрицая возможность антагонизма внутри «третьего сословия».
Эта концепция диктовалась социальным и политическим консерватизмом историков-доктринеров. Уже И. Г. Чернышевский писал, что французская либеральная партия 1820-х годов, состоявшая «из людей богатых или по крайней мере зажиточных», с презрением относилась к «простому народу» и из страха перед народным восстанием склонялась к союзу с Бурбонами 10. «Либеральные историографы французской свободы», прославляя Революцию конца XVIII века, вместе с тем считали ее финалом тысячелетнего освободительного движения третьего сословия, отрицали всякую необходимость ее продолжения.
8 См. М. А. Алпатов. Политические идеи французской буржуазной историографии XIX века. М.—Л., Изд-во АН СССР, 1949; Б. Г. Реизов. Французская романтическая историография. Изд-во ЛГУ, 1956; его же. Французский исторический роман в эпоху романтизма. Л., Гослитиздат, 1958.
9 Г. В. Плеханов. Сочинения, т. VIII. М., ГИЗ, стр. 15.
10 См.: Н. Г. Чернышевский. Борьба партий во Франции при Людовике XVIII и Карле X. Полное собр. соч., т. V. М., Гослитиздат, 1950.
20
Основанная в январе 1830 г. при участии Тьера и Минье газета «Насьональ» и другие политические органы партии либералов накануне Июльской революции обвиняли в создавшейся новой революционной ситуации ультрароялистов как врагов парламентаризма и прогресса, утверждали, что подлинные наследники 1789 года не могутякобы быть в ней заинтересованы 11. Трусость и бездействие либералов в дни баррикадных боев Июля, их позорная роль в установлении реакционной буржуазной монархии Луи-Филиппа стали притчей во языцех для всей демократической прессы и публицистики начала 30-х годов.
Как известно, корифеи буржуазной историографии полностью примкнули к правительству банкиров. Гизо и Тьер стали при нем ведущими политическими деятелями и заслужили единодушную ненависть демократической Франции, О. Тьерри, отрекшись от старых буржуазно-республиканских симпатий, превращается в убежденного монархиста. Совершенно отказавшись теперь от принципа классовой борьбы, он, как и Гизо, использует после революции 1830 года арену исторической науки для активной идеологической пропаганды против революционно-социалистических учений и рабочего движения. Окончательную победу буржуазии над дворянством в 1830 г. Тьерри рассматривает как ликвидацию классовой борьбы; господство буржуазии в современном обществе как эру мирного, единого бытия нации.
11 См. Stanley Меllоп. The political uses of History. A Study of Historians in the French restoration. Stanford University Press., Stanford, California, 1958.
20
«Антагонизм пролетариата и буржуазии» он расценивает как явление исторически неоправданное, как печальную случайность, возникшую под влиянием предрассудков и «систем», преднамеренно стремящихся разбить нацию на враждебные классы.
Маркс, признавая значительные достоинства книги О. Тьерри «История происхождения и успехов третьего сословия», в то же время иронически писал о ее авторе в 1854 г.: «Удивительно, как этот господин, отец „классовой борьбы" во французской историографии, негодует в предисловии на „новых", которые теперь также видят антагонизм между буржуазией и пролетариатом и находят следы этой противоположности уже в истории третьего сословия до 1789 года» 12.
Энгельс во Введении к «Анти-Дюрингу» указывал, что уже первое рабочее восстание в Лионе 1831 г. и первое национальное рабочее движение, движение английских чартистов, достигшее своего апогея в 1838—1842 гг., вызвало «решительный поворот в понимании истории». Энгельс писал: «Классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступала на первый план в истории наиболее развитых стран Европы, по мере того, как там развивались, с одной стороны, крупная промышленность, а с другой — недавно завоеванное политическое господство буржуазии'. Факты все с большей и большей наглядностью показывали всю лживость учения буржуазной политической экономии о тождестве интересов капитала и труда, о всеобщей гармонии и о всеобщем благоденствии народа как следствии свободной конкуренции. Невозможно уже было не считаться со всеми этими фактами...» 13.
Естественно, что в общественной ситуации, обрисованной Энгельсом, влияние школы буржуазно-либеральных историков, к тому же опозорившей себя открытым политическим союзом с антинародным правительством Луи-Филиппа, не могло оставаться решающим для новых явлений демократической и социалистической культуры, бурно развивавшейся во Франции в период между революциями 1830 и 1848 гг. Из среды деятелей этой культуры выходили тогда теоретические противники буржуазной историографии. Еще Н. И. Кареев в своей большой работе 1924—1925 гг. «Историки Французской революции» отмечал наличие новых антилиберальных, демократических тенденций в ряде произведений французских историков эпохи Июльской монархии, враждебных буржуазному режиму. Чрезвычайно ценные сведения о философско-исторических взглядах некоторых представителей французского республиканского движения, а также утопического социализма и коммунизма первой половины XIX в. можно найти в трудах
12 К. Маркс и Ф. Энгельс. Избранные письма. М., Госполитиздат, 1953, стр. 80.
13 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, М., 1961, стр. 25.
22
В. П. Волгина по истории социалистических идей домарксовского периода, в монографиях и статьях Ф. В. Потемкина, М. А. Алпатова по истории Франции и французской историографии первой половины XIX в. Большой интерес для понимания новых тенденций исторической мысли теоретиков французской демократии периода Июльской монархии представляют также научные публикации советских и зарубежных ученых, посвященные двухсотлетию со дня рождения Гракха Бабёфа 14. Однако вопрос этот в целом еще ждет своего исследователя в исторической науке. Мы позволили себе коснуться лишь нескольких, выборочно взятых фактов из истории французской исторической мысли прошлого века, необходимых для характеристики социально-политических идей демократического очерка 1830—1848 гг.
Решительный удар либерально-буржуазной доктрине французской историографии должна была нанести уже опубликованная в 1828 году книга Буонарроти — «Заговор во имя равенства, именуемый заговором Бабёфа», принадлежавшая к числу наиболее значительных произведений домарксовской социалистической литературы и оказавшая сильнейшее воздействие на историческую и социальную мысль французских революционеров 1830—1840-х годов. Рассказывая историю заговора Бабёфа, выражавшего возмущение пролетаризированных масс Франции конца XVIII в. против контрреволюционной термидорианской буржуазии, Буонарроти излагал, вместе с тем, основы учения бабувизма об истории, как о непрерывной борьбе «между плебеями и патрициями, между богатыми и бедными». Несмотря на абстрактность и наивную утопичность многих своих положений, автор «Заговора во имя равенства» на примере Великой французской буржуазной революции убедительно разоблачал эксплуататорскую сущность класса буржуазии и доказывал необходимость революционного переворота для достижения коммунизма.
Интерес к проблемам национальной истории, характерный для французской демократии уже в последние годы Реставрации, после революции 1830 г. особенно обострился и окончательно принял новое направление. Вопреки историкам-либералам, героизировавшим исторический опыт буржуазии, теоретики демократии, обращаясь к национальному прошлому, выделяли в нем опыт народных революционных движений. В университетских курсах прогрессивных историков и на страницах демократической печати в годы Июльской монархии выдвигается вопрос о необходимости решительно отказаться не только от дворянской «истории королей и сражении», но и от буржуазной «истории средних классов» ради изучения истории народных масс и традиций их освободительной борьбы. Из среды республиканских, социалистических и коммунистических обществ 30—40-х годов XIX в. вышли написанные в этом духе книги и брошюры о Первой французской революции и Конвенте, завоевавшие громадную популярность у демократического читателя.
14 См. «Французский ежегодник I960». М., Изд-во АН СССР, 1961,
23
Описывая парижские мастерские 1840 года, Гейне рассказывал, что французские рабочие зачитывались тогда «речами старого Робеспьера», «памфлетами Марата, выпусками по два су», а также «Учением и заговором Бабёфа» Буонарроти и популярной «Историей революции» Кабэ 15.
Бурное развитие рабочего движения в годы Июльской монархии помогало лучшим представителям французской демократии того времени приблизиться к пониманию конфликта между трудом и капиталом как основного фронта классовой борьбы в современном обществе. Один из авторов сорокатомной «Парламентской истории французской революции» (1833—1838), широко рекламировавшейся тогда в республиканской прессе — мелкобуржуазный демократ Филипп Бюше в своей историко-философской работе «Введение в науку истории» делил французское общество на два класса. Первый из них, по словам автора, владеет всеми орудиями труда, землями, фабриками, домами. Второй не имеет ничего, он работает для первого 16. Огюст Бланки в своих статьях и устных выступлениях начала 30-х годов блестяще опроверг пропагандируемую либералами легенду о едином потоке национальных интересов «третьего сословия» в «монархии, обставленной республиканскими учреждениями», как называли правительство Луи-Филиппа его приверженцы. «Нечего скрывать, — говорил Бланки в своей речи 2 февраля 1832 г. в «Обществе друзей народа», — что между классами, составляющими нацию, происходит война на смерть. Из этой истины вытекает, что подлинно национальной партией, в ряды которой должны вступать все патриоты, является партия масс» 17. В «Вопроснике для вступающего в «Общество семейств» — документе, отражающем политические и социальные идеи, свойственные группе Бланки-Барбеса в конце 30-х годов, прямо говорится о том, что подлинные враги трудящихся, «пролетариев», — это «денежные мешки, банкиры, поставщики, монополисты, крупные земельные собственники, биржевики, — одним словом, эксплуататоры, жиреющие за счет народа...». О «грозной проблеме» пролетариата много писали органы прессы французского утопического коммунизма 40-х годов.
Понимание исторического процесса и конечных целей преобразования общества у бабувиста Буонарроти, у мужественного революционера-социалиста Бланки, у социалиста христианского толка Бюше и у других приверженцев исторических взглядов французской демократии тех лет было социально и философски неоднородным, ограниченным и во всех случаях теоретически незрелым.
15 Генрих Гейне. Полное .собр. соч. в двенадцати томах, т. IX. М., Academia, 1936, стр. 33.
16 См. Ph. Вuсhez. Introduction a la Science de 1'histoire, t. I. Bruxelles, 1834.
17 Л. О. Бланки. Избранные произведения, стр. 86.
18 Там же, стр. 115.
24
Никто из них не мог подняться до уровня материалистического подхода к истории, противопоставить либеральной школе принципиально-отличные научно-исторические категории. Однако новые демократические и социалистические идеи в сфере общественных наук расшатывали господствующие буржуазно-охранительные теории, оказывали существенное влияние не только на политическую мысль, но и на современное передовое искусство.
Нельзя умалять значение контакта между школой буржуазных историков 20-х годов и современными ей писателями для прогресса французской литературы первой половины XIX века. Как справедливо утверждает Б. Г. Ревизов, лучшие труды представителей этой «школы» могли .многое подсказать художественному творчеству, например, антифеодальную тенденцию, патриотический интерес к национальному прошлому французского народа, стремление к социально-исторической достоверности в изображении широких слоев общества и психологии человека, к пониманию социальных взаимоотношений, к поискам характерной описательной детали, к воспроизведению «исторического колорита» эпохи и т. п. Наконец, они служили опорой в борьбе писателей нового романтического направления с классицизмом. Нужно согласиться и с тем, что методология исторической школы помогала оформлению жанра реалистического романа современной тематики. Ведь, действительно, громадный общественно-философский размах «Человеческой комедии» и замысел ее автора стать историком нравов своего века вряд ли могли возникнуть без научно-творческого опыта современной историографии.
Но в этих «литературно-исторических» аналогиях необходимо различать существенные оттенки. Так, один из серьезных французских бальзаковедов нашего времени, Жорж Прадалье утверждает и не без основания, что исторический замысел «Человеческой комедии» навеян не столько концепцией либеральной школы, сколько грандиозным трудом ученого демократической ориентации «смелого и терпеливого» (Бальзак) Монтейля — «История французов разных сословий в течение последних пяти веков» (10 томов, 1827—1844) 19. Интересно отметить, что рецензент русских «Отечественных записок» (1844, т. 35), высоко оценивая труд А. Монтейля, писал: «Тогда как Тьерри, Барант, Гизо, Мишле с некоторой осторожностью старались выставить на свет элемент народности и дать ему место в истории, Монтейль напрямик смело разбил старую раму историков и склеил новую, в которую поочередно входят главные части французской нации». Однако Прадалье не замечает самого главного в исторической мысли Бальзака — ее страстной антибуржуазности. А ведь именно в отличии оценки современной буржуазной Франции заключается основное расхождение великого реалиста с Тьерри, Гизо и другими научными апологетами «Франции биржевых дельцов» и великое идейно-прогрессивное значение его эпопеи.
19 См. George Pradа1iё. Balzac historien, Presses Universitaires de France. P., 1955.
25
Советский литературовед Р. М. Самарин в статье «Бальзак и французское рабочее движение 30—40-х годов XIX в.» убедительно показал, что в своем анализе буржуазных отношений и судеб французского пролетариата Бальзак в известной мере приблизился к материалистическому пониманию исторического процесса эпохи.
Реалистический очерк — жанр, представляющий одновременно передовую беллетристику, прессу и публицистику времен Июльской монархии, вводит нас в атмосферу непосредственной полемики между носителями буржуазных и революционно-демократических взглядов в истолковании французской истории, помогает полнее ощутить воздействие прогрессивных философско-исторических идей на демократическую литературу данного периода,
Проблемы изучения французской демократической литературы 1830—1848 гг. Особенности ее развития: кадры, связь с освободительным движением, тематика, жанры, общественно-эстетические задачи.
Литературная жизнь Июльской монархии живо отражала общественные и идеологические противоречия эпохи и отличалась многими новаторскими признаками.
Известное положение В. И. Ленина о борьбе двух культур в культуре каждой буржуазной нации уже тогда раскрывалось на родине Бальзака с наглядностью, осознанной передовыми современниками. А. И. Герцен, например, проницательно отметил противоположность интеллектуальных и эстетических запросов лагеря собственников и лагеря трудящихся как основной конфликт французской идейной жизни при Луи-Филиппе.
Смерть в литературе, смерть в театре, смерть в политике, смерть на трибуне — исал Герцен о буржуазной Франции в конце 1847 г. Буржуазия захватила власть в сфере культуры так же, как в торговле, промышленности и политике. Она пытается завладеть наукой, превращает политическую экономию в «торговую смышленость», в «кистень, который бьет обоими концами бедного потребителя: в одну сторону уменьшением платы, в другую поднятием цен на произведения» 20. Она содержит парижские театры, и «сцена служит ответом... толпе зрителей», где господствующее большинство «принадлежит... мещанству» 21.
20 А. И. Герцен. Собр. соч. в тридцати томах, т. V. М., Изд-во АН СССР, 1955, стр. 68, 63.
21 Там же, т. XXIII, 1961, стр. 19.
22 Там же, стр. 21.
23 Там же, т. V, стр. 240.
26
«Отяжелевший от сытости мещанин» 22, буржуазия, которая принесла «идеи на жертву себе» 23, диктует сценический репертуар; ею «поглощены, испорчены, разменены на мелочь какие сильные таланты» 24; она не терпит и преследует в искусстве все то что «не тонет с нею в болоте посредственности и пошлой жизни» 25.
Однако Герцен глубоко чувствовал силу и обаяние передовой французской культуры и связывал ее лучшие традиции в прошлом и настоящем с трудящейся массой Франции, с «великим народом баррикад». Он предостерегал против опасности принимать «удушливый и вонючий воздух тесных переулков» за «атмосферу целой нации» 26, «нигде не смеялся... над Францией, стоящей за ценсом» 27 и в письме к М. С. Щепкину от 23 апреля 1847 г. прямо писал: «Кто хочет знать, сколько шагов Франция сделала вперед в последнее время, тому не мешает посмотреть на работников... чем беднее здесь человек, тем он далее от мещанина в хорошую сторону» 28.
В современной французской литературе Герцен явственно различает борющиеся между собой пошлую, буржуазно-охранительную и прогрессивную, демократическую тенденции. Он с отвращением говорит о драматургии Скриба, «царедворца, ласкателя, проповедника, гаера, учителя, шута и поэта буржуазии», и высоко ставит романы Жорж Санд, которые французские «добрые буржуа читают... со скрежетом зубов и запрещают их брать в руки своим мещаночкам...».
О размахе и значении новой литературы, отражавшей рост демократических и революционных сил во Франции 30—40-х годов прошлого века, можно судить и по отзывам врагов. Главные обвинения, злобно преувеличенные нападки вызвало именно то, в чем передовые литераторы расходились с буржуазно-охранительной оценкой современного общества. В этом смысле чрезвычайно показательна книга Эжена Пуату — «О современном романе и театре и их влиянии на нравы», автор которой, стремясь реабилитировать буржуазную монархию Луи-Филиппа как «самую цветущую и спокойную эру французской истории», пытается взвалить ответственность за кровавые стычки 30-х годов и революцию 1848 года на передовую литературу тех лет, к которой он относит Беранже, Гюго, Жорж Санд, Бальзака. Ф. Пиа, Ф. Сулье, А. Монье и др. По словам Пуату, писатели, пришедшие в литературу после 30 г., были «хуже своего общества».
24 Там же, т. XXIII, стр. 20.
25 Там же, т. V, стр. 244.
26 Там же, стр. 233.
27 Там же, стр. 266.
28 Там же, т. XXIII, стр. 21.
29 Там же, т. V, стр. 34.
27
Эта «чудовищная армия антисоциальных умов» «издевалась над моралью и свободой»; она совершила «величайшее преступление», «внушая несчастным, что их горести вызваны... властями»; она сознательно пошла на «отвратительную и опасную ложь», искусственно разжигая «антагонизм между богатыми и бедными» 30 и т. п. Еще более резко и развязно писал обо всем этом Менш де Луань 31.
Не менее характерна статья присяжного критика «Ревю де де монд» Шарля де Мазада под заголовком «О демократии в литературе». Мазад цинично утверждает, что демократия, уже давно проникнувшая во все поры французского общества, разложила семью и нравы, посеяла зависть и ревность между людьми и классами, заглушила национальный дух, отравила интеллектуальную жизнь страны расслабляющим ядом материализма, убила вдохновение писателей и т. д. и т. п. Демократические писатели 1840-х годов — это «коррупторы и вульгаризаторы мысли», носители «революционного безумия», их творчество свидетельствует о полной деградации искусства 32.
Названные работы, несмотря на их историко-литературные претензии, явились прежде всего непосредственным публицистическим откликом французской реакции на революционные события 1830—1848 гг. и, безусловно, не имели объективного научного значения. Однако и позже вопрос о подлинном характере демократической литературы в интересующем нас периоде не ставился официальным французским литературоведением. А если и ставился, то в плане весьма своеобразном. Это своеобразие заключается в смешении понятий демократического и примитивного, народного и лубочного,
Так позволяет думать, например, третий том «Истории литератур» в «Энциклопедии Плеяды» — один из наиболее солидных трудов по истории французской литературы, вышедших в последние годы в Париже33. Неоспоримое достоинство данного тома — в расширении границ национальной литературы за счет несправедливо игнорировавшихся до сих пор литературных памятников французских провинций и диалектов. Но вопрос о роли демократических элементов в художественном процессе первой половины XIX в. по-прежнему остается здесь за бортом исследования. Писатели-демократы с мировым именем — Гюго, Жорж Санд рассмотрены в традиционном плане единого литературного потока; авторы-республиканцы масштаба Ф. Сулье, Ф. Пиа, Петрюса Бореля опущены вовсе или упомянуты вскользь; о существовании революционной и рабочей литературы вообще ничего не сказано. Понятие же «народной» литературы появляется лишь в главе о лубочных выпусках (Litterature de colportage), предназначенных для полуграмотного читателя, и, частично, в разделе об авантюрном романе-фельетоне.
30 См. Eugene Роitоu. Du Roman et du Theatre contemporains et de leur influence sur les moeurs. P., Auguste Durand, 1858.
31 См. Menche de Loisne. Influence de la litterature francaise de 1830 и 1850 sur l'esprit public et les moeurs. P., 1852.
32 См. Ch. de Mazade. De la Democratic en litterature. «Revue des Deux Mondes», 1850, t. V, Janvier,
33 Histoire des litteratures, III, Litteratures francaises, connexes et marginales, «Enciclopedie de la Pleiade», P., Gallimard, 1958.
28
Следует отметить, что нормы официального буржуазного литературоведения в данном вопросе все чаще нарушаются отдельными учеными. Об этом говорят, например, публикации Жана Ларнака, Мишеля Рагона и Пьера Брошона о поэзии, публицистике и прессе французских рабочих 34. Важные сведения о количественном развитии рабочей литературы в 30—40-е годы в Париже и провинции, о ее издательской базе, о взаимоотношениях поэтов-рабочих с Гюго, Жорж Санд, Ламартином и др., о полемике вокруг перспектив развития молодой литературы рабочего класса в критике того времени сообщил недавно американский ученый Альберт Жорж 35.
Однако труды Ж. Ларнака, M. Рагона, А. Жоржа, как и другие подобные работы, не лишены методологических ошибок и не претендуют на полноту идейно-художественной характеристики демократических и социалистических тенденций в литературе Франции 1830—1840-х годов. Наиболее широким и углубленным исследованием данного плана и сейчас остается написанная более 25 лет тому назад монография советского ученого Ю. Данилина — «Поэты Июльской революции» (M., 1935).
В кратком и уже поэтому неизбежно схематическом обзоре явлений демократической литературы эпохи Июльской монархии, составляющем содержание настоящей главы, мы пытаемся проследить только специально интересующие нас проблемы, связанные с развитием реализма и распространением жанра очерка.
Июльская революция, а также характер развития классовой и политической борьбы в последующие годы, бывшие периодом краха множества иллюзий, периодом потрясений, в ходе которых обнажалась истинная сущность .победившего буржуазного строя, — все это прежде всего значительно расширило и существенно обновило кадры французской .прогрессивной литературы. Широким потоком, в поисках идеологической трибуны, хлынула в литературу этих лет республикански и социалистически настроенная демократическая интеллигенция. Впервые в истории национальной культуры Франции в передовую литературу страны наряду с представителями массы городской бедноты и ремесленников вступает рабочий класс.
Идеологически народная литература периода Июльской монархии отражала сложные и противоречивые процессы, характерные для рабочей и ремесленной среды тех лет. Эта литература зачастую еще не отвечала нараставшей революционности пролетарских масс. В ней отчетливо проявлялись влияния различных течений утопического социализма, звучали требования и лозунги, заимствованные у мелкобуржуазных республиканцев.
34 Jean Larnас. Une revolution dans les lettres il у a cent ans. «Europe», 1948, Fevrier; Michel R a g о n. Histoire de la Litterature ouvriere du moyen age a nos jours. P., Les editions ouvrieres, 1953; «Beranger et son temps». Introduction et notes par Pierre Bro-chon. «Les classiques du peuple». P., Les editions sociales, 1956; Le Pamphlet du pauvre (1834—1851). Introduction et notes par Pierre Brochon. «Les classiques du peuple», 1958
25 Albert J. George. The Development of French Romanticism, Syracuse (U. S. A.). University Press, 1955.
29
Произведения писателей, вышедших из народной среды, обычно новичков в литературе, разбросанные в различных периодических изданиях, альманахах и антологиях французской демократии 30—40-х годов, не всегда были достаточно высокого художественного уровня.
Тем не менее, на фоне литературной жизни Франции 30—40-х годов XIX в. деятельность народных писателей была уже заметным явлением. Их выступления горячо приветствовали крупнейшие литераторы французской демократии — Беранже, Жорж Санд и др., поддерживавшие непосредственную связь с поэтами из народа. В России в статье «Парижские тайны» В. Г. Белинский писал о роли народных поэтов в деле воспитания масс французских трудящихся. Лучшим доказательством общественной актуальности народной, в частности рабочей поэзии явилась та ожесточенная борьба, которая разгорелась вокруг нее между демократической и реакционной критикой в орлеанистской Франции. В первое десятилетие Июльской монархии буржуазная критика презрительно игнорировала новую народную, тогда еще преимущественно ремесленную по своим социальным корням, поэзию. Но в начале 40-х годов, когда рост классового сознания привел в литературу целый отряд поэтов-рабочих, война была объявлена. В ответ на публикацию антологии «Социальные стихотворения рабочих» (1841) появилась разгромная статья критика правительственной газеты «Журналь де Деба» Кювилье Флери, к которому вскоре присоединились Лерминье, Шарль Луандр и др. Как «классический» образец реакционной демагогии и либерального лицемерия особого внимания заслуживает статья профессора Лерминье 36. Лерминье одновременно высмеивает и запугивает поэтов-рабочих, прикрываясь при этом маской доброжелательства. Он упоминает о тяжелых условиях существования пролетариата, но лишь для того, чтобы подчеркнуть невежественность рабочих, их полную неподготовленность к роли писателя. Он сулит пролетариям, берущимся за перо, голод, позор, безвестность, умственное истощение, безумие, самоубийство. Он срамит молодую рабочую поэзию в глазах всего общества, называя ее «литературным шарлатанством», пошлым ничтожеством. Стремление рабочих принять участие в борьбе своего класса с помощью художественного слова Лерминье объясняет результатом «моральной болезни», патологической гордости, нелепого «литературного тщеславия». Лерминье обливает грязью передовых писателей и критиков, пытавшихся поддерживать поэтов-рабочих, обзывает их бесталанными карьеристами, которые этим путем пытаются сами добиться популярности; он хочет спровоцировать литераторов из рабочей среды, уверяя, что почитаемый ими Беранже в глубине души презирает их и т. д. и т. п.
36 Lerminier. De la litterature des ouvriers. «Revue des Deux Mondes», 1841, decembre.
30
Наглая травля рабочей и демократической литературы у Лерминье имеет совершенно очевидную политическую подкладку. Его статья продиктована не только ненавистью, но и страхом. Подобно историкам-доктринерам, автор статьи считает, что Французская революция конца XVIII в. уничтожила основания для борьбы классов, навсегда установила «единство нации». Он разражается бурными клеветническими тирадами против «коммунистической» пропаганды, требует запрещения каких бы то ни было рабочих объединений, всего, что может высвободить пролетариат из-под контроля буржуазии, «среднего класса», который Лерминье, как и Гизо — Тьерри, считает единственным носителем здоровой общественной мысли и творческих сил нации.
Говоря о взаимосвязях явлений рабочей литературы с «большой» литературой эпохи, даже прогрессивная зарубежная критика наших дней обычно занимается, главным образом, исследованием вопроса о влиянии «великих» писателей того времени (Беранже, Гюго, Ламартина и др.) на поэтов из народа. Невозможно отрицать это влияние, практически отразившееся не только на форме, но и на содержании литературных произведений французских рабочих и ремесленников. Но существует и другая сторона вопроса, может быть не менее важная для понимания французского литературного процесса времен Бальзака. Мы имеем в виду то демократизирующее воздействие, которое, несмотря на ее относительную слабость и малочисленность, молодая рабочая литература должна была оказывать на передовую мысль и передовое искусство страны.
Лучшие писатели Франции, такие как Беранже, Жорж Санд, В. Гюго, поднимали тогда голос в защиту угнетенного народа. Выступления этих всемирно знаменитых авторов имели громадный идеологический резонанс.
Однако нельзя не признать, что ряд наиболее важных социальных и политических вопросов в литературе, создававшейся рабочими, был поставлен раньше, острее и решительнее, чем в произведениях других писателей-демократов, потому что эти вопросы выдвигала перед авторами-рабочими сама жизнь. Именно эти авторы, порой слабые в художественном отношении, наивные в области теоретической мысли, в силу своего общественного опыта вводили в литературу современности тему тяжкого труда и капиталистической эксплуатации, тему классовой солидарности трудящихся и готовности к борьбе. В творчестве лучших поэтов-рабочих нашли конкретное преломление новые исторические идеи Бюше и Бланки. «Песня рабочих» (1846) и «Песня о хлебе» (1847) Пьера Дюпона явились прямыми провозвестницами грядущей революции. Характеризуя борьбу французских рабочих накануне 1848 г., Маркс писал: «Во Франции уже в продолжение семнадцати лет буржуазия господствует так безраздельно, как ни в одной другой стране мира.
31
Поэтому выступления французских пролетариев, их партийных вождей и литературных представителей против буржуазии являлись выступлениями против господствующего класса, против существующей политической системы; это были определенно революционные выступления» 37.
Одной из наиболее характерных особенностей всего лагеря передовой французской литературы 30—40-х годов была его непосредственная связь с освободительным движением. Многие поэты-рабочие, а также литераторы и журналисты мелкобуржуазной демократии сражались на баррикадах Июльской революции (Эжезипп Моро, Савиньен Лапуант, Феликс Арвер, Бартелеми, Мери, Фредерик Сулье, Огюст Люше, Шарль Филипон, Альтарош, Луи Денуайе и др.). Некоторые из них входили в республиканские политические общества и принимали участие в революционной борьбе 1830-х годов; другие примыкали к различным течениям утопического социализма. Большинство сотрудничало в получившей громадное развитие при Июльской монархии республиканской и социалистической прессе. Опыт работы в оппозиционной демократической журналистике имели не только известные республиканские писатели — Феликс Пиа, Фредерик Сулье. Огюст Люше и мн. др., но и Бальзак, активно выступавший в 1830—1832 гг. против Июльской монархии на страницах левореспубликанского сатирического еженедельника «Карикатюр».
В обстановке острой антиправительственной борьбы 1830—1840-х годов, объединявшей широкие и разнородные круги демократии, происходит консолидация различных сфер новой демократической культуры, а также тесное сближение задач передовой науки, искусства, литературы с задачами революционной и социально-преобразовательной пропаганды.
Республиканские газеты, журналы и альманахи, периодические издания различных школ утопического социализма и коммунизма становятся идейными центрами, оказывающими значительное воздействие на направление демократической мысли в области истории, философии, политической экономии, права, искусства и литературы. Демократическая пресса широко использует беллетристические и полубеллетристические жанры: стихотворение, роман, повесть, рассказ, очерк, фельетон, памфлет и т. п., а также политическую и социально-бытовую карикатуру.
Стирается грань между художественным словом и публицистикой. Крупнейшие политические деятели республиканской партии, представители утопических школ, видные ученые-демократы применяли прием беллетризации изложения в целях усиления агитационного эффекта. Историк-республиканец Жюль Мишле широкой популярностью своих работ в значительной степени был обязан их образно-эмоциональной, повествовательной форме. Политические вожди республиканского движения — Франсуа Распайль, Антони Type, Годфруа Кавеньяк, Арман Каррель и многие другие выступали в качестве журналистов, умело пользовались беллетристическими и памфлетными жанрами.
37 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 44.
32
Речи и статьи Огюста Бланки представляют собой образцы вдохновенного ораторского красноречия и страстной, образной художественной прозы. Белинский писал об «Истории десяти лет» Луи Блана, что «это памфлет, а не история» 38. Большой успех у некоторой части рабочих имела изложенная в форме романа утопия крупнейшего теоретика «мирного» коммунизма 1840-х годов Этьена Кабэ «Путешествие в Икарию».
С другой стороны, не только рядовые литераторы республиканского и социалистического направления, но и крупнейшие писатели эпохи — Бальзак, Жорж Санд, Эжен Сю и др., откликаясь на овладевшую прогрессивной общественной мыслью современности «идею нового миропорядка», широко используют публицистические приемы для разработки утопических социальных теорий и критики капиталистического общества в границах художественного произведения.
Республиканская и социалистическая печать 30—40-х годов уделяла много внимания вопросам литературной критики и теоретической эстетики, рассматривая их как один из ответственных участков борьбы лагеря демократии против вредного влияния идеологии господствующих классов на массы. Периодические органы различных республиканских фракций: «Трибюн», «Насьональ», «Реформ», «Реформатор», «Ревю репюбликен», «Карикатюр», «Шаривари», «Корсэр» и др., сен-симонистский «Глоб», фурьеристские «Фаланж» и «Фаланстер», издававшийся при участии Жорж Санд журнал «Ревю эндепандант», — асходясь в понимании частных вопросов художественного метода и социально-политической идеологии прогрессивной литературы, были согласны между собой в оценке ее основных общественно-воспитательных задач. Развивая эстетические традиции Просвещения и Французской революции XVIII в., теоретики демократического лагеря времен Июльской монархии отстаивали единые принципы литературы, направленной на критику пороков буржуазного общества, выполнявшей высокую социально-педагогическую миссию служения народу.
Раскаленная атмосфера политической и умственной жизни Франции 1830—1840-х годов внесла в творчество демократических писателей эпохи крайнюю напряженность мысли, социальную глубину, политическую страстность, чувство ответственности за народ и его будущее. Это отчетливо ощущал Герцен, писавший о лучших французских книгах, вышедших вскоре после 1830 года: «Они, при всех недостатках, сильно будили мысль и крестили огнем и духом юные сердца. В романах и повестях, в поэмах и песнях того времени, с ведома писателя или нет, везде сильно билась социальная артерия, везде обличались общественные раны, везде слышался стон сгнетенных голодом, невинных каторжников работы»39. Салтыков-
38 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. XII. М., 1956, стр. 323.
39 А. И. Герцен. Собр. соч., т. VIII, 1956, стр. 327.
33
Щедрин, резко критикуя явления французской реакционно-буржуазной литературы второй половины XIX в., противопоставлял им идейную, героическую беллетристику 40-х годов, которая, по его словам, зажигала сердца и волновала умы. На остроту политических идей, свойственную передовым писателям Франции рассматриваемого периода, постоянно указывают советские литературоведы, а также передовые ученые Запада. В этом плане написана, например, статья известного чешского исследователя французской литературы XIX столетия Яна Фишера «Политика и поэзия» 40.
Уже в последние годы Реставрации волна народного возмущения против реакционного правительства Карла Х и засилия иезуитов увлекла многих талантливых выходцев из низов на путь использования прессы и литературы в целях политической борьбы. Однако республиканцы 20-х годов еще следовали за либеральной буржуазией, не шли дальше борьбы с дворянско-клерикальной реакцией и пропаганды свержения Бурбонов.
Источники новых идей французской демократической литература времен Июльской монархии следует искать прежде всего в историческом опыте начала 30-х годов. Содержание этого опыта в немногих, насыщенных острой обличительной мыслью словах вскрыл на республиканском процессе 1832 г. «герой Июля», обвиняемый Огюст Бланки. «В те дни, — говорил Бланки об Июльской революции, — когда мы, опьяненные и оглушенные своей победой, с сердцем, переполненным счастьем, блуждали с ружьем на плече по разрытым мостовым улиц, по их баррикадам, мечтая о том, как побледнеют короли и как обрадуются народы, когда до их ушей долетит далекий шум нашей марсельезы, — кто бы мог предвидеть, что столько радости и славы превратится в траур! Кто мог подумать при виде этих могучих, рослых рабочих, рубища которых взапуски лизали вылезшие из погребов трясущиеся от страха буржуа, без конца рассказывавшие со слезами восторга о бескорыстии и храбрости рабочих, — . кто бы мог подумать, что эти рабочие будут умирать в нищете на той самой мостовой, которую они завоевали, и что их почитатели будут называть их язвой общества» 40.
Разрыв авангарда французской демократии с либеральной буржуазией и начавшееся после 1830 года сближение мелкобуржуазных демократов с «солдатами социализма» — еволюционными рабочими — ало живительным источником развития передовых социально-политических идей и новых художественных исканий в литературе.
Проблематика прогрессивной французской литературы обогащается в годы Июльской монархии актуальным содержанием современной общественной борьбы. Так же как теоретическая мысль французской демократии, передовая литература 1830—1840-х годов остро реагирует на социально-исторический смысл результатов июльского переворота.
40 Jan О. Fisсhег. Politique et poesie au XIX-e siecle. «La Pensee», 1961, mars — avril.
41 Л. О. Бланки. Избранные произведения, стр. 83.
34
Характерная для оппозиционной культуры Реставрации задача антидворянских и антиклерикальных разоблачений уступает место в передовой литературе периода буржуазной монархии показу антагонизма между трудом и капиталом как основного классового конфликта орлеанистской Франции.
Тема разоблачения бесчеловечной морали богача, ростовщика, золотого мешка, критика пошлых мещанских нравов издавна бытовала не только в прогрессивной литературе Франции, но и в творчестве дворянских писателей. Но лишь в период созревания противоречий капиталистического строя и осуществления полного экономического господства буржуазии стала возможна та подлинно демократическая, социальная и патриотическая критика класса буржуазии, которую имел в виду Белинский, говоря о лучших писателях Франции своего времени. В 1847 году он писал В. П. Боткину: «...Владычество капиталистов покрыло современную Францию вечным позором... Всё в нем мелко, ничтожно, противоречиво; нет чувства национальной чести, национальной гордости. Взгляни на литературу — что это такое? Всё, в чем блещут искры жизни и таланта, всё это принадлежит к оппозиции — не к паршивой парламентской оппозиции, которая, конечно, несравненно ниже даже консервативной партии, а к той оппозиции, для которой bourgeoisie — ифилитическая рана на теле Франции. Много глупостей в ее анафемах на bourgeoisie, — но за то только в этих анафемах и проявляется и жизнь и талант» 42.
Свойственное лучшим писателям Франции 1830—1840-х годов понимание антинародного, антинационального характера господства финансовой аристократии сближало их с интересами широких эксплуатируемых масс, превращало их творчество в идейное оружие пролетариата. Эту мысль применительно к «Человеческой комедии» высказал еще в 1865 г. в своей публичной лекции о Бальзаке талантливый писатель и будущий коммунар Жюль Валлес. Марсель Кашен видел неувядающее революционное значение реалистической картины французского общества, нарисованной Бальзаком, прежде всего в том, что она показывала, как буржуазия, победив феодализм, сама «вступила в конфликт с народом» 43.
Тема угнетенного народа тоже зазвучала теперь по-новому. Опыт лионских восстаний и рабочего движения 40-х годов в прогрессивной литературе страны отозвался резким обострением критики «династии денег», углублением внимания к реальным условиям существования трудящихся, обращением к теме социальной революции.
Крупнейшие французские писатели передового направления были разделены между собой различием убеждений, особенностями художественного метода и по-разному, часто очень отдаленно, как например Бальзак, были связаны с практикой освободительного движения.
42 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. XII, стр. 447.
43 «Cahiers du Communisme», 1949, juin, p. 783.
35
Республикански и социалистически настроенная мелкобуржуазная интеллигенция, составлявшая в годы правления Луи-Филиппа основные кадры демократической оппозиции в литературе, была подвержена идейным колебаниям. Кроме того, материальная необеспеченность и цензурные репрессии не раз заставляли литераторов демократического лагеря спускаться до сотрудничества в официальной прессе и либерально-буржуазных изданиях, писать ради заработка.
Тем не менее, наиболее значительные явления литературы Июльской монархии связаны с прогрессивным лагерем. Писателям-демократам периода между революциями 1830 и 1848 гг., в той или иной мере связавшим свою творческую деятельность с жизненными интересами народа, с освободительным движением масс, принадлежат важные заслуги не только в пропаганде передовых общественных идей, но и в борьбе за прогрессивное развитие национальной литературы.
Место французской демократической литературы 1830—1848 гг. среди современных ей литературных течений. Борьба передовых писателей с классицизмом, с реакционным дворянским романтизмом и с различными явлениями орлеанистской беллетристики. Прогрессивный романтизм как одно из основных направлений литературы французской демократии первой половины XIX в. Его связь с философией и социологией утопического социализма и с республиканским движением. Проблематика, образы и поэтика демократического романтизма. Его эволюция в годы Июльской монархии.
Передовая французская литература 30—40-х годов XIX в. развивалась в борьбе с реакционными литературными течениями своего времени. Прогрессивные писатели занимали непримиримую позицию по отношению ко всем формам идеологии и литературы реакционного дворянства. Но основным фронтом борьбы в области искусства, так же как в сфере социально-экономических и политических теорий, при Июльской монархии становился конфликт между лагерем демократии и различными группами господствующей буржуазии, располагавшей мощной периодической печатью, пытавшейся подчинить своему влиянию театр, литературу, все виды искусства.
Этим определялось отношение прогрессивных писателей к существовавшим тогда литературным школам. Никакие органические связи не могли соединять передовых литераторов с современным классицизмом. Демократическая критика тех лет уделяла мало внимания запоздалым эпигонам уже утратившего свое значение «придворного» классицизма, но безжалостно высмеивала буржуазный «неоклассицистический» театр Понсара, а также литературную деятельность «барда Июльской монархии» поэта-классициста Вьенне и приспособившегося после 1830 г. к вкусам мещанской «золотой середины» Казимира Делавиня.
36
Авторы знаменитой антиправительственной сатиры начала 30-х годов «Немезида» — Бартелеми и Мери, талантливый поэт-рабочий Эжезипп Моро и другие писатели французской революционной демократии, привлекая некоторые элементы поэтики классицизма XVII—XVIII вв., использовали их для разработки остро-злободневной, общественно-обличительной тематики.
Беспощадное осуждение со стороны прогрессивного лагеря вызывал реакционно-дворянский романтизм школы Шатобриана, окончательно измельчавшей и деградировавшей после июльского переворота. В то же время передовая критика встретила в штыки антинародную эстетическую доктрину «искусства для искусства», выдвинутую в 30-е годы Теофилем Готье, и все другие проявления декадентствующего романтизма буржуазной ориентации.
Так же враждебно относились передовые литераторы 1830—1840-х годов к буржуазным писателям вроде Эжена Скриба и Жюля Жанена, бравшимся за реалистические сюжеты.
Эти писатели, незначительные на фоне литературной эпохи Бальзака, Стендаля, Гюго, Беранже, Жорж Санд, имеют для истории литературы типологическое значение как наиболее последовательные выразители французского буржуазного «духа» времен Июльской монархии, являются представителями той свиты «адвокатов, профессоров и краснобаев», которые обслуживали «коронованное господство одного класса, капитал на троне» 45.
Нельзя отрицать драматургическое мастерство и известное социальное значение лучших комедий Скриба, завоевавших прочное место и в нашем театральном репертуаре. Однако в глазах своих передовых современников Скриб — лодовитейший драматург эпохи, посвятивший большинство пьес восхвалению мещанского «здравого смысла» и практической деятельности буржуазии, являлся прежде всего литературным промышленником, характерным представителем искусства господствующего класса. В этой оценке были единодушны Бальзак, Стендаль, левореспубликанская сатирическая пресса и альманах «Общества прав человека и гражданина» — «Революционный Париж». Презрительный термин «скрибовщина» (scnbolatrie) применялся передовой французской критикой для определения получившей большое развитие при Луи-Филиппе примитивно-бытописательной, буржуазно-охранительной беллетристики.
Однако эта наивно апологетическая, откровенно мещанская литература слишком явно отличалась от идей и эстетических вкусов демократической Франции и именно поэтому была для нее менее опасной.
44 К. Маркс и Ф Энгельс. Сочинения, т. 8. М., 1957, стр. 145.
45 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 5. М., 1956, стр. 139.
37
Наиболее влиятельным макиавеллистическим оружием орлеанистской буржуазии была литература «либерального» направления.
В годы Июльской монархии термин «либеральная оппозиция» применялся к представителям различных групп стремившейся к власти буржуазии, недовольной отдельными сторонами государственной политики Луи-Филиппа и стоявшей за ним финансовой аристократии. Наряду с этим, в условиях «баррикадной монархии», разыгравшей роль наследницы завоеваний революций 1789 и 1830 гг., понятие либерализма получило и более общее значение как официальная идеология сторонников экономического и политического господства буржуазии. «Король-гражданин», демонстративно пожимавший на улицах руки простолюдинов, тоже пытался выдавать себя за «либерала» и именно так изображался писателями и публицистами орлеанистского направления. На «либерализм», т. е. на поддержку буржуазного парламентаризма, на формальное провозглашение равноправия людей и наций и других ограниченных буржуазных свобод, прикрывающих антинародную и антинациональную природу диктатуры банкиров, претендовала даже правительственная пресса. Вместе с тем, на позиции буржуазного либерализма скатывались и «умеренные», «трехцветные» республиканцы.
Выполняя буржуазно-охранительную, политически-реакционную функцию, либеральная литература, как и либеральные ораторы времен Луи-Филиппа, порой умело маскировалась «вольнодумной» и «новаторской» мыслью, демагогически заигрывала с лагерем демократии.
Одним из самых ловких и беспринципных литераторов либерального толка был Жюль Жанен.
Жанен, чрезвычайно популярный не только во Франции, но и в России 30—40-х годов, несомненно, не был лишен таланта. Его ранние романы — «Мертвый осел и гильотинированная женщина» (1829), «Барнав» (1831) и др. были сочувственно приняты Пушкиным и Белинским. Однако уже в 1836 г. Пушкин вынес решительный приговор школе «неистовых романтиков», из которой вышли ранние вещи Жанена, подчеркнув, что «словесность гальваническая, каторжная, пуншевая, кровавая, цыгарочная и пр.» давно уже осуждена «высшею критикою» 46. Белинский не раз упоминает о Жанене как об одном из наиболее «знаменитых» тогда французских писателей и остроумном фельетонисте, но вместе с тем обвиняет его в пустословии, карьеризме и продажности, считает литературный путь Жанена характерным примером деградации писателя, служащего «золотому мешку». В статье «Парижские тайны» (1844) Белинский писал: «Сухие, тоненькие, бледные смолоду, они (буржуазные литераторы. — Т. Я.), в лета опытной возмужалости, толстые, жирные, краснощекие, гордо и беспечно покоятся на мешках с золотом. Сначала они бывают и мизантропами и байронистами, а потом делаются мещанами, довольными собою и миром.
46 «Пушкин — критик». М., Гослитиздат, 1950, стр. 434.
38
Жюль Жанен начал свое поприще «Мертвым ослом и гильотинированною женщиною», а оканчивает его продажными фельетонами в «Journal des Debats», в котором основал себе доходную лавку похвал и браней, продающихся с молотка» 47.
Действительно, литературный, общественный и моральный облик Жанена очень колоритен для своего времени. Посредственный, в конечном счете, но ловко приспосабливавшийся к литературной моде беллетрист и продажный литературный критик, бессменный с 1830 г. фельетонист правительственной газеты «Журналь де Деба» Жанен, прозванный «королем критики», пользовался не только колоссальным успехом у французского буржуазного читателя, но и покровительством властей, был избран во Французскую Академию и нажил на своих литературных подрядах громадное состояние.
Политическая беспринципность Жанена была общеизвестна и вызвала осуждение демократического лагеря. Писатель-республиканец Ф. Пиа, одна из жертв литературного бандитизма Жанена, издававшего произведения молодого Пиа под своим именем, в замечательном памфлете — «Мари-Жозеф Шенье и король критиков» (1844) писал о политическом хамелеонстве Жанена: «...Не было ни одной партии, которой бы этот писатель по очереди не служил, которой бы он не покинул, не было ни одной кокарды, цвет которой не отразился бы на этом хамелеоне, ни одной идеи, о которой он не написал бы хорошего и дурного... Рассказать обо всех превращениях... этого образца ренегатов — было бы тринадцатым подвигом Геркулеса; это будет Илиада юркости, эпопея предательства» 48.
Но в ренегатстве Жанена была своя последовательность, логика буржуазного дельца. Подвизаясь при Реставрации в органах различных партий, «тут красный, там белый», сегодня сотрудник оппозиционного листка «Фигаро», через день ультрамонтанской и ультрароялистской газеты «Котидьен», он почти с первых дней Июльской монархии являлся одним из видных сотрудников «Деба» и занимал, в сущности, правоверно орлеанистскую позицию. Это не значит, что Жанен отказался целиком от политического вероломства и переменчивости. «Сколько раз, — ишет Пиа, — вылезая из своей норы, где он кричал: «Да здравствует король Мидас!», он прямехонько направлялся в тростники легитимизма и республики, чтобы шептать там: «А у Мидаса, у короля-то Мидаса — ослиные уши».
47 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. VIII. М., 1955, стр. 169
48 Феликс Пиа. Избранные произведения. М., Academia, 1934, стр. 154, 155.
49 Там же, стр. 156, 157
39
Кокетничая исподтишка с лагерем демократической оппозиции, вступая порой в трескучую, но безобидную полемику с властями, этот «браво прессы», «ландскнехт литературы», применял, по сути, тактику либеральных политиков, лавировавших между откровенной реакцией и демократией и на деле стойко охранявших интересы денежного мешка и мораль «золотой середины».
Продажность Жанена-литератора была притчей во языцех во Франции и заграницей. «Отечественные записки» не раз обращались к примеру Жанена для доказательства полной коррупции буржуазных литературных нравов во Франции Луи-Филиппа и Гизо.
«Кого только он не продавал! Кого не предавал!... — ишет Ф. Пиа. — Он не написал ни одной бескорыстной строчки, а еще осмеливается называть себя королем критики: он только ее Иуда... Он поистине превратил литературу в ремесло и товар; он держал лавочку прозы всех сортов и на любую цену...
40
В конце концов, это больше не литератор: это продавец рукописей, это не- только публичный, но и гнусный ;писец, потому что помимо бумаги он продает и самую свою мысль» 50.
В области литературной и театральной критики Жанен был отнюдь не просто беспринципным и веселым остряком, бесшабашным «гаменом прессы», каким его изображает буржуазная история литературы, а сознательным агентом «финансовых баронов» в их борьбе против передовой культуры. В «капризной», «независимой» критической болтовне Жанена не трудно проследить железную тенденцию, выдержанную реакционную систему, направленную против современной прогрессивной литературы. Ему принадлежат злобные, клеветнические статьи о Стендале, Бальзаке, Жорж Санд, Эжезиппе Моро, Феликсе Пиа и многих других. Он систематически травил начинающую демократическую литературную молодежь, требовал запрещения произведений передовой драматургии и т. д. и т. п.
Как писатель, Жанен использовал различные, обещающие успех литературные стили и направления. В период разгрома классицизма, он, как сказано выше, примыкал к школе так называемых «неистовых романтиков». В 40-е годы, ориентируясь на растущий успех реалистических тенденций в литературе, автор «Мертвого осла и гильотинированной женщины» упражняется в бытописательном жанре буржуазно-охранительного направления и становится одной из крупных фигур в области либерального нравоописательного очерка.
Роль Жанена в истории французской литературы замечательно определил Энгельс, который писал по поводу обработки этим писателем текста «Племянника Рамо»: «Путь от Дидро до Жюля Жанена, это — как раз то, что физиологи окрестили именем регрессивной метаморфозы: французский дух до французской революции и при Луи-Филиппе!»51.
Решительно отталкиваясь от реакционных художественных течений, прогрессивные писатели Франции первой половины XIX столетия активно развивали два основных направления современной литературы: реализм и демократический романтизм. Оба направления, хотя и по-разному, горячо откликнулись на освободительную борьбу тех лет и служили ее целям.
Трагический финал первой буржуазной революции: контрреволюционная деспотия Наполеона, кровавая вереница завоевательных войн, иностранная интервенция и мрачная эпопея эмигрантско-иезуитской реакции, неуклонный рост капиталистической эксплуатации и обнищания масс, наконец, позорный исход июльского переворота — более 30 лет горьких разочарований и неожиданных ударов 'накопили громадный запас недовольства и отвращения к власти эксплуататорских классов среди самых широких слоев народа и демократической интеллигенции. В литературе это недовольство воплотилось в тематике протеста и ухода от действительности. Разочарование в блестящих обещаниях просветителей привело к росту влияния идеалистических философских систем на значительную группу передовых писателей.
50 Феликс Пиа. Избранные произведения, стр. 155, 158.
51 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. XXIV. М— Л., 1931, стр. 191.
41
Несмотря на личные связи и творческие взаимовлияния, существовавшие между писателями-романтиками различных направлений, эстетика и художественная практика французского демократического романтизма в целом составляла воинствующий антитезис к концепции «христианско-рыцарского, современно-феодального», по выражению Маркса, т. е. реакционного романтизма. Основное различие между лагерями реакции и демократии в романтизме заключалось прежде всего в характере отхода от действительности, в направлении художественного вымысла, в качестве фантазии как поэтической сущности романтического метода в искусстве.
Программа французского прогрессивного романтизма начала складываться еще до Июльской революции на социально-исторической и философской основе, вскормившей различные системы утопического социализма, влияние которых этот романтизм испытывал на всем протяжении 30—40-х годов. Произведения передовых французских романтиков первой половины XIX в., как и теоретические работы современных утопистов, содержат «критические элементы», «нападают на все основы существующего общества» 52, и в этом их главная общественная заслуга. Поэтический метод романтиков-демократов предполагал не реакционное отрицание итогов революции, не пассивное бегство от пошлой буржуазной действительности во имя антигражданского индивидуализма в духе Шатобриана или Готье, а активное обличение современности в интересах, как говорил Сен-Симон, «самого многочисленного и самого бедного класса». «Разлад между мечтой и действительностью» носил у них прогрессивный, социально-протестующий характер. Их мечта была творческой, общественно-преобразующей. По словам Салтыкова-Щедрина, они распространяли «пропаганду идеалов будущего» 53.
В истории французской идейной и художественной жизни первой половины XIX в. демократический романтизм сыграл большую новаторскую и прогрессивную роль. Ему принадлежит почетное место и в лагере прогресса на фронте общественных столкновений того времени и среди строителей новой демократической культуры.
Говоря над могилой Бальзака о животворном, оплодотворяющем влиянии современного революционного движения на великого романиста, Гюго определил, по сути, судьбу всего поколения передовых французских писателей 30—40-х годов XIX в.
Несмотря на разлад с действительностью, невзирая на свойственную не только отдельным писателям, но и всему направлению пассеистическую тематику, французский демократический романтизм по своим общественно-эстетическим интересам и тенденциям был глубоко современен.
52 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4, стр. 456.
53 Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). О литературе. М., Гослитиздат, 1952, стр. 595.
42
Сила и новаторство романтиков-демократов 30—40-х годов заключались в том. что с их творчеством, то ли в современном, то ли в историческом жанрах, к французскому читателю хлынули волнующие насущные вопросы социальной и политической борьбы, новые, связанные с живой действительностью образы, неисковерканная аристократическим жаргоном французская народная речь.
Романтикам передового лагеря принадлежит заслуга успешной борьбы против реакции в искусстве. Однако победа над классицизмом, в силу полного идейно-художественного контраста между обоими направлениями, была для прогрессивных романтиков, пожалуй, более легкой, чем борьба против реакционного романтизма. Передовая писательская молодежь, пришедшая в литературу в период подготовки Июльской революции и массовых революционных движений начала 30-х годов, застала уже прочно сложившуюся к тому времени традицию дворянского романтизма, завладевшую всеми жанрами и всеми рангами беллетристики, начиная с торжественной религиозно-мистической эпопеи и кончая бульварно-готическим детективным чтивом. Романтики-демократы частично использовали, как это было с Петрюсом Борелем или с молодым Фредериком Сулье, отдельные жанровые и стилистические штампы «средневекового» романтизма. Однако мощный подъем освободительных идей, отметивший конец 20-х и начало 30-х годов XIX в. во Франции, внес в романтическое искусство новые темы, образы и элементы новой поэтики.
Пример Гюго убедительно свидетельствует о блестящей метаморфозе романтического искусства под воздействием передовых идей. Гюго-романтик родился в период «Консерватёр литтерер» и «Мюз франсэз», но великий поэт Гюго начинается только с «Марион Делорм», «Эрнами» и «Собора Парижской богоматери» — шедевров социально-протестующего романтического театра и новой романтической прозы.
Гюго в этом периоде имел еще мало живых связей с трудящейся массой и революционным движением. Пушкин, Белинский, Чернышевский, Герцен единодушно, с высоты передовой реалистической эстетики, критиковали ложные, исключительные, неправдоподобные положения и образы, горячечный тон, искусственную экзальтацию и риторичность ранних драм и «Собора», напыщенный, «метафизический» стиль «Ориенталий». Однако в условиях современной Франции романтический протест Гюго оказался общественно-действенным. Дворянско-буржуазная реакция при Карле Х и при «короле-буржуа» Луи-Филиппе встретила в штыки романтический театр и средневековый роман Гюго, учуяв в них отзвуки растущего возмущения масс против современной монархии и современного социального угнетения.
Помимо замаскированного политического вызова произведения Гюго конца 20-х и начала 30-х годов содержали попытку борьбы против искусства и общественных теорий реакции.
43
Новаторская идейно-художественная трактовка фигуры священника Клода Фролло ударила не только по шатобриановско-ламартиновской эстетической концепции, но и по идеям легитимистов и ультрамонтанов. Образы слабоумного Людовика XIII и жестокого развратника Франциска I, подрывая авторитет «короля эмигрантов», компрометировали в то же время монархический принцип в целом. Трибюле, Дидье, Марион Делорм, Эсмеральда, Квазимодо и парижский плебс, широко действующий в сюжете «Собора», вносили в романтико-исторический жанр элементы народности, изгонявшейся из национальной истории Франции не только дворянскими учеными типа Монлозье, но и перешедшей после 1830 г. на консервативные позиции либерально-доктринерской историографией.
Исторический жанр, господствовавший в творчестве прогрессивных романтиков 30-х годов, служил одним из путей к социально-политической критике современности. Эту цель, наряду с произведениями Гюго, преследовали ранние антимонархические драмы А. Дюма, исторические романы и пьесы писателей-республиканцев — Феликса Пиа, Фредерика Сулье, Рей-Дюссюэйля, Петрюса Бореля, Огюста Люше и др. Ф. Пиа и О. Люше в своей драме на средневековый сюжет «Анго» (1835) с помощью исторической параллели выдвигали лозунг цареубийства, являвшийся в период разгрома второго лионского восстания и покушения Фиески на Луи-Филиппа отзвуком настроений революционных масс. Авторы левореспубликанской исторической драмы о купце Анго, возглавлявшем народное возмущение против Франциска I, которая вызвала бешеную травлю со стороны правительственной цензуры и реакционной критики, сознательно ревизуют прославленные дворянско-буржуазной историографией «национальные святыни», используют исторические уроки прошлого для конкретной революционной пропаганды. Люше и Пиа писали в предисловии к «Анго»: «Мы показываем народу, что с его правами и силой он может успешно бороться против короля, а при благоприятных условиях — и против всех королей» 54. Исторический жанр привлекал писателей-демократов и другими возможностями, до сих пор не реализовавшимися во французской литературе XIX в. Обращение к лучшим традициям национальной истории открывало пути патриотической пропаганде, столь существенной для сторонников демократической оппозиции в годы правления реставрированных штыками интервентов старших Бурбонов и в эпоху антинациональной диктатуры банкиров. Характерным образцом исторической беллетристики подобного типа может служить, например, роман Эли Берте — «Замок Монбрен», русский перевод которого публиковался «Отечественными записками» в 1844 г. В своем романе из эпохи Столетней войны между Францией и Англией и народно-освободительных движений XIV в. Эли Берте выдвигает патриотическую идею объединения французских земель и борьбы против английской оккупации, разоблачает «пороки феодализма» и с симпатией изображает самоотверженное мужество народных повстанцев.
54 Феликс Пиа. Избранные произведения, стр. 37—38
44
В первой вводной главе автор «Замка Монбрен» прямо говорит о необходимости отбросить фальшивую идеализацию средневековья и рыцарства, навязанную читателям реакционной литературой.
Исторический жанр способствовал также выполнению важной задачи создания образа положительного героя, участника освободительной борьбы. Героическое прошлое французского народа, его славные революционные традиции могли стать неисчерпаемым источником таких образов-примеров. Эта задача была нелегкой. Историческая мысль французской демократии 30—40-х годов была философски незрелой, политически колеблющейся. В. Гюго, противопоставляя честолюбцу Сен-Мару, готовому во имя узкокастовых и личных интересов на измену отечеству, своих «народных» героев, вместе с тем обычно уводил их из сферы гражданско-исторических проблем в мирок интимных чувств и абстрактной «общечеловеческой» морализации. Над историческими представлениями многих романтиков-демократов тяготела еще концепция либеральной школы. Эта концепция нашла. в сущности, отражение даже в одной из лучших республиканских драм — «Анго». И все же наиболее передовым романтикам принадлежат ценные попытки показа исторической роли народа и создания положительных национально-народных образов, лучшей из которых явился, пожалуй, роман Рей-Дюссюэйля «Братство святого духа». Марсельский писатель-республиканец Мариус Рей-Дюссюэйль, широко популярный в демократических и социалистических кругах начала 30-х годов и замолчанный буржуазной критикой, написал свой исторический роман о Марсельской Коммуне 1228 г. еще в 1829 г. Книга Рей-Дюссюэйля растянута, не лишена готических штампов и антихудожественных мест, но тем не менее она глубоко привлекает содержащимися в ней элементами патриотической народности и смелостью решения ряда важнейших проблем исторической прозы.
Внутренний, сугубо беллетристический сюжет романа — наиболее уязвимое его место. Марабут (т. е. мусульманский борец за веру. — Т. Я.) — Габриэль, принадлежавший к остаткам мавританского племени, скрывавшегося в холмах Прованса, во имя мести за своего брата, казненного по вине барона д'Эвеноса, проникнув в замок барона под видом трубадура, соблазняет и губит его дочь благочестивую Азалию, разжигает войну между феодалами и Марсельской городской Коммуной, восстанавливает марсельцев против покровительствующего барону епископа и, наконец, добивается казни д'Эвеноса и его сына.
55 М. Rey-Dussueil. La Confrerie du Saint-Esprit, chronique marseillaise de l'an 1228. P., Ch. Cosselin, 1829.
45
Неудачная попытка связать ряд исторических событий личной интригой мести, убийств и обольщений породила в книге наивно «готические» образы (демонический Габриэль, воздушная мистическая Азалия) и ряд сцен в духе литературы «кошмаров и ужасов» (сцена объяснения Габриэля с Азалией и д'Эвеносами на могиле казненного брата, эпизод убийства Азалии ее отцом и братом и т. п.). Но подобные сцены и образы, как и попытка искусственной беллетризации исторического и историко-бытового материала — дань ходовой в то время традиции «романизирования истории», — не играет решающей роли в произведении. В центре внимания автора — борьба Марсельской городской Коммуны и Республики XIII в. против феодальной знати, епископа Марселя и властителя Прованса графа Беранже, заканчивающаяся гибелью Республики.
Заслуга исследования средневековых городских коммун во французской научной историографии XIX в. принадлежала О. Тьерри. Однако Тьерри рассматривает историю французского Средневековья в духе либеральной школы, т. е. видит в ней только борьбу между феодалами и «третьим сословием», обходя молчанием тот факт, что эта история была заполнена также ожесточенными схватками между купеческим патрициатом и трудящимися слоями. Рей-Дюссюэйль частично повторяет ошибки Тьерри. Однако, вопреки либеральным историкам, писатель-республиканец отводит в своем романе основную роль не буржуазной верхушке «третьего сословия», а угнетенной народной массе.
В художественном отношении тема романа раскрыта Рей-Дюссюэйлем в духе передовых новаторских тенденций современной литературы и не без влияния уроков Вальтера Скотта. Однако, в отличие от массы раболепных и порой плоских французских подражателей «шотландского чародея», молодой марсельский писатель-патриот остается самостоятельным и вполне национальным в разработке избранной им проблемы.
Вальтер Скотт, приближавшийся в известной степени к пониманию исторического значения народа, как общественной силы, и создавший обаятельные фигуры английского и шотландского простонародья, оставался консерватором по своим политическим убеждениям и с симпатией оглядывался на феодальное прошлое. Эта симпатия отражалась не только в идейной концепции его романов, но и в выборе центральной интриги, в подборе сюжетно-ведущих персонажей, в бытовых этнографических описаниях. Отдавая должное мастерству Вальтера Скотта как исторического романиста, Герцен, вместе с тем, упрекал его в «аристократической апатии» и «величайшем хладнокровии» при изображении бурных эпох отечественной истории. Главной особенностью романа Рей-Дюссюэйля о Марсельской Коммуне XIII в. является выдвижение в центр повествования острого социально-политического конфликта и народно-освободительной борьбы Средневековья. Обращаясь к национально-исторической теме, Рей-Дюссюэйль сознательно искал в прошлом примеров революционной борьбы народа.
46
Неумелые поиски романтической сюжетности полностью искупаются в его книге глубоко сочувственным, насыщенным жизнью изображением революционного протеста ремесленников, грузчиков и рыбаков Марселя против феодально-клерикальной клики XIII столетия, актуально прозвучавшим в раскаленной атмосфере кануна Июльской революции.
Подобно авторам нашумевшей республиканской драмы 1835 г. «Анго», Рей-Дюссюэйль, с помощью исторической параллели, хотел показать народу, «что с его правами и силой он может успешно бороться против... всех королей». Но в историческом смысле Рей-Дюссюэйль оказался сильнее Пиа и Люше, подменивших деятельность масс изображением единоборства титанического купца Анго с королем Франции. Смело оттеснив на задний план повествования личную произвольно-романтическую интригу, автор «Хроники 1228 г.» заполняет свой роман живыми, диалогически острыми, колоритными сценами жизни марсельской улицы и лагерными эпизодами периода вооруженной борьбы Братства святого духа с коалицией феодалов и церковников. В книге бьет ключом жизнь марсельского трудового люда, с его заботами, лишениями, с его верованиями и предрассудками. Причем автор особенно стремится воспроизвести гражданский образ мыслей трудящихся масс, их суждения о дворянстве и церкви, о монархии и республике. На рельефно выписанном фоне народных низов ярко выделяются отдельные образы (Тони Бомпарт, Хлебогрыз и др.).
Чрезвычайно интересен также, как один из наиболее сильных образцов социально-обличительной трактовки исторической темы, роман Петрюса Бореля об эпохе Людовика XV и Первой французской революции — «Мадам Пютифар» (1839) 56.
Передовые романтики 1830—1840-х годов нередко обращались и к современной тематике, сближаясь в этом смысле с литературой реалистического направления. Современная тема диктовала им новую проблематику, новый типаж, требовала новых средств поэтики.
Утопическое мировоззрение крупнейших французских романтиков-демократов препятствовало им в понимании объективных закономерностей реальной жизни общества, приводило порой к художественным провалам. Маркс в своем разборе «Парижских тайн» показал, например, что, несмотря на наличие в романе Эжена Сю здоровых антикапиталистических идей, мещански-сентиментальное преломление в нем социалистических учении привело автора к извращению действительности, связанному с сюжетной ролью Родольфа, а также к постепенному искажению образов, взятых из реальной жизни (Флер де Мари). Белинский, высоко ценивший гуманизм Жорж Санд и ее страстную критику капитализма, осуждал вместе с тем утопические срывы писательницы, приводившие к созданию фантастических, небывалых характеров, к введению сказочных, неестественных элементов.
56 Petгus Borel. Madame Putiphar. В 1950 г. прогрессивная французская газета «Се суар» публиковала на своих страницах этот роман П. Бореля, который высоко ценился передовыми современниками писателя, но не признавался буржуазной. критикой.
47
В 1847 г., разбирая романы Жорж Санд «Мельник из Анжибо», «Грех господина Антуана», «Изидора», Белинский писал: «...Беда произошла собственно не от влияния современных общественных вопросов, а оттого, что автор существующую действительность хотел заменить утопиею и вследствие этого заставил искусство изображать мир, существующий только в его воображении. Таким образом, вместе с характерами возможными, с лицами всем знакомыми, он вывел характеры фантастические, лица небывалые, и роман у него смешался со сказкою, натуральное заслонилось неестественным, поэзия смешалась с реторикою» 57.
Тем не менее, классики марксизма и представители русской революционно-демократической критики отмечали глубоко положительное значение того поворота к социальной теме и созданию народных образов, который характеризовал во французском искусстве творчество романтиков-демократов. «Хорошо известный роман Эжена Сю «Парижские тайны», — исал Энгельс, — оизвел сильное впечатление на общественное мнение... Яркие краски, в которых книга рисует нищету и деморализацию, выпадающие на долю «низших сословий» в больших городах, не могли не направить общественное внимание на положение неимущих вообще» 58. Этим же критерием руководствовался Герцен при оценке нашумевшей в Париже накануне Февральской революции пьесы романтика-республиканца Ф. Пиа «Парижский тряпичник». Обвиняя Пиа в том, что он «сгубил и растянул» свою драму, прибавив к ней «мелодраматическую развязку», «примиряющий, услаждающий финал в буржуазном духе», Герцен отмечал наряду с этим громадный положительный общественный резонанс пьесы Пиа, которая вводит зрителя «в мир голода и нищеты, роющийся под ногами, копающийся над головой, — мир подвалов и чердаков, мир грустного самоотвержения и свирепых преступлений» 59.
Одной из своеобразных особенностей литературы французского прогрессивного романтизма 1830—1840-х годов явилось широкое теоретическое обсуждение республиканской доктрины и идей утопического социализма в беллетристических произведениях. Задолго до выхода «Путешествия в Икарию» (1840) Этьена Кабэ и до появления утопической прозы - Жорж Санд мотивы социальной утопии получают развитие у ряда молодых писателей-демократов.
Первыми произведениями подобного жанра явились написанные Рей-Дюссюэйлем спустя несколько месяцев после Июльской революции .два тематически связанных романа-памфлета: «Конец мира» (1830) и «Новый мир» (1831). Автор не отработал беллетристический сюжет, не отшлифовал композицию.
57 В. Г. Белинский. Полное собр. соч., т. X, М., 1956, стр. 307.
58 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 1. М., 1955, стр. 542.
59 А. И. Герце я. Собр. соч., т. V. М., 1955, стр. 49, 43.
48
Он спешил вступить своими произведениями в борьбу общественных идей, осуществить «союз между литературой и политикой», столь важный, по его мнению, в трагические послеиюльские дни. Книги Рей-Дюссюэйля представляют собой жанровую смесь романа путешествий, очерка нравов, философского диалога, социальной утопии и политического памфлета. История главного героя — овременника Июльской революции — Эрнеста Бремона, основавшего после гибели старого мира, сожженного кометой, утопическую республику, дает автору повод для острой дискуссии с орлеанистской буржуазией и ее теоретиками историками-доктринерами. Немало места во второй книге отведено полемике против исторических трудов Гизо. Отправной исторический тезис молодого автора-республиканца: «Закончился раздор между третьим сословием и аристократией, но он будет продолжаться между третьим сословием и народом» 60. Затем к теме социальной утопии обращается лучший фельетонист левореспубликанской сатирической газеты «Карикатюр» Луи Денуайе. Его фантастические «Приключения Робера Робера», содержавшие описание путешествия в идеальное лунное государство и картину будущего Парижа, были одобрены современной прогрессивной критикой и частично опубликованы в альманахе «Революционный Париж» (1833—1834). Утопические мотивы явственно звучат в драмах известного писателя и теоретика сен-симонизма Шарля Дювейрье («Мономан», 1835 и др.).
Большой роман «Ложь» (1837) писателя Рэймона Брюккера (известного также под псевдонимом Мишель Рэймон по ряду других произведений, написанных совместно с писателем Мишелем Массоном), в прошлом рабочего, совмещает запутанную, усложненную интригу в духе романа-фельетона и романтическую экзальтированность движущих ее страстей с проходящим через все произведение политико-философским спором о задачах борьбы с буржуазной действительностью, основанной на лжи и угнетении. В итоге этой своеобразной беллетризированной дискуссии, представленной точками зрения различных персонажей, действующих в условиях первых лет Июльской монархии (республиканец — бывший офицер Леонард, фурьерист — врач Делаберж, либерал — екулянт Монтель и др.), автор пытается доказать превосходство фурьеристской доктрины не только над фальшивыми декларациями либерализма, но и над «кровавыми» методами левых республиканцев и лионских инсургентов 1834 года.
В пестрой по оттенкам социальной и политической мысли тематике прогрессивного романтизма наиболее важной и идейно показательной для различных писательских групп является интерпретация проблемы рабочего класса и революционного движения. Романтики-демократы под влиянием резкого роста капиталистических противоречий при Июльской монархии все более явственно выделяют пролетариат из общей массы угнетенного народа.
60 М. Rеу-Dussueil. La Fin du Monde, Histoire du temps present et des choses a venir. P., Eugene Renduel, 1830, p. 217.
49
Им принадлежит заслуга создания образов французских рабочих и глубоко сочувственных описаний нечеловеческих условий существования французского пролетариата. Однако эти писатели чаще всего подходят к вопросу о положении рабочего класса с позиций филантропического гуманизма.
Виктор Гюго в повести «Клод Гё (1834), истории французского рабочего, осужденного на смертную казнь за проступки, вызванные голодом и безработицей, писал: «Народ голодает и мерзнет. Нищета толкает его на путь преступлений и в Пучину разврата. Пожалейте же народ, у которого каторга отнимает сыновей, а дома терпимости — дочерей»61.
61 Виктор Гюго, Собр. соч. в 15 томах, т. 1 М., Гослитиздат, 1953, стр. 319.
50
Жорж Санд удалось в отдельных образах рабочих ('Пьер Гюгенен в «Странствующем подмастерье», герои Сен-Мерри: Поль Арсен и Ларавиньер в «Орасе») показать особый мир социальных и революционных идей рабочего класса, представлявших подлинно прогрессивную мысль нации. Но в большинстве случаев фигуры рабочих у знаменитой французской писательницы-демократки наивны, романтически исключительны, показаны в нехарактерной среде, превращены в носителей утопических идей. Сентиментально филантропическая ограниченность отмечает постановку рабочей проблемы у Эжена Сю, а также в большинстве произведений рядовых писателей сен-симонистов и фурьеристов. В этом же плане написан роман известной писательницы сен-симонистки Флоры Тристан, искавшей в своей практической деятельности сближения с рабочим классом, «Мефис или пролетарий» (1837). Шарль Дювейрье в драме «Инженер или угольная копь» (1836), прославляя труд рабочего как созидательную силу, из которой вырастает новое общество, не находит и не пытается искать «материальных условий для освобождения пролетариата». В упоминавшемся выше философско-утопическом романе Р. Брюккера «Ложь», действие которого происходит вблизи Лиона и в самом Лионе в период второго лионского восстания, немало и с глубоким сочувствием говорится о тяжелом положении рабочих и работниц. В конце книги дана широкая картина апрельского восстания 1834 г. Но героическая борьба лионских ткачей, поднявшихся на защиту своих экономических и политических прав, не находит единомышленника в авторе-утописте. Брюккер усматривает причину революционного выступления рабочих в 1834 году только в «вопросе хлеба», оплакивает «ужасы войны между французами» и предлагает для прекращения «бесцельного кровопролития» организовать «национальные булочные», чтобы, по его словам, «после этого более свободно заняться всем остальным», т. е. мирными общественными реформами в духе Фурье. «Свободу нельзя завоевать... разрушениями, — утверждает Брюккер. — Вне глубокого гармонического плана, который нам с математической точностью разъяснил гений Фурье, наши противоречивые желания всегда останутся в порочном кругу» 62.
И все же, обращение к наиболее волнующей из социальных проблем капиталистического общества особенно способствовало проникновению романтической литературы в народную аудиторию. Так, например, безграничным успехом у плебейской публики театров парижских бульваров пользовались поставленные одна за другой на сценах «Амбигю Комик» и. «Порт Сен Мартен» пьесы писателей-республиканцев Ф. Сулье — «Рабочий» (1840) и Ф. Пиа — «Два слесаря (1841), жестоко преследовавшиеся реакционной критикой. Успех этот можно объяснить только исторически.
62 См. R. Brucker. Mensonge, Bruxelles, 1837, t. II.
51
Пьесы Сулье и Пиа написаны средствами авантюрной, Наивно-романтической мелодрамы и по идее не поднимаются над уровнем социально-утопической мысли. Однако посетители «Амбигю Комик» и «Порт Сен Мартен», жадно ловившие каждое слово критики в адрес ненавистного им господства финансовой аристократии, были увлечены и восхищены уже тем, что Сулье и Пиа позаботились вывести в своих пьесах хищников-богачей, воплощавших все мерзости общественной морали орлеанистской Франции. Остальное довершалось горячо сочувственным изображением условий существования рабочих и идеей морального превосходства народа над буржуазией, чрезвычайно популярной тогда в демократическом искусстве. Во многом сближалась с драмами Пиа и Сулье пьеса под названием «Фабрика», написанная Сент-Ивом и Де-Виллье по мотивам популярного сборника «Рассказы мастерской» (1832), принадлежавшего Мишелю Массону. Массон, упоминавшийся в обзорах «Отечественных записок» как один из видных демократических литераторов Июльской монархии, рабочий по происхождению, автор ряда произведений о французском пролетариате, был другом и сотрудником Р. Брюккера и тоже в конечном счете не выходил за границы романтико-реформистских настроений. Однако созданные им образы рабочих характеризуются большой естественностью, живостью и социальной самобытностью.
«Фабрика», поставленная в 1838 г. театром Порт Сент-Антуан, написана в популярном тогда жанре водевиля. Действие происходит на одном из прядильных предприятий Парижа. Интрига, как и надлежит водевилю, не лишена здесь романтического вымысла, запутана, с «захватывающими» авантюрными ситуациями. Однако новизна и своеобразие этой пьесы заключались в том, что в ней едва ли не впервые в истории французского сценического искусства зазвучал характерный фабричный жаргон, послышались песни ткачей. На подмостках парижского театра появилась рабочая толпа, не только жалкая и требующая сострадания, но и борющаяся за свои права.
Наиболее показателен в этом смысле невиданный успех «Парижских тайн» у трудовых кругов Франции. Широкие массы французской бедноты, голодной, забитой и обездоленной, видели в писателе, рассказавшем о страшной судьбе парижского работника Мореля, — воего «друга» и «защитника». Эжен Сю получал множество писем из всех уголков страны. Его роман называли «величайшей народной книгой». Шевалье утверждает даже, что под влиянием отзывов и пожеланий народного читателя Эжен Сю якобы изменил первоначальный замысел своего романа, в котором преобладали уголовно-приключенческие мотивы, и углубил его социальную тенденцию 63. Восторженный отзыв о «Парижских тайнах» поместил в 1843 г., издававшийся группой рабочих сен-симонистов журнал «Рюш попюлер».
63 См. Louis Chevalier. Classes laborieuses et classes dangereuses a Paris pendant la premiere moitie du XIX-e siecle. P., Plon, 1958
52
В социально-романтической литературе 30—40-х годов звучали и более воинствующие мотивы. Особое внимание демократических авторов привлекло первое вооруженное восстание рабочих и республиканской интеллигенции Парижа против монархии Луи-Филиппа, имевшее место 5-6 июня 1832 г. и представлявшее собой одну из важнейших дат французского революционного движения 30—40-х годов. Лучшими из прозаических произведений об Июньском восстании 1832 г. явился роман Рей-Дюссюэйля «Монастырь Сен-Мерри» 64.
В 1832 г. Рей-Дюссюэйль, по-видимому, принадлежал к наиболее левым республиканским группировкам, сближавшимся с рабочей массой. Его «Монастырь Сен-Мерри» — одно из произведений подлинно революционного романтизма во французской литературе первой половины XIX в. Роман не лишен идейных и поэтических недостатков. Читателя наших дней в нем шокируют наивно-романтические и мелодраматические штампы в духе литературы «кошмаров и ужасов» (1-я глава: мистические предчувствия художника Шарля, который должен был венчаться с кроткой Люсилью 6 июня 1832 г. в церкви Сен-Мерри; заключительная глава: сцены сумасшествия Люсили и самоубийство Шарля в морге). Автор не сумел по-настоящему показать ни всего размаха июньского восстания, ни его исторического значения. Смутно, нечетко переданы политические настроения инсургентов. Но Рей-Дюссюэйлю удалось основное: передать высокий пафос героической борьбы горсточки защитников баррикады у монастыря Сен-Мерри против 60-тысячной армии правительства и показать французский пролетариат как главную революционную силу восстания. Большой интерес представляет основная идейная коллизия романа, умно и глубоко развернутая автором: показ отношения к революционному движению 30-х годов рабочего Жюльена и мелкобуржуазного демократа Шарля, а также мужественная и оптимистическая концовка произведения. Большинство романтических авторов, писавших о революционных восстаниях тех лет, воспевая героизм народа, все же приходило к выводу о бесцельной жертвенности борьбы. Несмотря на трагическую развязку, Рей-Дюссюэйль превратил свой роман в апофеоз красоты и величия народного духа, раскрывающихся в момент освободительного подвига.
64 М. Rey-Dussueil. Le Cloltre Saint-Mery. P., A. Dupont, 1832. Во французских источниках встречаются два написания названия Сен-Мерри. То, которое употребляет Рей-Дюссюэйль, и употребленное нами выше. Второе (Saint-Merri) является более распространенным. Оно фигурирует в географических и исторических описаниях Паоижа XIX в. и постоянно употребляется во французских изданиях нашего времени.
53
Рабочий Жюльен и его сын, погибший при обороне Сен-Мерри, командир баррикады — знаменитый республиканский деятель — и другие, безвестные ее защитники, раненый, молча переносящий в церковном подвале ужасную ампутацию, чтобы стоном не выдать товарищей стерегущему за стеной врагу, — все эти люди, сознающие свою обреченность, ни на мгновенье не теряют мужества и боевого энтузиазма. Побежденные, физически уничтоженные, они остаются неумирающим образцом для следующих поколений народных революционеров.
Смело, новаторски для того времени ставит Рей-Дюссюэйль проблему искусства. Участие в народном восстании помогло Шарлю найти себя как художника и гражданина.
В годы Июльской монархии демократический романтизм, обогащенный новыми общественно-прогрессивными задачами, одержал полную идейную и художественную победу над дворянской традицией этого направления. Однако романтизм как метод искусства уже не мог занимать теперь главенствующего положения в литературном процессе.
Причины спада прогрессивного романтизма и развития реалистического искусства. Реализм — ведущее направление литературы французской демократии в период между революциями 1830 и 1848 гг. Основные особенности художественного метода критического реализма и его поэтики
Степень идейных и художественных взлетов демократического романтизма определялась степенью сближения писателей-романтиков с живой исторической правдой освободительной борьбы современности, их прорывами от утопического к революционному мышлению. Не случайно Жорж Санд особенно сильна в созданном под влиянием бланкистского восстания 1839 г. романе «Орас» (1841), «великом произведении, вполне художественном и глубоком по значению» (Герцен). Такие вещи, как написанный пером прославленной романистки «Орас» и «Монастырь Сен-Мерри» малоизвестного республиканского писателя, в прогрессивной истории литературы сближаются содержащейся в них предельно высокой для французского демократического романтизма революционной идеей. Жорж Санд и Рей-Дюссюэйлю удалось здесь разорвать два наиболее крепких звена, ограничивающих мысль романтиков-утопистов: «доброе мечтание» о возможности замены революционного пути мирным разрешением социальных конфликтов и иллюзорную веру в бунтарей-индивидуалистов, не связанных с народной массой. Образы Поля Арсена («Орас»), Жюльена и Шарля («Монастырь Сен-Мерри») и показанные в обоих романах революционные события не только полностью дегероизировали шатобриановского Ренэ, но и наносили решительный удар героям-одиночкам Гюго и его общественно-преобразовательной мечте-утопии. Революционная романтика нашла во французской литературе прекрасное выражение в творчестве Эжезиппа Моро и других поэтов-рабочих.
54
Однако значение французского демократического романтизма в целом, как и значение утопического социализма, неизбежно падало в исторических условиях, характерных для буржуазной монархии Луи-Филиппа. «По мере того как развивается и принимает все более определенные формы борьба классов, это фантастическое стремление возвыситься над ней, это преодоление ее фантастическим путем лишается всякого практического смысла и всякого теоретического оправдания» 65, — исали Маркс и Энгельс в «Манифесте Коммунистической партии» об утопическом социализме. Эти слова полностью применимы к истории французского демократического романтизма.
В 30—40-х годах XIX в. во Франции не было еще признанной реалистической школы в литературе, не существовало, по сути, самого термина «реализм» в применении к искусству. Но в стране сложились все предпосылки для развития реализма как наиболее сильного поэтического способа воздействия на действительность. Быстрый рост противоречий между народными массами Франции и победившей буржуазией в 1830—1840-е годы привел к созданию недостаточно сплоченного, но большого и воинствующего лагеря демократической оппозиции, широко использовавшего в борьбе с «династией денег» средства передового искусства. Круг романтических идей и образов, сыгравших немалую роль в идеологической полемике демократии против дворянско-буржуазной верхушки 20-х годов, не мог полностью удовлетворить потребностей освободительной борьбы в обстановке буржуазной монархии. Поэтика романтиков-демократов, в силу исторических обстоятельств, исходившая прежде всего из пафоса «разлада с действительностью», не располагала ни достаточными познавательными средствами для анализа противоречий буржуазного общества, ни достаточной ясностью образной мысли.
Характерным явлением культурной жизни лагеря французской демократии 30—40-х годов была все усиливавшаяся полемика левореспубликанской и рабочей печати против романтиков-утопистов, поддерживаемых критиками сен-симонистами и фурьеристами. Общественно-прогрессивное значение искусства Гюго, Жорж Санд, Эжена Сю и др. было несомненным. Однако средневековая тематика театра Гюго и А. Дюма, их стоявшие вне конкретной народной среды бунтари-одиночки Трибюле, Эрнани, Антони и т. п., усложненность и экзотичность романтического стиля вызывали принципиальные возражения революционно-демократической прессы, выступавшей от лица широкой народной аудитории. Характерно, что Бальзак в период сближения с лагерем левореспубликанского искусства (1830—1832 гг.), безжалостно высмеивая искусственность и ложную приподнятость литературы «неистового романтизма», «понятной лишь десяти человекам из народа», многие из этих упреков в своей рецензии на «Эрнани» переадресовал Гюго.
65 К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 4. стр. 456.
55
Крупнейшие французские романтики-демократы и особенно писатели-республиканцы, связанные с практикой революционной борьбы, пытались освободиться от того «игнорирования реальных интересов», которое, как указывал В. И. Ленин, «составляет сущность романтизма» 66. Отсюда явственная перестройка прогрессивного романтизма на протяжении 30—40-х годов: переход от пассеистской и фантастической тематики к злободневной современности, попытки конкретной политической критики и анализа социальных противоречий. Такие произведения писателей «романтической школы», как «Орас», «Монастырь Сен-Мерри», многие стихи Э. Моро и т. д., были связаны с ней уже не столько сущностью общественно-эстетической концепции, сколько привычной оболочкой образов, характером ситуаций, средствами поэтики.
В этих условиях поэтическая система романтизма, даже при ее максимальной актуализации, не могла возглавлять передовое искусство французской демократии 30—40-х годов и постепенно уступала первое место реализму.
Речь идет, конечно, не о механической замене романтизма реализмом и не о «перерастании» прогрессивного романтизма в новую «реалистическую» стадию.
Реализм 30—40-х годов был новым явлением передовой французской литературы XIX в. и, вместе с тем, являлся наследником и продолжателем лучших демократических традиций национальной культуры и национального искусства.
Эстетика реализма складывалась и теоретически и практически во Франции еще в XVIII в. на основе наиболее передовых принципов материалистической философии и демократической идеологии Просвещения. Плебейская литература 1789—1794 гг., выражавшая лучшие революционно-демократические устремления французской буржуазной революции XVIII в., обогатила национальную традицию реалистического искусства новой народно-героической тематикой, боевыми пропагандистскими жанрами, расширила свойственные просветительной литературе семейные границы сюжетов до общенародных, общегосударственных социально-политических масштабов, сблизила поэтику реализма с художественными средствами фольклора.
Тот же пафос гражданственности и актуальности искусства, поиски демократизма идеи и формы направляли деятельность крупнейших реалистов времен Империи и Реставрации — Стендаля, Беранже, Поля-Луи Курье.
66 В. И. Ленин Сочинения, т. 2, стр. 217.
56
Теоретические работы Стендаля 20-х годов, являвшиеся, по сути, уже манифестами нового реализма, сочетали философские и социологические тезисы просветителей с историческим опытом передового мыслителя послереволюционной эпохи, писателя, который, по словам Горького, «почти на другой день после победы буржуазии начал проницательно и ярко изображать признаки неизбежности внутреннего социального разложения буржуазии и ее туповатую близорукость» 67.
История литературы справедливо ставит вопрос об отношении художественного метода Бальзака к эстетике Дидро. О влиянии созданной Дидро теории социальных характеров на жанровый замысел «физиологии» в 30—40-е годы писали сами очеркисты. Так же очевидна генетическая связь критического реализма времен Бальзака с достижениями прогрессивного реалистического искусства периодов Революции, Империи и Реставрации.
Поэтому можно утверждать, что критический реализм во французской литературе первой половины XIX в. развивался одновременно с романтизмом, боролся с ним, помогал его внутреннему разложению и пережил его.
Реализм периода Июльской монархии, как и вся передовая французская литература этого времени, был пестрым по составу авторов, колеблющимся в философских и социально-политических оттенках идей, испытывал влияние инородных стилей. Большинство авторов-реалистов, принадлежавших к различным слоям мелкобуржуазной демократии, по горьковскому определению, — отщепенцы своего класса, «блудные дети» буржуазии. Далеко заходя порой в критике действительности, разоблачая «социально-творческое бессилие» буржуазии, они сами, однако, оставались беспомощными в попытках разрешить основной социальный конфликт современности, «не могли указать человеку выхода из плена» 6 . Идейные колебания, философская близорукость налагали отпечаток на выбор тематики, трактовку персонажей и общий поэтический уровень произведений второстепенных авторов, связывали во многом и самого Бальзака.
Однако в культурно-исторической обстановке 1830—1840-х годов реалистическое движение, связанное родством прогрессивных общественно-эстетических устремлений, представляло собой количественно-значительную и качественно наиболее передовую силу современной литературы.
Критический реализм 30—40-х годов развивался в упорной борьбе с буржуазно-охранительной бытописательной литературой. Придя в 1830 году к полному экономическому и политическому господству, победоносная французская буржуазия стремилась к завоеванию приоритета и в области культуры; она учредила широкий штат наемных журналистов и литераторов, наводнивших все роды беллетристики, пыталась использовать в своих целях различные литературные направления, имевшие успех у масс,
67 М. Горький. О литературе. "Советский писатель", 1953, стр. 532.
68 Там же, стр. 669, 670.
57
Своекорыстное овладение современной темой, поэтизация быта и нравов буржуазного общества составляли одну из первоочередных задач литературы правящих верхов. Однако литераторы «золотой средины», противопоставлявшие социально-обличительным тенденциям передового реалистического искусства «нравственное и умственное каплунство... выражающееся то в томных и заискивающих, то в злобных и остервенелых дифирамбах полному безапелляционному довольству существующими формами жизни»69, не могли создать и не создали в 1830—1840-е гг. сколько-нибудь значительных произведений в области реализма, оставались в сфере поверхностного, псевдореалистического бытописательства.
Постановка вопроса о художественном воспроизведении действительности была под силу только лагерю передовой эстетической мысли, так или иначе приближавшейся к материалистическому миропониманию. Борьба за правдивое изображение современности для передового реалистического направления литературы Июльской монархии означала не только описание будничного быта буржуазного общества, но, прежде всего — аво на объективное освещение общественных отношений и их критику. Эта борьба мобилизовала под знамена реализма лучшую часть демократических литераторов, решительно примкнувших к той подлинной антибуржуазной оппозиции, о которой писал в цитируемом выше письме к Боткину Белинский. Принципы художественного реализма, более всех других близкие к народному восприятию и к народному искусству, привлекали широкие круги демократических читателей.
В передовой реалистической литературе времен Июльской монархии явственно различаются два характерных для французской исторической и культурной обстановки 30—40-х годов пути: 1. Реалистическая литература больших жанров и широких художественных обобщений, опирающаяся на философски разработанную теоретическую эстетику и 2. Массовая, чаще всего пользующаяся небольшими, иногда полупублицистическими жанрами реалистическая литература, стихийно выраставшая из потребностей и задач практики освободительного движения. По первому пути шли Бальзак, Стендаль, Мериме и небольшая группа других менее крупных художников-реалистов, авторов повестей и романов, а в области поэзии, прежде всего, Беранже. По второму — многочисленная армия памфлетистов, очеркистов, новеллистов и фельетонистов, выступавших на страницах демократических газет, журналов и альманахов. К последним относились также в большой мере республиканская стихотворная сатира и значительная часть рабочей поэзии. Участие в массовом реалистическом походе французской литературы 30—40-х годов рабочей и близкой к ней мелкобуржуазной прослойки, воспитанной, по ироническому замечанию Герцена, в морально-политическом духе «скромного «Друга народа», почтенного «Отца Дюшена» и смиренного «Старого Корделье» 70, связывало наиболее левую струю реализма периода Июльской монархии с революционно-демократическими традициями Французской буржуазной революции.
69 Н. Щедрин (М Е. Салтыков). О литературе, стр. 117.
58
Между двумя путями развития реализма в 30—40-е годы не существовало органических противоречий. Связующим звеном был, например, Беранже — крупнейший национальный поэт Франции и популярный песенник, пропагандист идей французской демократии. Не только мелкие сатирические очерки Бальзака в левореспубликанской иллюстрированной газете «Карикатюр», но и «Человеческая комедия», несомненно, выросли, вопреки легитимистским декларациям писателя, из его, возможно не вполне осознанной, солидарности с общественными идеями, направлявшими творчество широкого круга демократических литераторов-реалистов. В свою очередь, демократическая пресса, а также связанная с ней идейно и организационно массовая реалистическая литература широко пропагандировали искусство Бальзака и Беранже, использовали их творческий опыт.
Экономический и социально-политический строй Франции 1830—1848 гг., а также современный уровень культурного развития страны подсказывали реалистическому искусству этого периода новые, не стоявшие прежде идейно-тематические и поэтические задачи. Специфика метода, базирующегося на объективном анализе современного общества, позволяла писателям-реалистам шире и последовательнее, чем это делали романтики-демократы, осуществлять переход от антидворянской тематики Просвещения к тематике антибуржуазной. Прямее, четче, чем романтики, подошли писатели-реалисты и, в первую очередь, массовая реалистическая литература французской демократии к решению важнейшей из новых задач передового искусства 30—40-х годов — оказу условий существования угнетенного народа и его освободительной борьбы. В творчестве литераторов-реалистов экзотические фигуры Квазимодо, Эсмеральды, Трибюле и архаическая народная толпа средневековья были заменены живыми, исторически конкретными образами крестьян, ремесленников, пролетариев.
Уже Бальзак, преодолевая свои клерикально-легитимистские предрассудки, гениально доказал, что реализм XIX столетия способен к недоступному просветителям новому социально-историческому осмыслению законов общественного развития. Наиболее левые писатели-республиканцы, разделяя демократические и социалистические идеи в сфере общественных наук, рожденные освободительным движением начала 30-х годов, приблизились к пониманию того, что народная масса является основой исторической жизни, а следовательно и искусства.
70 А. И. Герцен. Собр. соч., т. V. М„ 1955, стр. 31.
59
Одной из главных заслуг французского реализма 30—40-х годов явилась новая социально-историческая трактовка человека. Глубокий интерес к судьбам общества, составлявший лучшее качество реалистического направления эпохи Июльской монархии, подсказывал передовым писателям-реалистам попытки осмыслить воздействие конкретной социальной среды •на характер человека и его поведение. Эти попытки, успешно начатые еще Стендалем и получившие блестящее развитие в «Человеческой комедии», велись на путях во многом ошибочных. Не находя опоры в современной французской философии, господствующие идеи которой были представлены консервативной идеалистической системой кузеновского эклектизма, Бальзак и его литературные единомышленники в поисках метода социальной классификации общества и выявления детерминирующих законов среды обращались к механистическим параллелям между принципами развития общества и биологического мира. Однако прогрессивная критическая и общественно-преобразовательная целеустремленность лучших писателей-реалистов эпохи Июльской монархии спасла их от порочных натуралистических тенденций второй половины века и подсказала им новые по сравнению с предшествующей литературной традицией, более правильные пути художественной типизации. В творчестве Бальзака впервые в истории литератур Запада получила завершенное воплощение материалистическая формула реализма — изображение типических характеров в типических обстоятельствах, в разной мере и с разным успехом отразившаяся во всем французском реалистическом направлении 30—40-х годов.
Общественно-эстетическая программа французского критического реализма того времени объективно выдвигала перед отдельными писателями и перед направлением в целом задачу всестороннего охвата действительности и ее оценки с точки зрения интересов угнетенного большинства нации. Эта задача, не разрешенная полностью в силу идейно-художественной ограниченности критического реализма, обусловила, тем не менее, плодотворную тенденцию к созданию громадной галереи литературных типов, обобщающих черты всевозможных социальных слоев, профессий и человеческих характеров, совокупность которых должна была передать колорит и смысл всей эпохи.
Поток французской реалистической литературы 30-40-х годов питался, главным образом, за счет двух родов беллетристики, стимулировавшихся требованиями эпохи: социально-политической сатиры и бытописательного жанра.
В первые годы буржуазной монархии, еще наполненные отзвуками недавнего политического переворота, охваченные пламенем нового революционного движения, во всех жанрах передовой французской литературы громадное распространение получила социально-политическая сатира. В эти годы сатира являлась подлинно-народным, массовым видом искусства, боевым оружием всего идеологического фронта французской демократии.
60
Средствами сатиры широко пользовались в своих трудах теоретики утопического социализма, разоблачая буржуазное общество. Республиканские группировки выпускали специальные сатирические альманахи и периодические издания, привлекая к сотрудничеству в них не только литераторов, но и художников, мастеров политической и социально-бытовой карикатуры. 30—35 годы — время расцвета политико-сатирического очерка, фельетона и памфлета как популярных средств антиправительственной пропаганды лагеря демократической оппозиции. Громадное распространение получает республиканская песенная сатира. К сатирическому жанру охотно обращаются поэты-рабочие.
Сатирический жанр в литературе французской демократии 30-х годов не лишен элементов романтического стиля и приемов поэтики классицизма. Об этом свидетельствует сложная символика и языковая выспренность «Добычи» О. Барбье, стихотворный размер и мифологические образы «Немезиды» Бартелеми и Мери, «Красного человека» Берто и Вейра, романтическая патетика массовой республиканской песни, а также произведений отдельных поэтов-рабочих. Широко пользовался приемами республиканского классицизма 1790-х годов и поэтикой революционных романтиков самый выдающийся представитель рабочего класса в литературе 30-х годов — автор периодической стихотворной сатиры «Диоген» — Эжезипп Моро.
Дело, конечно, не только в формальных заимствованиях и влияниях популярных литературных школ. Мифологические иносказания и романтические гиперболы часто служили прикрытием незрелой, утопической общественной мысли. Однако злободневно-современный по тематике, направленный на обличение объективно существующих реакционных явлений действительности жанр социально-политической сатиры в передовом искусстве Июльской монархии, безусловно, органически связан с направлением критического реализма. Недаром современники прозвали «Бальзаком живописи» лучшего мастера революционной карикатуры — Оноре Домье, и сам Бальзак считал первым памфлетистом своего времени Беранже. А ведь бытовая и сатирическая песня Беранже, обращенная к самой широкой народной аудитории, была уже в 20-е и 30-е годы образцом подлинного художественного реализма.
Несомненно, не принадлежит целиком романтизму и поэтическое наследие автора «Диогена», поэта «Незабудки» — Эжезиппа Моро. Ученик Беранже, несмотря на свойственные ему утопические мечты и романтико-классицистические стилевые реминисценции, достигает порой в своем творчестве подлинно реалистического видения жизни. Участник баррикадных боев 5—6 июня, Моро в прекрасном стихотворении, посвященном героям Сен-Мерри, исторически прозорливо, вполне реалистически показал общественное значение восстания 1832 г.
61
Слова Э. Моро:
Народ прозрел. Обида в нем
Растет: «Увы! Меня предали.
Король на голоде моем
Жиреет. Лувр я кровью залил.
Попрал я мусор золотой
И трон низвергнул в дни восстанья, —
Ужели этой же рукой
Просить я должен подаянье?»
Перевод Вс. Рождественского
перекликаются с основной темой замечательного выступления Огюста Бланки на «процессе 15-ти» и являются верным резонансом народных настроений начала 30-х годов.
Вопрос о реалистических тенденциях стихотворной сатиры французской демократии начала 30-х годов не исследован в зарубежной науке. В советском литературоведении он впервые поставлен в работах Ю. И. Данилина о поэтах Июльской революции.
Заметную роль в формировании сатирической линии реализма 1830—1840-х годов играла памфлетная проза крупнейших представителей антидворянской и антибуржуазной оппозиции, широко использовавшаяся лагерем демократии в целях политической и культурной пропаганды. В 1830 году были переизданы с предисловием известного республиканского деятеля и журналиста Армана Карреля памфлеты Поля-Луи Курье, горячо боровшегося против дворянско-клерикальной реакции в годы Реставрации. Большинство памфлетов Курье, писавшихся в 1816—1824-е гг., звучали не менее актуально и в условиях буржуазной монархии. «Памфлет памфлетов» Курье (1824), замечательный, как и другие выступления лучшего памфлетиста Реставрации, реалистический правдивостью передачи фактов и тщательной литературной отделкой простого, доходчивого стиля, развертывал целую программу боевой демократической художественно-публицистической прозы. Республиканская печать 1830-х годов горячо поддерживала и популяризовала также блестящего антиорлеанистского памфлетиста Корменена, статьи и речи которого вошли в фонд передовой реалистической сатиры эпохи.
Великолепные по силе разоблачительной демократической страсти и художественным достоинствам памфлеты, созданные в 30-е годы Ф. Пиа, а также памфлеты 40-х годов талантливого неверского писателя-демократа Клода Тийе органически связывали передовую литературу Июльской монархии с публицистикой. Обращение к памфлетным сатирическим жанрам, непосредственно сближавшим писателей с политической борьбой лагеря демократии, у Ф. Пиа и других писателей, связанных с романтизмом (Ф. Сулье и др.), сказалось на росте актуально-современных и реалистических тенденций в их творчестве.
62
Воздействие боевой, памфлетно-сатирической стихии, воюющей на стороне передовых идей, испытал и Бальзак, будучи сотрудником талантливой левореспубликанской «Карикатюр».
Уже в 20-е годы с творчеством Скриба и Поль де Кока в литературу послереволюционной Франции прочно вошла тема изображения буржуазного и мещанского быта. Революция 1830 г. и последовавшая за ней ломка общественно-политической и идейной жизни страны способствовали укреплению роли бытописательной литературы, но придали ей новое социальное и художественное направление.
Театр Скриба, из-за свойственной ему слащавой, апологической трактовки буржуазного общества, как и идейно-упрощенный авантюрно-бытовой роман Поль де Кока, не сделали эпохи в развитии нравоописательного жанра. Эта заслуга принадлежала молодой литературе критического реализма 1830—1840-х годов. Интерес передовых писателей-реалистов эпохи Июльской монархии к быту и нравам современной Франции согласовался с их горячим вниманием к общественным конфликтам своего времени, отвечал социально-педагогической доктрине их эстетики. Быт и нравы современных французов раскрывались перед ними как одна из сфер общественно-политической жизни нации в Новых исторических условиях буржуазной монархии. Путь к изображению общественных нравов средствами искусства теоретически подсказывала уже либеральная историческая школа, выдвигавшая взамен традиционной истории королевских династий, войн и сражений задачу создания истории гражданского быта стран и народов. Некоторые работы О. Тьерри и др. служили образцами полубеллетристической историко-бытописательной литературы.
Бытописательная программа искусства, которая впоследствии, в годы теоретической деятельности Шанфлери-Дюранти, т. е. после реалистических завоеваний французской литературы 30—40-х годов, уже свидетельствовала об отказе от большой общественной проблематики, о сужении гносеологических планов реализма, в литературной обстановке начала 30-х годов была новаторской, утверждалась как один из основных тезисов реалистической эстетики. Обращение к быту и нравам, т. е. к социальной и интимной жизни современного общества, явившееся тематической основой реалистического переворота в литературе Июльской монархии, наносило удар не только остаткам классицистического влияния, но и авторитету обоих лагерей романтической школы. Изучение быта в плане нового социально-исторического понимания общественного человека и понимания вездесущего присутствия отношений социально-политической борьбы, введенное в литературу Бальзаком и другими реалистами тех лет, разрешало задачу воспроизведения детерминирующей «среды», подсказывало пути реалистической типизации.
Развитие нравоописательной линии критического реализма явилось также трамплином к разрешению основной социальной задачи передового искусства Июльской монархии.
63
Как показано выше, в последние годы Реставрации и сразу же после Июльской революции французская революционная демократия вплотную подошла к теоретической ревизии философско-исторической концепции либеральной школы. Новые демократические идеи в историческом мышлении и реальные события освободительного движения 30—40-х годов, в которых все более значительную роль начинал играть рабочий класс, ориентировали нравоописательные интересы передовых реалистов в двух основных направлениях: критического разоблачительного изображения буржуазии и положительного воспроизведения народной среды.
Уже в первые годы режима Июльской монархии обе темы — атирическая и бытописательная — азрабатывались в крупных реалистических произведениях и в массовой реалистической литературе. Однако в первое пятилетие буржуазной монархии, видевшее два грандиозных восстания лионских ткачей, республиканские восстания в Париже 1832 и 1834 гг. и множество других революционных вспышек, в литературе французской демократии преобладающей оставалась сатирико-политическая и героико-революционная проблематика. Широкое развитие нравоописательной темы относится, главным образом, к 40-м годам. Это частично объясняется вынужденным отказом передовых писателей от воинствующей прямолинейной политической сатиры в связи с правительственным террором и цензурными репрессиями, последовавшими за разгромом восстаний 30-х годов.
С другой стороны, бытовая тема, в силу исторических условий, получает в 40-е годы более глубокое социально-аналитическое раскрытие. Быстро возраставшие в этом периоде капиталистические противоречия, сопровождавшиеся рядом экономических кризисов и широким стачечным движением, привлекли передовую общественную мысль Франции к "рабочему вопросу". В эти годы среди рабочих интенсивно растет успех коммунистической пропаганды, проникающей и в литературу. Широкой популярностью пользуются социологические исследования о положении пролетариата. Усиливается приток в литературу писателей из рабочей среды. Популярностью интереса к социальным проблемам объясняется факт обращения романа-фельетона, рассчитанного на колоссальную читательскую аудиторию, к теме народной нищеты. В отмеченном Энгельсом в связи с выходом "Парижских тайн" повороте передовой французской литературы к изображению судеб народа громадная роль принадлежала критическому реализму и в особенности его массовым бытописательным жанрам, приобретавшим в связи с этим силу большого общественно значимого искусства.
65
Широкое, развитие реалистического очерка — одна из характерных черт литературы французской демократии 1830—1848 гг. Проблемы жанровой специфики очерка. Борьба передовых очеркистов периода Июльской монархии с консервативно-буржуазным течением очерка. Связь реалистического очерка 30—40-х годов с демократической национальной традицией жанра и его идейно-эстетические задачи в новых условиях
Общественно-активный характер французской литературы периода между революциями 1830 и 1848 гг., ее тесная связь с публицистикой, типическое для этих лет обогащение национальных литературных кадров за счет притока демократических сил, — все это способствовало широкому распространению очерковых жанров в передовой литературе страны. Направление демократического очерка являлось своеобразной прозаической и реалистической параллелью к массовой демократической поэзии 30—40-х годов. Многочисленные, часто малоизвестные авторы-очеркисты, пользуясь средствами своего жанра, горячо откликались на бурные политические события и социальные конфликты эпохи, стремились к активному воздействию на жизнь.
А. М. Горький отмечал чрезвычайную сложность задачи выделения очерка среди других жанров мелкой беллетристической и полубеллетристической прозы. В рецензии 1929 г. на подготовлявшийся тогда к печати альманах молодых советских очеркистов — "Наша жизнь" Горький писал: "...Достаточно резких, определенных признаков различия очерка от рассказа и одного типа очерка от другого... никто не давал, — не может дать с достаточной ясностью. Очерк стоит где-то между исследованием и рассказом". В той же рецензии Горький сформулировал свое понимание очерка как ",,эскиза" — наброска для памяти, карандашом, пером", подчеркивая в то же время публицистический, остро оценочный характер этого жанра. По словам Горького, каждый писатель, "описывая", философствует на свою излюбленную тему. "...Очеркист-пейзажист" — лицо не существующее. Преимущественное насыщение большинства очерков — ублицистика" 72. Публицистика в горьковском смысле не противоречит искусству. В очерке она служит средством прямого и острого выражения авторского вмешательства в жизнь, выполнения той "социально-педагогической" задачи, которую А. М. Горький считал главным делом очеркиста.
Горьковское определение очерка лежит в основе понимания свойств и задач этого жанра в советской литературе как одного из полноправных видов художественной прозы, который характеризуется лаконизмом изложения, точностью изображенных фактов, воинствующей идейностью, своеобразными приемами обобщения и типизации, выполняет роль разведчика новых, еще не изученных сторон действительности.
71 М. Горький. Несобранные литературно-критические статьи. М., Гослитиздат, l941, стр. 490.
72 Там же, стр. 489
65
Споры вокруг проблемы жанровых границ и жанровых законов очерка, которые снова вспыхнули в последние годы в нашем литературоведении 73, несомненно, способствуют более точному установлению очерковой специфики, но вместе с тем предостерегают от слишком прямолинейного и узкого ее понимания. Тематическая универсальность и злободневность очерка, его ориентация на различные читательские аудитории и его связи с различными видами публикаций (отдельные издания очерков, очерки в газете, журнале, альманахе и т. п.) требуют необычайной гибкости жанровых форм, преднамеренного многообразия изобразительных средств, которые едва ли могут быть полностью учтены даже в пределах литературы советского периода. Говорить об "обязательных" признаках очерка в применении к литературам различных стран, эпох и классов тем более не приходится,
Жанровое своеобразие французского демократического очерка межреволюционного периода 1830—1848 гг. определялось национально-историческими условиями его развития и может быть раскрыто только в процессе конкретного анализа его наиболее типических образцов.
Передовой очерк 30—40-х годов развивался в напряженных условиях идеологической борьбы, характеризовавших общественно-политическую и литературную жизнь Франции этого периода. Очеркистам прогрессивного лагеря приходилось бороться с чрезвычайно активным буржуазно-либеральным течением очерка, опиравшимся на поддержку властей и настойчиво оспаривавшим у лагеря демократии приоритет в этом массовом, популярном у широкого читателя жанре. Создававшийся преимущественно силами литературных представителей мелкобуржуазной демократии, прогрессивный фронт очерка 1830—1848 гг. также не мог быть вполне монолитным и явственно отражал всю сложность и противоречивость настроений этого общественного слоя в обстановке Июльской монархии. Однако изучение обширного наследия очеркистов 30—40-х годов позволяет говорить о наличии в то время более или менее единого, сплоченного общностью идейных и эстетических задач активно демократического направления во французском очерке.
Уже по своей жанровой природе передовой очерк как литературный вид, ориентировавшийся на показ живых, актуальных явлений действительности, входил в сферу французской реалистической литературы 30—40-х годов и являлся одним из действенных факторов ее развития.
73 См. В. Росляков. Советский послевоенный очерк. М., 1956; Евгения Журбина. Искусство очерка. М., "Советский писатель", 1957; Г. Ленобль, В. Канторович. Проблемы очерка. "Вопросы литературы", 1958, № 1; "Об очерке". МГУ, 1958; В. Канторович. Заметки писателя о современном очерке. М., "Советский писатель" 1962; А. Шумский. М. Горький и советский очерк. М., "Советский писатель", 1962, и др.
66
Обе основные тенденции критического реализма Июльской монархии — атирико-политическая и бытописательно-обличительная — нашли в очерке яркое и последовательное воплощение.
Реалистический очерк 1830—1848 гг. тесно связан с демократической национальной традицией этого жанра. Коснемся важнейших этапов развития названной традиции.
Жанр нравоописательного и сатирического очерка четко сформировался во Франции уже XVII—XVIII вв. и в национальной литературной традиции до 1830-х годов наиболее крупных представителей нашел в Лабрюйере (1645—1696), Лесаже (1668—1747), Мерсье (1740—1814), Ретифе де ла Бретонне (1734—1806) и Этьене Жуй (1764—1846). (Говоря о традиции реалистического очерка во французской литературе XVII—XVIII и начала XIX вв., мы ссылаемся только на наиболее крупных представителей этого жанра, в которых видели своих предшественников и учителей передовые очеркисты 30—40-х годов XIX в.)
Представитель "третьего сословия" второй половины XVII столетия Жан де Лабрюйер выступил в литературе в последнее двадцатилетие века, характеризовавшееся разложением абсолютной монархии и рядом народных восстаний. Книга Лабрюйера "Характеры или нравы этого века" (1688) — острый памфлет на абсолютистскую Францию конца царствования Людовика XIV - "короля-солнца" - была ответом писателя-демократа на современную общественную трагедию и своеобразной попыткой анализа социальных отношений. Созданная Лабрюйером огромная галерея типологических портретов рисует с совершенно конкретной, социально-исторической детализацией образы вельмож, банкиров, куртизанок, монахов, буржуа, честолюбцев, скупцов, ханжей, лицемеров — едставителей французского общества эпохи Людовика XIV. Оставаясь сторонником просвещенного абсолютизма, Лабрюйер, тем не менее, с помощью своих сатирических характеров резко критиковал коррупцию современной юстиции, продажность администрации, развращенность знати, разоблачал неравенство сословий и показывал бедственное положение народа. Поразившее в свое время Пушкина описание французского крестьянства в книге Лабрюйера до сих пор не утратило своей страшной обличительной силы. В разделе "О человеке" под заголовком "Крестьяне" Лабрюйер приводит такую потрясающую по внутренней силе негодования, по предельной лаконичности и напряженности словесного выражения характеристику: "Можно видеть иногда рассеянных на полях полудиких существ мужского и женского пола, черных, с мертвенным цветом кожи, обугленных солнцем, согбенных над землей, которую они роют и перерывают с непобедимым упрямством; они обладают даром членораздельной речи и, когда выпрямляются, обнаруживают человеческий облик, и в самом деле оказывается, что это — люди.
67
На ночь они удаляются в логова, где утоляют свой голод черным хлебом, водой и кореньями; они освобождают других людей от необходимости сеять, пахать и собирать жатву, чтобы жить, и заслуживают поэтому право не оставаться совсем без хлеба, который они посеяли" 74.
Портреты-типы Лабрюйера основаны на четко-продуманной, философски-новаторской методологии. Используя, по-видимому, лучшую сторону учения Декарта, его физиологию и психофизиологию, на материалистический смысл которых в наше время указывал И. П. Павлов, Лабрюйер рассматривает характеры людей как результат влияния социально-исторической среды. Не углубляясь в психологические детали, он видит свою задачу в описании основных моральных качеств, отличающих представителей различных общественных групп Франции конца XVII в., и подчеркивает при этом свою оценку формирующей эти качества среды. Таким образом описание "характеров" служит Лабрюйеру в конечном счете средством для классификации современных общественных отношений и суда над абсолютистским обществом. Большое внимание уделяет автор "Характеров" показу "внешней физиономии" человека, т. е. проявлению его социально-психологического и морального облика в наружности и общественном поведении. Образам Лабрюйера недостает полноты, всесторонности и силы типизации, достигнутых лучшими реалистами XIX в, Однако точность наблюдений, верность многих обобщений, острота и меткость критических оценок, блестящее мастерство краткой реалистической характеристики выделили его книгу среди множества работ других писателей моралистов XVII столетия. Еще при жизни Лабрюйера "Характеры" вышли в девяти, непрерывно дополнявшихся автором изданиях. Его труд оказал значительное влияние на литературу французского Просвещения, был хорошо известен Бальзаку и очеркистам 30—40-х годов.
Одним из своих предшественников передовые очеркисты Июльской монархии считали также Ален-Рене Лесажа, как крупнейшего французского бытописателя и автора "Хромого беса" (1707) — воеобразной серии новеллистических очерков, разоблачавших абсолютистскую Францию первой половины XVIII столетия.
Заслуги Лабрюйера и Лесажа как бытописателей и обличителей верхушки французского общества XVII—XVIIII вв.— неоспоримы. Но ни один из них не принадлежал к авангарду современной демократической мысли. Самые смелые идеи Лабрюйера никогда не становились лозунгами борьбы и были бесконечно далеки от народно-революционной, атеистической и коммунистической программы Мелье. Наиболее положительный, "демократический" герой Лесажа — Жиль Блас, по словам Маркса, в самых разнообразных своих приключениях остается всегда слугой и рассматривает все с точки зрения слуги.
74 La Bruyere. Les. Caracteres et les Moeurs de ce siecle. P., Nelson, s. d. p. 123.
68
Начало широкого развития подлинно демократического нравоописательного очерка во Франции датируется кануном буржуазной революции 1789—1794 гг. и связано с творчеством Себастьяна Мерсье и Ретифа де ла Бретонна. Оба эти автора, игнорируемые буржуазной историко-литературной традицией, были не только плодовитыми и универсальными писателями, работавшими во всех жанрах современной художественной литературы и публицистики, но и видными мыслителями-утопистами, представлявшими идеи левого крыла позднего французского Просвещения. Роман-утопия Мерсье "2440 год", вышедший в 1770 г. и, благодаря завоеванной им популярности, неоднократно переиздававшийся, — мечта интеллигента-демократа кануна Первой буржуазной революции о превращении Франции из страны феодального произвола в идеальное буржуазное государство в духе общественных принципов просветительной философии. Многочисленные утопические проекты, развернутые Ретифом де ла Бретонном в "Южном открытии" (1781), в "Развращенном крестьянине" (1775) и в других произведениях, так или иначе соприкасавшиеся с коммунистическими уравнительными теориями XVIII в. (Морелли, Мабли), тоже не переступали грани мелкобуржуазной идеологии. Оба писателя-утописта, вышедшие из философской школы Руссо, пережив Великую французскую буржуазную революцию, не приняли Франции якобинизма.
Однако лучшие произведения Мерсье и его друга Ретифа, созданные в обстановке предреволюционной "феодальной реакции" и массовых народных движений второй половины XVIII в., несли читателю прогрессивные, боевые, протестующие идеи, приближавшие грозу 1789 года. Утопическая мечта у них, как и у социалистов начала XIX в., соединяется с острой сатирической атакой на современность в интересах "самого многочисленного и самого бедного класса". Горячий гуманизм, устремленность в будущее, пылкая социально-преобразовательная тенденция характеризует и многочисленные очерковые серии обоих французских просветителей. Но главное их оружие как очеркистов — не романтическая мечта, а трезвая, реалистическая, воинствующая сатира.
Лучшие очерки Мерсье собраны в его двенадцатитомной "Картине Парижа" (1781—1789) 75, вызвавшей восторг прогрессивной Франции и запрещенной правительством Людовика XVI. Знаменитая серия Мерсье состоит более чем из 1000 очерков-набросков о жизни французской столицы 1780 гг. Мерсье не отразил в своей нравоописательной прозе всей остроты общественных противоречий, терзавших предреволюционную Францию. Он молчит о десятках выступлений городской и сельской бедноты против самодержавия феодального государства, имевших место в 1770—1780 гг. в Париже, Лионе, Бордо, Турени, Бретани и т. д. и нашедших отражение в революционных памфлетах тех лет.
75 Louis-Sebastien Мегсier. Tableau de Paris. В русском издании: Луи-Себастьян Мерсье. Картины Парижа, т. 1—11. М.—Л., Academia, 1935—1936.
69
Чрезвычайно пестрые по тематике очерки Мерсье, казалось бы, хаотически загромождают рамки томов. Однако внимательный читатель скоро обнаруживает в этом потоке субъективно зафиксированных впечатлений не только выразительную авторскую тенденцию, но и объективный облик живой действительности. Созданный Мерсье рисунок многообразных "общественных и частных нравов" парижского населения 1780 гг. интересен также вложенной в него "социальной философией" автора — еоретика и публициста французской демократии кануна Великой французской буржуазной революции. За пестрым своевольным хороводом зарисовок быта и нравов различных слоев населения столицы, за бесконечными описаниями улиц и домов, зрелищ и учреждений, профессий, занятий и сословий парижан отчетливо видна центральная проблема серии — оциальные контрасты абсолютистской Франции и основная задача автора — изображение народной нужды.
С помощью ярких зарисовок и лирических отступлений, политических намеков и немногосложных замечаний, на примерах повседневных фактов разворачивает Мерсье свои обвинения против политической системы и социальной верхушки абсолютистской Франции; он разоблачает королевский двор как главный источник законодательного произвола, разоряющего трудящиеся массы Франции, клеймит абсолютистское правосудие, "более страшное, чем само преступление", показывает упадок паразитарной и хищной аристократии и закат дворянской культуры, безжалостно обнажает пороки духовенства. Не ограничиваясь осуждением феодального общества, очеркист-просветитель проницательно подмечает классовые противоречия. возникавшие с развитием нового капиталистического уклада, рисует банкиров, откупщиков, представителей крупной буржуазии как социальный слой, враждебный народу.
Описание быта столицы Мерсье знаменательно начинает очерком о парижских чердаках, где обитают бедные труженики, которые "не в состоянии заработать на пропитание, благодаря беспощадному налогу"; он называет себя "оратором большинства", "оратором несчастных", который "должен защищать их интересы"76. Мерсье вместе с Ретифом де ла Бретонном впервые вводит во французскую нравоописательную литературу громадное количество народных типов парижской голытьбы, мелких ремесленников и полупролетарских элементов Франции XVIII века. Оставаясь в теории утопистом и филантропом, Мерсье, близко видевший, по его словам, "нищету огромного большинства населения того города, который слывет прекрасным и тонущим в изобилии"7?, практически приходил к выводу о неизбежности народного возмездия.
76 Луи-Себастьян Мерсье. Картины Парижа, т. I. М.—Л., Academia, 1935, стр. 24, 25.
77 Там же, стр. 25.
70
В очерках о знаменитых парижских предместьях Сен-Марсель, Сен-Марсо и др., где через 10 лет народные толпы собирались под знаменем революции, чтобы лавиной двинуться на Версаль, Мерсье, рисуя страшную нужду масс, писал: "Восстания и мятежи зарождаются именно здесь, в этом очаге беспросветной нищеты"78.
Повествовательная манера Ретифа де ла Бретонна во многом отличается от поэтики Мерсье. "Картина Парижа" — ерия бесфабульных, лаконических, документально-насыщенных бытовых зарисовок, где автор-рассказчик выдает себя только короткой репликой, дидактическим примечанием. патетической сентенцией. Лучшее восьмитомное собрание очерков Ретифа — "Парижские ночи, или ночной зритель" (1788—1794) 79 представляет собой хронику общественной жизни предреволюционного и революционного Парижа, преломленную в остро-эмоциональном восприятии автора и перемешанную с многочисленными, стоящими вне канвы злободневных событий, преимущественно "галантными" фабульными вставками. Однако Ретиф, сын бургундского крестьянина, прошедший суровую школу бедности и труда типографского рабочего, далек от традиции дворянской эротической литературы XVIII в. Любовные эпизоды, разжижающие его хроникально-исторические и нравоописательные очерки, имеют обычно реалистический, бытовой, а подчас и нравоучительный характер и связывают Ретифа скорее с народно-фарсовыми источниками, с манерой Рабле, Дидро, Вольтера. Но не в этих эпизодах сущность и значение произведений Ретифа де ла Бретонна как бытописателя-демократа.
По своим социально-политическим убеждениям Ретиф, друг и соратник Мерсье, был левее автора "Картины Парижа". Он изобразил современную Францию с точки зрения широких трудящихся масс, интересы которых отражало его творчество. В очерках "Парижские ночи", а также в громадных сериях "Современниц", "Француженок", "Парижанок" и др. Ретиф де ла Бретонн не только дублирует, но и намного расширяет демократический типаж "Картины Парижа", обогащая его множеством образов рабочих и работниц, вводя в сферу бытописательной литературы до сих пор не освещавшуюся в ней среду крестьянства. Ретифу принадлежит заслуга создания положительного образа французской крестьянки, а также многочисленных живых человечных образов швей, прачек, шляпочниц, фабричных работниц и т. п. В четвертом томе "Ночей" Ретиф с гордостью заявлял:
"Из всех современных писателей я, может быть, единственный, знающий народ и соединивший себя с ним. Я хочу описывать народ и стоять на страже его интересов".
Деятельность Мерсье и Ретифа де ла Бретонна в области художественно-публицистического очерка была новаторской для эпохи Людовика XVI, изобиловавшей нравоописательной литературой пошло-"галантного" "великосветского" образца, и, казалось, прочно прокладывала путь передовому направлению жанра.
78 Там же, стр. 210.
79 Restif de la Bretonne. Les Nuits de Paris, ou le Spectateur nocturne. Ретифу принадлежат также другие многотомные серии новеллистических очерков: "Leri Contemporaines", 1780—1785, 42 vol.; "Les Francaises", 1786 "Les Parisiennes", 1787, etc.
71
Однако литература первых послереволюционных лет не приняла эстафеты просветителей. Эра наполеоновского деспотизма и период феодально-клерикальной реакции 1815—1830 годов не способствовали развитию демократических, сатирико-реалистических тенденций в нравоописательной литературе. Крупнейшим мастером очерка нравов во Франции 1810—1820 гг. считался Этьен Жуй, наводнивший французский книжный рынок длинной вереницей своих "Пустынников" 80 — однотипных очерковых серий, не раз переводившихся в те годы в России и оказавших влияние на русских реакционных бытописателей типа Булгарина. В одном из своих последних очерков, опубликованном в 1831 г. в либеральном альманахе "Париж, или книга ста одного", Жуй отмечал, что в течение 20 предшествующих лет он являлся "почти единственным наблюдателем парижских нравов".
Реакционная зарубежная и русская критика XIX в., минуя Лабрюйера, Лесажа, Мерсье, Ретифа, ошибочно приписывала Жуй заслугу введения очерка нравов в обиход французской национальной литературы. Но даже сам прославленный европейским обывателем Антенский пустынник, как прозвали современники Жуй по имени его наиболее знаменитой серии, не претендовал на роль абсолютного новатора. Одну из мещанских героинь своих очерков он называет "сестрою Тюркаре", признавая, таким образом, типологические уроки Лесажа. Подражая Мерсье, Жуй обещает "наполнить альбом свой портретами всех сословий, и так как подлинники для многих из них... можно найти только на чердаках, на рынках или в шинках... то там и срисовывать их, несмотря на то, что скажут в свете" 81. У "ночного зрителя" Ретифа Жуй мог заимствовать авторскую маску пустынника — наблюдателя нравов.
Не будучи новатором. Жуй стоял вне цепи развития французского демократического очерка. Своеобразие его деятельности заключалось, пожалуй, именно в этом отклонении, в снижении передовой национальной традиции жанра. Жуй в 1810—1820 гг. нельзя назвать реакционным, пошлым или бульварным писателем. Он скорее писатель безликий. В своих популярных очерковых сериях, появившихся в годы Империи и Реставрации, Жуй дал с позиций либерально-дворянского наблюдателя необозримое количество субъективных, лишенных какой-либо тематической связи и идейных обобщений зарисовок нравов современного Парижа.
80 Е. Jоuу. L'Hermite de la Chaussee d'Antin, ou Observations sur les moeurs et les usages parisiens au commencement du XIX-e siecle. P., 1812—1815; L'Hermite de la Guyane. P., 1816-1817; L'Hermite en Province. P., 1820 etc.
81 Антенский пустынник, или изображение парижских нравов и обычаев в начале X1Х столетия. Г. Жуй, Соч., СПб., 1826, ч. 3, стр. 27.
73
Даже булгаринская "Северная пчела", ссылаясь, правда, на гнет наполеоновской цензуры, признавала, что "...талант. Жуй... должен был смиренно летать над землей", "садиться только на нижних ветках" 82. Бальзак в очерке "О помещичьей жизни" (1830) издевался над близорукостью и мелочным изображением современности у Жуй, этого "литературного светила времен Империи", "Зефира в ботфортах", относя его "к писателям, веселостью не уступающим скелетам" 83.
Можно утверждать, что Жуй явился прямым предшественником буржуазно-либеральных очеркистов Июльской монархии, которые, несмотря на модернизированную тематику и формальные новшества, продолжали, по сути, худшие традиции "Пустынников" Реставрации.
Говоря о предшественниках демократического очерка периода Июльской монархии, нельзя не упомянуть также о деятельности Анри Монье (1799—1877). Талантливый литератор, художник и актер, Монье появился в художественной сфере Франции в последние годы Реставрации, много работал как иллюстратор и карикатурист и в начале 1830 года издал книжку "Народных сцен", сыгравшую заметную роль в развитии французской реалистической литературы первой половины XIX в.
Трудно передать в сжатой характеристике очарование "Народных сцен" Монье. Современников они должны были прежде всего поразить новизной и необычностью жанра, тематики, типажа и стиля. Книжка Монье состояла из нескольких коротких комических сценок, бытописательных по содержанию, лишенных вымышленного сюжета, которые правильнее всего было бы назвать диалогизированными очерками. Жизненный материал, использованный Монье — быт, нравы, занятия, вкусы и мораль парижского мещанства.
Довольно близко к "Народным сценам" Монье стояли ранние очерки Поль де Кока (1794—1871). Будущий знаменитый мастер мещанского любовно-авантюрного романа в 1825 г. опубликовал два маленьких томика .под названием "Картинки нравов", которые внесли в бытописательную литературу тех лет живую, свежую струю естественности, простоты, веселья и добродушия, — качества, которые, критикуя недостатки Поль де Кока, всегда высоко ценил Белинский, Очерки Поль де Кока проще, чище и привлекательнее его романов. Явственно подражая Лесажу, Мерсье и Ретифу де ла Бретонну, Поль де Кок в своих "Картинках нравов" с симпатией и уважением рассказывает о жизни и быте людей труда — емесленников и рабочих Парижа ("Бедные люди", "Розан", "Похороны", "Карнавал", "Парижский дом"), остроумно высмеивает косность, ограниченность, эгоизм и честолюбивые претензии мещанства ("Несостоявшаяся прогулка", "Г-н Боссе на первом представлении мелодрамы", "Семья г-на Бертрана", "Крестины", "Муж — хозяин своего дома", "Удовольствия рыбной ловли" и др.).
82 "Северная пчела", 1840, № 130.
83 Оноре Бальзак. Собр. соч. в пятнадцати томах, т. 15. М., Гослитиздат, 1955, стр. 21.
74
Монье тоже не является сатириком политического плана, не выходит за жанровые границы бытописания и, как говорил Белинский о Поль де Коке, "держится обеими руками за маленький уголок действительности". Но Монье и Поль де Кок — исатели разного типа и направления. Уже в последние годы Реставрации Монье сблизился с кружком художников, журналистов и литераторов передового образа мыслей, группировавшихся тогда вокруг антиправительственных газет и журналов. С 1824 года начинается большая дружба будущего автора "Народных сцен" с Бальзаком. После революции 1830 г. Монье сближается с коллективом левореспубликанских сатирических газет "Карикатюр" и "Шаривари" и на всем протяжении Июльской монархии участвует как художник и литератор в различных бытописательных изданиях демократической оппозиции. Ему принадлежат многочисленные очерки, написанные в духе антибуржуазной сатиры и еще более многочисленные иллюстрации к очеркам других авторов о рабочих, ремесленниках и крестьянах, бедняках Парижа и провинции. Яркий, веселый талант Монье чужд, вместе с тем, развлекательной, гривуазной стихии, целиком поглотившей в конце концов Поль де Кока. Монье обращался не к обывательской аудитории, которая была главным читателем и почитателем Поль де Кока, а к аудитории демократической. Бытовой жанр приобретал в его творчестве откровенно обличительное, антибуржуазное содержание.
Уже в "Народных сценах" полностью проявилось своеобразие писательской манеры Монье-реалиста: характерное для него и смелое для эпохи расцвета романтико-исторического жанра тяготение к обыденной современности, к простонародному и мещанскому типажу, блестящее мастерство сатирического портрета, тонкой и законченной социально-типизирующей характеристики.
Вот содержание очерка "Le Roman chez la portiere" 84.
Поздний вечер в каморке парижской привратницы; действующие лица: мадам Дежарден — ивратница, ее муж, ее приятельницы — женщины различного возраста, преимущественно свыше пятидесяти — лужанки и жилицы победней из того же дома, пришедшие к мадам Дежарден, чтобы послушать чтение занимательного романа. Чтение все время прерывается приходом жильцов, которые стучат к привратнице, требуя открыть дверь, зажечь свет и т. д., репликами слушательниц и чаще всего самой мадам Дежарден, которая переговаривается с жильцами, покрикивает на мужа и пса Азора, пускается в рассуждения по самым разнообразным вопросам.
84 В кн.: Henry Monnier. Scenes populates, dessinees a la plume. P., 1830.
75
В этой сценке нет никакого сюжета, в ней почти отсутствует действие. Но из болтовни кумушек, из описания обстановки, из диалогов с жильцами вырастает отчетливая картина жизни одного из парижских домов — буржуазного быта, мещанских нравов, воспроизведенных с неподражаемой точностью в описании костюма, жеста, психологии, языка. Монье создает здесь типический и колоритный образ мадам Дежарден — арижской привратницы, бойкой, подвижной, остроязыкой, всезнающей, льстивой с жильцами нижних этажей и надменной с обитателями мансард, любительницы сплетен и подношений, носительницы мещанских вкусов, взглядов, морали. Книжка Монье попирала все догмы классицизма и романтизма. Теоретик реализма 1850-х годов — Шанфлери ставил Монье в этом смысле рядом с Беранже и, шутя, удивлялся тому, что голова Монье "не была оценена в пору господства романтиков"85. Бальзак в 1830 году искренне восхищался новаторским, "в высшей степени народным" искусством Монье, в основе которого лежит "самое пристальное исследование классов" 86.
Уже в очерках "Народных сцен" появляется фигура Жозефа Прюдома, замечательный обобщенно-сатирический образ французского буржуа, создавший славу Монье и обеспечивший ему видное место в истории реалистического искусства. Г-н Прюдом стучится в окошко привратницкой (очерк "Чтение романа у привратницы"), прося зажечь свечу. Ему 55 лет, он чисто выбрит, одет в черный костюм с белым жилетом, чрезвычайно вежлив и церемонен, изъясняется до крайности обстоятельно, "элегантно", неуместно-торжественно и вместе с тем плоско. Даже парижская кумушка мадам Дежарден не может удержаться от восклицания: "До чего же глуп этот человек при всем его глубокомыслии!" В очерке "Буржуазный обед" Прюдом превосходит всех гостей г-на Жоли своим громогласным и пошлым красноречием, своими назойливыми поучениями, своим филистерским "патриотизмом". В сцене "Заседание суда" Жозеф Прюдом в качестве свидетеля вызывает хохот всего зала ультраверноподданническими выкриками: "Да здравствует король! Да здравствует жандармерия! Вечная слава судейскому сословию Франции!"
Монье на протяжении 30—40-х годов непрестанно возвращался к образу своего сатирического героя, дополняя и совершенствуя его социально-типологические черты. Наиболее полного развития этот образ достиг в произведениях Монье 50-х годов: в пьесе "Величие и падение Жозефа Прюдома" (1852) и в романе "Мемуары г. Прюдома" (1857). Преподаватель каллиграфии Жозеф Прюдом — воплощение самодовольной мещанской ограниченности, успокоенности духа и глупости — был принят с энтузиазмом многообразной литературно-художественной средой 30—40-х годов, с различных позиций нападавшей на "хозяина жизни" — буржуа; он нашел дорогу к демократическом}- читателю и положил начало своеобразной традиции "прюдомизма" во французской литературе XIX столетия.
85 См. Champfleury. Histoire de la Caricature moderne. P., E. Dentu, s. d.
86 См. "La Mode", 2.X.1830.
76
Историки литературы относят к этой традиции и, конечно, не без основания различных персонажей Бальзака (Цезарь Биротто, Годиссар, Горио и др.), Флобера (Оме, Бувар, Пекюше и др.). Бальзак собирался и более непосредственно использовать образ популярного героя Монье. Это видно из названий задуманных, но так и не написанных Бальзаком пьес: "Joseph Prudhomme", "La Conspiration Prudhomme", "Le Mariage de Joseph Prudhomme", "Prudhomme bigame", "Prudhomme en bonne fortune" 87.
Эта традиция была очень сильна уже в 30-е годы. "Народные сцены" Монье, по словам Бальзака, "полные естественности и строгой наблюдательности" 88, оставили далеко позади второсортную наивно-бытописательную прозу Жуй и в известной степени восстановили разорванную автором "пустынников" связь с демократической национальной традицией жанра. Монье, несомненно, явился родоначальником бытовой антибуржуазной сатиры и карикатуры эпохи Июльской монархии. Образ Жозефа Прюдома и возникавшие уже под другими именами различные вариации этого образа населили газетный и книжный очерк французской демократии 1830—1840-х годов. Передовые очеркисты времен буржуазной монархии охотно пользовались созданным Монье видом сатирической очерковой сценки, и сам Монье, как упоминалось выше, включившись в очерковый поход 30—40-х годов, совершенствовал свое мастерство, создавал и заимствовал у других авторов новые жанровые виды очерка.
Итак, реалистический очерк 1830—1848 гг., безусловно, продолжал лучшие национальные традиции бытописательной литературы. Портретная методика "Характеров" Лабрюйера вошла в арсенал поэтики наиболее популярного из реалистических очерковых жанров 40-х годов XIX в. — ак называемой "физиологии". Композиционная выдумка и разоблачительная техника "Хромого беса" широко применялись в передовой очерковой литературе Июльской монархии и породили целую галерею альманахов под сходными названиями. Ретиф и Мерсье, пришедшие к очерку от задач освободительной борьбы своего времени, по демократическому смыслу своих идей, по политической остроте и актуальности тематики, по патриотическому стремлению охватить весь национальный облик своей родины, изобразить "бессмертную картину человеческой нужды" (Мерсье), по народности языка и смелому использованию народного галльского юмора явились подлинными предшественниками и учителями лучших очеркистов 30—40-х годов.
87 См. Edith Меlсher. The Life and Times of Henry Monnier, Harvard University Press. Cambridge, Massachusetts, 1950, p. 177.
88 "Бальзак об искусстве". М.—Л., "Искусство", 1941, стр. 20.
77
Авторы-очеркисты, современники Бальзака, многим были обязаны также блестящей сатирико-бытописательной технике Анри Монье.
Тем не менее, передовые литераторы периода между революциями 1830 и 1848 гг., используя опыт прогрессивной традиции жанра, стали творчески самостоятельными, создали новое, идейно и художественно своеобразное очерковое направление, применительно к новым историческим условиям и новым эстетическим задачам французской демократии своего времени.